I
II
III
IV
00
Картина Четвёртая
Дело близится к развязке. Повествование, хоть и слишком краткое для описания всего того, что произошло на самом деле - всё ж ощутимо затянулось.
- Не пора ли и честь знать? - скажете вы. - Не пора ли на боковую?
Скоро, ох, скоро - отвечу смиренно - два-три шажочка, два-три скачка и баиньки. Позвольте продолжить, милостивые государи и таковые же государыни - самое важное-то впереди...
Вот вновь произошло что-то, постепенно и вкрадчиво сформировавшееся в течение последних дней пути. Изменение совершилось и стало очевидным. Проснувшись от холода на влажном от утренней росы меху лисы моей, неутомимо продолжающей свой бег, я осознал, что пропустил переход. Ландшафт стал другим и я задумался над тем, что мне это сулит и нельзя ли хоть что-нибудь исправить. Но увы, случилось худшее и неизбежное - лиса, заметив, что я проснулся, резко теряя высоту, опустилась на землю. Нельзя сказать, что мы с ней за последнее время часто ссорились. Однако лиса (кисонька моя) уж не любит меня так, как прежде. Чем же я ей не угодил? Что я такого сделал (или чего, наоборот, не сделал)? Не знаю, да и не узнаю уж никогда! Чему быть, того не миновать.
Не церемонясь, лиса стряхнула меня с себя и, пробормотав на прощанье что-то о невыключенном утюге и молоке, которое вот-вот сбежит на её плите где-то там, далеко, за много миль отсюда, в три прыжка скрылась с глаз долой.
- Куда же ты, - крикнул я ей, - вернись, ненаглядная...
Ни ответа, ни привета.
Я осиротел. Злая насмешница-судьба, по моим расчетам оставленная нами далеко позади, все-таки оказалась вездесуща, и, неожиданно выскочив неизвестно откуда, опустила мне на голову свою корявую клюку.
Я повержен, и не что-нибудь, а болото равнодушно приняло мое тело, иллюзии и благие намерения. Прочь рефлексии. Don't worry, be happy! О, болото моё, отныне только ты занимаешь скудеющие поминутно мысли мои.
Несколько слов к описанию ландшафта нынешнего дома моего. Обычное болото - трава ли, разверстые ли хляби, всё едино - топь и склизь. Единственные неявно твердые местечки - болотные кочки, но их мало, как тысячелетних черепах в Поднебесной. Поделом! Сам я, истомленный неизвестностию, немало дней просидел на одном из этих приветливых бугорков. Днём я не испытывал особенных неудобств, хотя и скучал несказанно. Ночью же становилось совсем безрадостно; какие сны тебе приснятся, когда ты скрючился в три погибели около костерка из болотного мха.
На пятый день меня стали посещать миражи.
Первым пришел полупрозрачный старик-калека в рваном плаще. Нёс он шарманку, исторгающую из себя нелепые свистящие звуки. На левом плече старика сидела большая жаба.
- Здорово живёшь, - сказал он и судорожно закрутил ручку шарманки - та отозвалась шипеньем и скрежетом, - хочешь погадать на счастье, моя жабочка тебе мигом билетик вытянет.
- Привет, - ответил я, ничуть не удивившись (а чему тут удивляться?), - давай, - и протянул руку к жабе. Она, угрюмо напыжившись, отвернулась.
- Ты, это, с жабонькой-то поосторожней, это тебе не простая лягушка-квакушка, а жаба-рысь, - хитро проговорил он, - ну, милочка, вытяни мальчику билетец...
Жаба заправским жестом фокусника из-за уха старика вынула вчетверо сложенную бумажку. Тот подал её мне. Почерк был коряв и неудобочитаем. Я с трудом разобрал надпись. «Вы пародия на самого себя», - значилось там.
- Это ещё что значит, - негодуя спросил я. Старик не отозвался. Я поднял глаза. Передо мной уже никого не было.
Через три дня появился низенький якутский шаман, полуголый, весь увешанный амулетами. Из гниющих кореньев он собрал бубен, и, быстро натянув на него кожу, стал камлать, не обращая на меня никакого внимания. Продолжалось это день или два, точно не помню. Я даже засыпал несколько раз, потеряв всякую надежду завязать с ним разговор. Однажды шаман вдруг заговорил, что явилось для меня изрядным потрясением.
- В речном яру живёт человек, - сказал он, - голос там существует и говорит. Я видел хозяина этого голоса и говорил с ним. Он подчинился мне, преклонился и принёс жертву, тот приходил вчера. Маленькая серая птичка с синей грудью, которая шаманит сидя в углу между суком и стволом и призывает духов, приходит и отвечает на мои вопросы. Дерево дрожит и плачет под ударами топора, как бубен под колотушкой. Оно было моим служебным духом; колотушка приходит и я держу её в руках...
Видя мой интерес, шаман замолк.
- Привет, - сказал я, чтобы заполнить установившееся молчание.
- Детка, - ответил мне шаман, - ты должен сделать бубен из кожи жабы и учиться камлать, иначе здесь тебе делать нечего...
Он развернулся и побежал по болоту прочь от меня. Я слышал его удаляющийся голос: «Всё сущее живёт, лампа ходит... стены имеют свой голос...»
«Что значат эти визиты», - думал я, - «какой вывод можно из этого сделать? Если я - пародия на самого себя, то где же тот истинный я, которого, по словам гадкого шарманщика, я столь неудачно копирую. Каким образом можно увидеть его? Или его нужно позвать, приманить - не об этом ли хотел сказать шаман? Как сделать бубен, я ещё могу догадаться. Но как камлать, как научится танцевать в экстазе по болоту?»
Долго размышлял я над всем этим и не мог найти ответа. Меж тем появления продолжались.
Приходили мои родители и шептали что-то, укоризненно качая головами.
Приходили мои друзья, звали куда-то, кричали и шумели.
Приходили те, кого я уже не помнил и те, кого я хотел забыть, те, кого не было никогда.
Медленно и важно проявлялся Желтый Предок - таинственный китайский дух, гадал мне по «Книге Перемен», подолгу объясняя смысл гексаграммы «Истощение»: «Погружение в болото необходимо, стихия воды несёт опасность, проникновение в неё губительно, стойкость к несчастью, но таково положение Инь и Ян, следующая гексаграмма, которую ты получишь, будет иной - может быть «Восход» или «Уже конец»... ничто не вечно, всё изменяется... перетекает...»
Тут же из болота выныривала Матушка Гусыня и шептала тихо и ласково: - Миленький, полюби достойную женщину и каждое утро думай, просыпаясь: «вот ещё один день, я снова её увижу»...
«Истощение» - это ещё можно понять, - думал я, - но женщина, при чём тут женщина...
По ночам приходил Призрак Железной Кровати и монотонно скрипел, вгоняя меня в глубокую печаль.
Я перестал спать, весь измучился и стал забывать очевидные вещи...
Но переполнил чашу моего терпения император Цинь Шихуан, а также его многочисленный двор.
- Кто в моём присутствии заговорит о смерти, должен быть убит! - кричал он и собственноручно рубил головы направо и налево. Гора трупов вокруг меня росла. На уговоры жестокий китаец не поддавался и продолжал творить свои черные дела.
«Может я умер, умер во сне», - думал я, - «но вот только когда - сейчас или уже давно...»
И вот через некоторое время мне неожиданно привиделась лиса.
- Оторваны корни, - сказала она, - у плавучей плакучей травы...
- Ну наконец-то, - вскричал я, - милая, я так долго тебя ждал!
- Так и я бесприютна, - продолжала эта негодница, - с лёгкой душою отдамся теченью...
- Эх, - сказал я, понимая, что меня морочат.
- Лишь только услышу плыви... - донеслось. Лиса медленно таяла в поднимающемся от болота мареве...
Где теперь эта хренова лиса?
Зачем она со мной такое сотворила - я что, её об этом просил?
Завела меня сюда и бросила...
Устав от безысходности, я решил покинуть насиженное место, стал искать брод, погрузился в болото по шею и был подхвачен одним из болотных течений. А их здесь, как выяснилось, невиданное множество, и текут они неторопливо и вальяжно неведомо куда. С тех пор вот так и плыву непонятными путями, иногда, впрочем, выбираясь на кочку, чтобы писать записки. А это не просто, ох как непросто. Когда плывешь погруженный по шею (такова плавучесть моего тела в болоте - не тону и при этом не всплываю) в черную бесструктурную жижу, видя перед собой только небо да в меру своих возможностей отражающее его грязное зеркало здешних вод - до слов ли тебе, до красот ли стиля и связности фраз... Да прибавьте еще болотные миазмы, насекомых и квакающих жаб. В голове остаются лишь вспышки света и шорохи, каплями ртути сливающиеся друг с другом или мельчающие до исчезновения - жабьи сны, заполняющие меня, радостно плещущиеся в новом, непривычном для них обиталище. Невозможно, увы, почти невозможно о чем-либо думать здесь и тем более пытаться выразить свои мысли в словах. Язык истончается и сходит на нет, растворяясь в этих меланхоличных струях. И удержать его, скрепить хоть чем-нибудь стремительно разрушающиеся формы мне не под силу. Всё меняется, перетекает друг в друга без остановки...
Не раз и не два брался я за писание путевых заметок и даже иногда доводил это дело до конца. Готовый фолиант, надежно запечатанный в бутылку, я всякий раз отправлял вам, мои неведомые респонденты, забрасывая его в противоположнотекущий болотный поток. Этот текст - пятый по счету и, должен вам признаться, самый краткий на данный момент - от списка к списку содержание и смысл рукописи сильно меняются. Первый вариант, доверенный мной пузатой бутылке темно-зеленого стекла - по объему тянул на роман средних размеров и был полон безудержными восторгами и смакованием перспектив. Второй был более краток и сдержан. Третий потерял большую часть романтики и пыла. В четвертом появились горечь и разочарование. Пятый перед вами и, в отсутствии остальных, он может показаться правдой, чем же еще. А правда моя - бабочка-однодневка (но я горжусь тем, что она не бессильна, а мудра, и живет столько, сколько захочет, перевоплощаясь всякий раз в новое полупрозрачное тельце).
Не писать я не могу - попробуйте назвать другое такое же занятие - и время проходит достойно и результат почти незаметен. Тем не много, вернее одна - мое грандиозное путешествие - событие достойное произведений эпического жанра. Повторяться, переписывая одно и то же, не хочу - скучно, да и память с фантазией не позволят. Вот и пишу каждый раз разное, зато о главном.
Забавно наблюдать, как от бутылки к бутылке текст претерпевает загадочные метаморфозы, то ли возраст и пессимизм дают себя знать, то ли просто судьба - предложения короче, слова злее - ни радости, ни надежд. Вполне можно представить, что в сотой бутылке будет клочок бумаги с одним или двумя словами, кратко и точно выражающими всё на свете. Пока же я лишь в пятый раз завершаю свой труд, и стремление к самодостаточной неспешности еще не вовсе покинуло меня. Но труд мой странен - что есть та рукопись, которую вы держите в руках - не рукопись вовсе, и слова там - не слова.
Упражняясь в стрельбе из лука, получаешь в итоге не что-нибудь, а мишень, утыканную стрелами. Пробуя готовить пищу, в конце концов видишь перед собой, допустим, торт «Муравейник» или «Рис по-латиноамерикански». И мишень со стрелами полна очарования (для меня), а продукт съедобен - вот в чём доблесть! Но это лишь этап, один из возможных шагов. В следующий раз стрелы лягут по-иному (сам я - стрела, летящая к цели), у торта будет другой вкус, что-то добавится, что-то исчезнет. Не изменится лишь суть.
Разве что станет яснее и чище...
Я плыву по шею в болоте и полон ожиданий. Порой мне кажется, что однажды, когда лиса возносила меня особенно высоко, я видел на горизонте неясную белую полоску - горы или море - а вдруг и болото не бесконечно. Иногда я думаю, что можно научиться ходить по болотным хлябям, аки по тверди. Иногда мне кажется, что можно научиться летать. Все может быть. Пока же плыву день и ночь, но не по прямой, а непонятно как - по кривой, спирали, или попадаю в кольцо - движения природы неисповедимы. Временами встречаю мои (или чьи-то еще) бутылки, но страшусь распечатывать - пускай движутся куда им должно.
От скуки веду научные наблюдения. Описываю облака - со временем намереваясь издать книгу, где перечислю всё, что можно увидеть на небе - от маленького, с лепесток ромашки, облачка, затерявшегося в безграничной синеве, до массивной, куда ни глянь, клубящейся грозовой тучи на закате дня в момент, когда последняя молния внезапно озарит её багровость и черноту. Составляю картографию болотных течений - вдруг траектории моего движения сложатся в знаки, которые я смогу прочитать. Трачу бесконечно много сил на попытки вспомнить нужные слова, затем стараюсь забыть лишние, затем придумываю новые, потому что старые слишком затасканы, затем объясняю новые при помощи старых, иначе их никто не поймет, а также вкладываю в старые новый смысл, а в новые старый - занятий, в общем-то, хватает. Утешаюсь философией...
Тем, кто не заметил в рукописи ни Ымза ни Якста, обещанных в заглавии, спешу сообщить, что они незримо, хотя и подавляюще очевидно, присутствовали на этих страницах, в количестве не меньшем, а даже большем, чем сам я предполагал. Сто историй про Ымз и Якст стремительно пролетели перед вашим (будем надеяться) утончённо-внимательным взором, а ведь были еще Енть, Ырл и Тным. Но об этом в другой раз...
Увлечённо дрессирую болотные огоньки, составляя из них живые картины - мои наброски и зарисовки. Серия работ «36 видов Ырла», вмещенная мной в 23 бутылки и «100 видов Ырла», занявшая целую сотню (банально, но факт) сих в разной степени прозрачных сосудов - вероятно до сих пор бороздит бескрайние просторы мутных вод. Картины ярки, подвижны и, в определенной степени, активны. Стоит лишь откупорить бутыль, и болотные огоньки выплывают оттуда в определённом порядке, начиная представление - диво как занятно. Боясь, как бы какой-нибудь непросвещенный обыватель не принял их за джиннов, я четким почерком проставляю на бутылках надпись: «Вскрывать с осторожностию!».
Бережно храню (впрочем, скоро выброшу) и стараюсь уберечь от порчи грязью и влагой свои главные драгоценности - милые сердцу мелочи и личные вещи - единственное, что еще сохранилось у меня от прежней жизни: солнечные очки (левое стекло треснуло), кассету с записью моей любимой группы (забыл какой), кладбищенский подснежник, который подарила мне Она (я засушил его меж страничками записной книжки). Немного, но самое важное.
Снов не вижу, лиц не вспоминаю. А что помню - то запишу и отошлю вам. Рад помочь, чем могу.
Увлеченно видоизменяюсь, но не знаю, на кого я теперь похож - зеркал тут нет, а ощущения уже давно обманывают меня.
Надеюсь на встречу...
Где вы... почему я вас не вижу... может быть напишете письмецо...
Сказка:
Первый шаг. Дикие кони вздымают пыль. Живые существа овевают друг друга дыханием. Лазурь неба - подлинный ли его цвет? Оно далеко и нет ему предела. Также и Феникс - глядит вниз и только.
Когда деревья растут на крыше - может ли это иметь предел? Тень от вороны в полдень - похожа ли она на горчичное зерно? Скукоживающий фактор времени!
Круглая книга от корки до корки!
Отгадай, кто не ложится ночью, а ложится утром и спит до захода солнца, потом просыпается и работает всю ночь, отгадай, кто не работает днём и кого никто не видит, когда он работает.
Ответ: загородка скотного двора.
(Загадка зулусов)
Начнём с начала. Помнит ли Усталый Прохожий, как пахнет подмаренник в пору цветения?
Увлечённо собирать на морском берегу отполированные волнами стекляшки - прельщает ли это Моржа и Плотника, Старика и Старуху?
Снятся ли жабьи сны тем, кто утомлён длинной дорогой из пункта А в пункт Б?
Что делать, если забыл как дышать, а всё ещё жив?
Вечерним вьюнком я в плен захвачен, недвижно стою в забытьи...
Доживший до 1000 лет фазан уходит в море и становится устрицей, доживший до сотни лет воробей уходит в море и становится мидией, дожившая до 1000 лет черепаха-юань научается говорить как человек, дожившая до 1000 лет лиса становится прямо и превращается в красавицу, дожившая до 1000 лет змея, разорвавшись, разрастается по частям; по дожившей до 1000 лет крысе можно гадать - таков у них у всех предел счёта лет...
Мистер X, помноженный на корень квадратный из -1, даёт в произведении стаю болотных еврашек...
Теперь ближе к сути. Карлик Прославленный На Юге рассказывал: «Случилось так, что во мне неожиданно поселился корень мандрагоры. Оказалось (как всегда, сделанного не воротишь), что семена мандрагоры чрезвычайно похожи на маковые зёрна. И вот, по недосмотру или же злому умыслу одного скромного булочника - моего жестокого друга маковейшика Маккавея - я съел хлеб, коварно содержавший в себе таинственный зародыш.
Он принялся.
Прорастая, мандрагора пустила свои тонкие гибкие корни в меня изнутри - в руки, в ноги, в голову.
Больно мне не было.
Достигнув определенного возраста, она вызрела и превратилась в странного чёрного карлу с огромными глазами урождённого полуночника. Существо сие сидит теперь в моём животе. Я чётко ощущаю его присутствие всякий раз, как прекращается поток моих мыслей.
Корень мандрагоры - мой чёрный карлик - просто сидит во мне, сидит, молчит и ждёт чего-то, воспринимая запутанной сетью своих отростков всё, что бы ни происходило со мной во сне или наяву. Что бы я ни делал, он всегда смотрит изнутри меня жуткими немигающими глазами лемура. Смотрит, молчит и ждёт.
И ожидание его - контрабасовой струной натянутый корень - самый толстый из мандрагоровых щупалец, пронизывающий меня от живота до головы - низко вибрирует в такт моему дыханию.
Вечерами мандрагора, слушая моё сердце как метроном, играет сам на себе томительные пугающие фуги.
Когда он подтягивает струны, меняя строй - я теряю чувство равновесия и меня тошнит.
Что будет со мной, когда его настигнет очередная метаморфоза?»
В Эльбингероде одна немка в припадке зубной боли выразила желание, чтобы дьявол вошёл к ней в зубы, и в неё в самом деле вселилось целых шесть дьяволов, носивших по их собственному признанью следующие имена: Schalk der Wahrheit, Wirk, Widerkraut, Murra, Knip, Stup...
Распустился впустую, минул вишенный цвет. О век мой недолгий! Век не смежая, гляжу взглядом долгим как дождь...
Вдали виден свет. Когда ночные бабочки летят на огонь - ими движет не безумие, а любовь к белому дракону. Те, кто стремится к лампам и фонарям, не понимают истинных причин своей тяги к свету. Те, кто обжигают крылья и падают искалеченными на землю, потеряли ориентир, спутали доступное и вечное. Белый дракон свернулся кольцами на луне и его свет похож на излучения ламп и фонарей лишь по форме, природа его иная. Те, кто летит к нему, не падают обожженные и не лежат на земле искалеченные, становясь добычей пауков и многоножек. Лишь пыльца с их крыльев может вернуться назад, лишь тень их может мелькнуть одиноко - было ли это? Стремящиеся к лампам и фонарям погибают, стремящиеся к белому дракону исчезают без следа. Глаз паука не отличит одно событие от другого, глаз многоножки не заметит разницы. И то и другое - жертва, глупая смерть. Однако, охотясь под лампой, паук с многоножкой получат много пищи, промышляя под луной - ничего, кроме усталости и раздражения. «Белый дракон сильнее нас», - думают пауки и многоножки, - «он забирает нашу добычу, пойдём лучше под лампу - она не так ненасытна, как луна, она поделится с нами!» Да и для бабочки понятней яркая смерть в огне, а не бесследное исчезновение. Пламя любви, сгорая в огне лампы, освобождается, но не достигает своей цели. Соединяясь с белым драконом, бабочка реализует своё стремление к первоначалу. Но что есть белый дракон, знает только тот, кто смог добраться до него.
Больной желтухой должен посмотреть в глаза морскому бекасу и излечится...
Финал.
Театр XXIV
Мим для одного актёра, крысы и канарейки.
Интерьер: сцена чрезвычайно обширна и абсолютно темна. В центре её построена более или менее просторная комната, стены которой составлены из стеллажей с ячейками совершенно разного размера. На каждой из полок и полочек лежит некий странный предмет - деревянная или проволочная конструкция - деталь одной исполинской головоломки. Потолка нет, или он теряется во тьме где-то в верхней части сцены. В центре комнаты стоит фанерный куб, выкрашенный белой эмалью. На нём, скрючившись, сидит человек, одетый в какую-либо простую одежду, например - холщовую рубаху и штаны. Около куба стоит клетка с канарейкой. Крыса сначала не видна, она появляется внезапно в разных местах - на полу, на полках стеллажей, на кубе.
Освещение: в начале и в конце пьесы сцена погружена во тьму. Всё оставшееся время постоянно освещен только куб и пространство в радиусе 3-4 метров от него. Всё остальное в тени. По ходу действия от 5 до 10 небольших прожекторов постоянно выхватывают из полутьмы части стен и полок. Световые пятна от них медленно и хаотично перемещаются.
Действие сопровождается звуком метронома.
Начало.
Занавес поднимается.
Сцена погружена во тьму.
Медленно загорается свет.
В центре комнаты куб, на нём, скрючившись, лежит человек.
Он медленно открывает глаза, опускает ноги на пол, выпрямляется.
Поёт канарейка в клетке. Он садится на куб и слушает канарейку. Когда она умолкает, человек встаёт, потягивается, делает зарядку, ходит по комнате из угла в угол.
Застывает.
Берёт с полки деталь. Ходит по комнате.
Берёт ещё одну деталь, соединяет её с первой. Ходит по комнате.
Берёт ещё деталь и присоединяет её к первым двум - получается некая конструкция.
Запевает канарейка. Человек садится на куб и слушает её.
Затем встаёт и ходит по комнате из угла в угол. Берёт с полки деталь и присоединяет к предыдущим.
Берёт ещё деталь и опять присоединяет. Берёт ещё деталь, но она не подходит.
Человек откладывает её на полку.
Берёт другую деталь и пытается её присоединить - не получается. Вертит в руках собранную часть головоломки и с разных сторон пытается присоединить к ней деталь. Деталь не подходит.
Откладывает конструкцию на полку.
С деталью, отказавшейся присоединяться, ходит по комнате. Берёт с полки другую деталь.
Поёт канарейка. Человек садится на куб и слушает.
Когда канарейка умолкает, он встаёт и некоторое время ходит по комнате с двумя деталями.
Соединяет их.
Присоединяет к ним третью, четвертую и пятую детали. Шестая не подходит. Откладывает конструкцию на полку.
Садится на куб и слушает канарейку, которая вдруг запевает. Встаёт и ищет детали, которые подошли бы друг к другу. Находит.
Соединяет.
Когда очередная деталь не подходит к конструкции, человек пытается присоединить её к другой конструкции. Предыдущую откладывает на полку.
Поёт канарейка. Он садится на куб и слушает её.
Потом опять идёт соединять детали. Мечется из одного угла комнаты в другой, пробуя разные детали и разные конструкции.
Неожиданно на полке появляется крыса и роняет одну из конструкций (самую большую) на пол. Та разваливается на составные части.
Человек прогоняет крысу и раскладывает получившиеся детали по полкам.
Поёт канарейка, но он, не обращая на неё внимания, идёт соединять детали.
Постепенно, с ходом времени, количество деталей уменьшается, а размер конструкций растёт. (Их около 10 штук).
Поёт канарейка, человек садится на куб и слушает её.
Внезапно появляется крыса.
Он пытается напугать её и роняет на пол одну из конструкций (самую большую). Та распадается на составные части.
Человек раскладывает получившиеся детали по полочкам. Затем ищет конструкции, к которым их можно присоединить, обходя их по очереди.
Находит. Пробует соединять друг с другом большие конструкции. Иногда это получается.
В итоге - деталей больше нет, а конструкции уж совсем не соединяются.
Появляется крыса, но человек не обращает на неё внимания. Поёт канарейка, и он садится на куб и слушает её.
Конструкции не соединяются.
Он разбивает одну из них (большую) и образовавшиеся детали по одной присоединяет к остальным, доставая их из общей кучи на полу.
Иногда поёт канарейка. Тогда он садится на куб и слушает её, а потом продолжает работу.
Остаётся одна деталь.
Почти собранная головоломка - огромная невообразимо сложная конструкция - лежит на кубе.
Человек ходит вокруг неё и пытается присоединить последнюю деталь.
Не получается.
Появляется крыса и бегает вокруг конструкции, стремясь её опрокинуть.
Человек её прогоняет, в какой-то момент чудом удерживая конструкцию от падения.
Поёт канарейка - он садится на пол и слушает её.
Пытается присоединить последнюю деталь.
Не получается.
Садится на пол и застывает в бессилии.
Крыса хаотично мечется по комнате.
Канарейка поёт.
Внезапно человек вскакивает, осененный какой-то идеей и вставляет деталь в определенное место конструкции.
Деталь присоединяется.
Метроном умолкает.
Свет резко гаснет.
В темноте слышно, как рушатся полки.
Истошно поёт канарейка.
Занавес.
- А о чём пьеса? - поинтересовалась Матушка Цзя.
- О том, как основатель династии Хань - Гаоцзу - отрубил голову Белой Змее и воссел на трон, - ответил Цзя Чжень. - Затем будут представлены акты из пьесы «Полна кровать бамбуковых табличек»...
Ли Бо вознёсся на небо на ките...
Эпилог. Чицзян Цзы-Юй жил во время Желтого Предка. Он в рот не брал пяти злаков, питался же только цветами «ста трав». Когда пришло время императора Яо, он стал известен своими работами по дереву. Умел подниматься и опускаться с ветром и дождём.
Кроме того, он у ворот рынка продавал бечеву, которую привязывают к стрелам, за что его и называли также Чжоуфу - Бечёвочник.
Болотная сказка под названием
«Волков бояться - в лес не ходить»
Ночной халат так тяжёл.
Чудится мне, в дальнем царстве У
С неба сыплется снег.
Вот вам сказка - не лучше и не хуже других. Чтобы окончательно убедить всех, что не солгал про Ымз и, тем более, Якст (это так важно для меня), смею предложить напоследок два стихотворных фрагмента, почерпнутых мной из своего блокнота, хоть и заляпанного болотной грязью, но полного картинок и разговоров. Они несомненно все прояснят и расставят по своим местам.
Итак, спешите видеть...
Шел я утром, спозаранку,
Позабыв про все дела.
На траве грибок - поганка.
В голове моей как в банке
Мысль прекрасная цвела.
Я хранил ее, баюкал
И шептал на все лады
Про чудесные цветы,
Про толпу - источник звуков,
Про погоду и сады,
Про небесныя воды...
И мысль росла как мышь средь шорохов и стуков,
Питаясь корочками слов и ломтиками фраз,
А повзрослев ушла...
Но хоть слаба была - меня спасла
И скрыла ото всех во тьму
Как зонтик, раковина иль орех.
И свет - не свет, и смех - не смех.
О, яду мне - цикуты (он же вех,
так по научному зовется).
Пришел к нему,
А он смеется!
Этот сонет я делю на четыре части. В первой я пишу о том, как загадочная радость зарождалась во мне и как я заботливо растил её. Во второй части я говорю о том, что могла чувствовать она и как проявилось у неё желание свободы. В третьей сообщаю о том, какие дары я получил от своей радости. А в четвёртой - что стало со мною потом. Вторая часть начинается словами «И мысль росла...». Третья начинается с фразы «Но хоть слаба...». А четвёртая - с «И свет - не свет...»
И еще:
Любуемся светлячками,
Но лодочник ненадежен: он пьян -
И лодку уносят волны...
С загадочным приветом,
Мистер Жаба
по прозвищу Старый Мореход,
великий путешественник.
 |   |
I II III IV 00 |