О, улыбка усталого сердца, умирающего тихо у всех на виду -- одинокого!
2
Мятущиеся мысли подобны языкам огня, съедающим все, и прежде всего
-- воздух, которым и сами дышат. Успокой свои мысли, выбери одну, и тяни
ее пред умственным взором, изучая неторопливо. Гляди, как она прекрасна
в своей завершенности!
3
Где же наш кров, дым над которым дороже нам многих созвездий?
Он вышел в дождь, и дождь принял его в объятия. Он пил эту воду, закинув
голову и открыв глаза. Серые глаза и серое небо -- братья. Они узнали друг
друга и потянулись навстречу.
-- Возьми нас к себе, возьми, мы устали видеть...
-- Вот они вы родные, уставшие, дайте я выпью вас до самого дна --
выпью все, что вы видели...
-- Да, да, сделай так, это мы, мы, мы... Так это было.
Голубая планета светилась в центре экрана. Все тогда удивились: где
же ее звезда? куда она мчится в пустотах космоса, одна как перст и голубая,
как небо нашей земли?
Или мы -- та река, что несется, не зная истока?
Или мы -- та листва, что кружится, гонимая ветром?
Виноградная гроздь на ладони всесильного Бога?
Или, просто, вопрос, на который не будет ответа?
4
Тогда он сказал себе -- ты безнадежный лирик, ну так пей это небо в
звездах и не смей задавать вопросы, на которые нет ответов. Ты понял? Да
-- он сказал -- конечно; но что же мне делать, когда отчаяние подступает
к сердцу и хочется кричать от безответной любви к этой жизни, и хочется
петь, но нету слов, но зато очень много листьев: молочно-зеленых, ранних,
красных, желтых, сухих и ломких, черных. Зачем они умирают? -- Ты опять
за свое? -- Да-да-да! Неужели ты думаешь, что я смогу обойти молчанием
эту сладкую боль человечью, этот знак вопросительный синий как небо ночное
и такой же огромный? -- Велеречивый бред, да и только. Пора быть серьезней,
пора понять, что… -- Глупец! что ты знаешь о муках? Загляни в свое сердце,
где пусто от лунного света и сумей удержаться от крика; загляни в свою
память и услышишь зеркальное эхо и оглохнешь от вечного смеха! Что мне
муки рожденья? -- труднее рождается слово!
-- Да, сказал он, -- конечно, и все же...
5
Когда-то этого клочка земли хватало, что бы наполнить усталостью детское
тело и утолить любознательность детского сердца. Здесь играли в Футбол
и строили снежные крепости, здесь ссорились и мирились, смеялись, плакали,
заблуждались и находились дети. Теперь здесь пусто и сиро. Осенняя жидкая
грязь, обрезки ржавых труб, какие-то доски и всевозможный хлам: все это
ныне покрыло мою отчизну. Построили новый дом и не стало земли и деревьев,
по которым я лазал.
6
Сердце чувствует тьму, по которой как мыльный пузырь плавает мир многоцветный.
7
С младенчества я пронес ощущение это. Ощущение это, а точнее -- переживание,
есть переживание непостижимости жизни. Переживание это бывает редко, как
правило, -- ночью, когда засыпаешь, но еще не спишь. Переживание это --
мгновенно и до того ярко, что хочется крикнуть. Это переживание безмерной
пустоты, бездны. Это -- Оно. Оно не злое и не доброе, оно равнодушное к
маленькому человеческому «я». Оно из глубин, когда еще не было жизни. Оно
бесконечно превосходит любую мысль, любое слово о Нем.
8
Доброе дело раскрывает ворота неба.
9
Узнал во сне о полете: надо сделать так, чтобы подошвы ног потеряли
чувствительность от долгой ходьбы или от холода, или от стояния на разбитом
стекле, или еще как-нибудь, потом представить, что в каждом колене у тебя
проживает просторный цветущий сад, в котором гуляют и отдыхают люди; и
когда колени твои и кости ног твоих вполне преисполнятся этим -- ты сможешь
оторваться от земли, и ты полетишь...
10
Жить, что бы жить -- вот колесница смысла.
Бедный философ задумался навсегда.
Изумленные жизнью, над всеми смеются дети.
Но родители живы, и это ухе хорошо.
11
Когда ты пройдешь через ворота смерти -- ты удивишься тому, что будет
вокруг. Ты оглянешься в прошедшую жизнь, как бы ища подобий, но их не будет.
Вся твоя жизнь, которой ты жил, вдруг предстанет перед тобой и ты удивишься.
Ты задумаешься. И тогда ты поймешь -- то был глубокий сон. И проснешься.
12
Сон: Человек продирался чрез темный и влажный лес. Лес был огромен
и созерцал сам себя. Тугие, мокрые ветки хлестали человека по лицу; человек
им был безразличен, но они следовали своей природе, и чем сильнее он рвался
вперед, тем сильнее они хлестали его. Ему не было больно, потому что он
был весьма разозлен. Наконец, он устал. И тут Лес заметил его и вспомнил.
Вспомнил как был Человеком. Человек вспомнил, что он был Лесом. Человек
стал Лесом, а Лес стал Человеком. Не было уже леса, в котором шел человек;
не было уже человека, который шел через лес. Был единый ЧЕЛОВЕКОЛЕС. Осознав
себя, ЧЕЛОВЕКОЛЕС вспомнил, что он то и был всегда.
13
Каждый день я ложусь спать с неуловимо-пронзительным чувством утраты:
день -- прошел. Еще один день. А я ничего не решил, и ничего не выбрал.
Занес ногу, да так и застыл... О, малодушный! долго ль еще ты будешь множить
пустые, бесплодные дни, как мертвые зерна сеять в живую землю?
14
Однажды меня осенило -- Я думаю, что это я думаю, а меня, оказывается,
нет! Но кто же думает, если меня нет? А никто и не думает. Вот, оказывается,
что: меня нет и никто не думает! Однако, ведь кто-то есть, -- тот кто думает,
что он не думает? Что ж, может, кто-то и есть. Кто же он есть? Он есть
тот, кто не я. А кто не ты? Тот, кто не я. А он, значит, есть -- тот, кто
не ты? Меня нет, следовательно, и того, кто не я, быть не может, т.к.,
если от нуля отнять нуль, то останется нуль. Итак, нуль -- есть? Нет, ибо
нуль, будучи нулем, ничем из чего-либо быть не может. И, даже, нулем? И
даже.
15
Вороны
Но у каждого была своя правда, и никто не хотел узнать правду другого,
и все били себя в грудь и рвали на себе волосы, требуя справедливости для
себя, для себя, для себя... требуя покарать виновных, покарать, покарать,
покарать... И так они кричали, эти люди, и так они каркали, вороны.
16
О, Отец мой, руки тяну и плачу, пытаясь достать тебя, а ты смеешься,
ты плачешь вместе со мной, но не можешь пойти навстречу, потому что ты
-- это я.
17
Там был Челентано, -- он сидел на стуле, на эстраде в окружение оркестра,
и гитара в его руках была вещью в себе, а сам он сочился из глаз печалью
и не мог, и не хотел быть вещью в себе: его сердце сочилось песней, а песню
подхватывали люди, и все это было словно короткий отдых в долгом пути одиноких
душ.
18
Сон: Я -- титан, сын титана Япета. Я от рожденья бессмертен и обладаю
даром прорицания. Умерла моя любимая, нимфа. Горбатая старая ведьма стала
смеяться над моим горем и хватать ее зеленые волосы. Я схватил ведьму руками
за челюсти и разорвал ее голову на две части. Одну часть бросил налево,
сказав: «Ты станешь камнем, заросшим мхом!» Другую часть бросил направо,
сказав: «Ты будешь вечно грызть камни!»
19
Вещь
Всякая вещь есть намек и только, ибо природа всякой вещи -- пуста.
Для разумеющего она есть намек на то, что -- за нею. Если сосредоточить
внимание на какой-нибудь вещи, то можно почувствовать как она тяготеет
к исчезновенью.
20
Ты
На исходе дня ты посетил меня, и нашел не запертыми двери мои, тихо
вошел ты и стал за плечом моим, и улыбался ты о чем-то отрешенно. И сладко
мне было присутствие твое, но ни слова не сказал я тебе, что бы не отпугнуть
тебя, что бы не потревожить тебя вопросом, потому что и так был я с избытком
счастлив и не мечтал о большем, хоть бы и было оно возможно. Хватит с меня
радости моей тихой: слышать твое дыханье, и знать, что ты следишь, улыбаясь,
за движеньем руки моей этой. Ты убрал мою боль, но не этим богат я и счастлив.
Ты принес мне радость, которая больше боли, но не этим богат я и счастлив.
Ты осветил меня светом своим, но не этим богат я и счастлив. Ты, отрешенный,
одарил меня словом своим, но не этим богат я и счастлив. Чем же -- спросят
они -- чем ты богат и счастлив? Когда уйдет он - слушайте - отвечаю: когда
унесет он радость, которая больше боли, когда унесет он свет свой, я же
во тьме останусь, когда унесет он слово и я замолчу навеки, когда он меня
забудет, уже навсегда забудет, -- тогда я, узнавший его, и покинутый им,
затоскую тоскою смертной, и вот этой тоскою -- слышите? буду богат я и
счастлив!
21
Гончар
Вечно пьяный блаженный Гончар сидел в позе лотоса и с закрытыми глазами
лепил из первоглины первообраз тварного мира. Он пошлепывал глину по щечкам,
мял ее ягодицы, поплевывал на свои ловкие пальцы и там, где он касался
ими до глины -- становились очи, глаза, проемы, пустоты, двери, в которых
сквозило его дыханье и светилась жизнь, ибо он вдыхал ее в глину. Бесчисленные
стада слонов спускались с его ладоней и разбредались по суше, входили в
море и становились китами, и уходили вглубь; с его ладоней поднимались
в небо, опираясь на созданный воздух, красно-розовые стаи фламинго, и,
попарно, взлетали вороны; иссиня-черные змеи вытекали из рук его, скользя
меж пальцев, и уползали в густые травы, которые он создал еще раньше по
виду своих ресниц. Мириады кишащих бабочек снимались с его ладони и разбредались
в солнечных лучах, которые он создал еще раньше по образу своей крови;
единороги и птицы Рух, драконы и динозавры, муравьи, водоросли и прозрачная
пыль микробов -- все это начинало быть в его ловких проворных пальцах блаженного
пьяного Праджапати -- творца вселенной. И, наконец, первочеловек спрыгнул
с указательного пальца удивленного Гончара, и, поклонившись ему, вступил
во владенье миром. И от радостных слез Праджапати начали быть созвездья.
22
Сон: Старик и девочка стоят, обнявшись, на палубе белого парохода,
который отплывает в серое прозрачное утро, в безбрежное море. У
девочки чувство бесконечной любви к старику. Старик удивлен и счастлив;
он начал понимать что-то важное, хотя и так умудрен годами и давно уж не
помнит дня и места своего появленья на свет. Я -- и старик и девочка одновременно,
но больше -- девочка. А старик оказался древней-древней, премудрой рыбой.
23
Не оглядывайся назад, сожалея, и не гляди вперед, надеясь; не бойся
потерять и не найти, ибо все что ты ищешь -- от века найдено, ибо все,
что ты ищешь есть ты.
24
Любимая дождя
Спит любимая на ветке дождя,
на ветках рук моих -- любимая дождя,
любимый дождь стекает по ветвям,
я сплю я дождь я ветка я рука,
любимая ты спишь в гнезде любви,
иду к тебе, раздвигая упругие ветви струй,
уснувший дождь в гнезде любимых рук,
глаза любви заплакали дождем,
ветвистый дождь расцвел в долине слез,
я есмь гнездо -- во мне нагая спит
возлюбленная жизнь, укрытая дождем
струящимся из глаз моей любви,
прими гнездо из рук моих любовь,
проснись любовь в долине слез моих.
25
Петух
И яростный петух кричит на берегу распахнутых небес,
и солнце алый царь восходит в колеснице розовых коней,
и льется божий день из пламенных очей его зениц,
и пенье божьих птиц поднялось от земли к подножию коней,
и яростный петух блаженно присмирел торжественно застыл,
и в царственных лучах во солнечных очах сияли перья крыл живого петуха!…
26
Поэты
Нетерпеньем отмечены все поэты: они тоскуют скорее родиться в прекрасном,
и эта тоска заставляет их петь, обливаясь кровью, ибо рожденье до срока
-- болезненно, и тот, кто торопится, обрекает себя на муки.
27
Прощанье
Дух мой, как бы прощальным взором, скользит по лицу природы и страждет
перед уходом. Он окунает пальцы в чудесные пряди Майи и медленно цедит
сладость прикосновенья. Распавшись на «я» и «не-я», он вновь и вновь переживает
негу любовных объятий, ибо так он любит творенье, дав жизнь ему через свое
самозабвенье. Но зазвучала ему блаженная песнь возврата, и он, вспоминая,
уходит, уходит, уходит...
28
даймон
а)
«Вам дали воду, а вы не пьете хотя и кричите -- жаждем! Вам указали
путь, а вы не идете, хотя собрались в дорогу. И зачем вам свобода, если
вас убедит только чудо? Муравьи на ладони моей ищут меня: роясь в пыли,
спорят о том -- каков я? Но чудесно я скрыл себя в них, и они никогда не
найдут меня, никогда! Так же и ты, писатель: ставя точки на белом листе,
ты выслеживаешь меня напрасно, ибо вот -- я говорю с тобой через тебя,
а ты не слышишь; ты думаешь, что это твоя прихоть, твоя фантазия, твоя
мысль и ты прав, и потому не слышишь меня, ибо прежде проблеска мысли твоей
я помыслил ее, а ты опоздал опять и лишь повторил меня».
б)
«Можешь бегать от меня сколько хочешь, но я настигну тебя однажды,
потому что ты -- мой, и войду я в тебя как тать и украду у тебя незнанье.
И тогда я спрошу тебя -- Зачем ты бегал от меня, сын мой? И ты заплачешь
от счастья, ибо нежной душой я наделил тебя. Я утру твои слезы, и ты будешь
вполне утешен, и избавлю от страха, ибо ты умеешь быть благодарным. И мерзость
твоя покинет тебя как тень, ибо солнце будет стоять в зените и уже никогда
не зайдет. Но и ты не забывай меня слишком, потому что люблю я глядеть
на лицо твое, когда ты поминаешь меня печалью».
в)
«Если б ты знал, где я прячусь... Но ты не знаешь и не узнаешь... Беги,
беги, линия, плети буковки-слова-смыслы-сети... Ах, если бы я был только
рыбкой! Но я и вода, и сеть. И рыбак... Ха-ха-ха? Мне смешно, когда меня
догоняют. Весело мне! Бегу-бегу-бегу прежде себя самого... Ого! Ого-го-го!
О!.. Впрочем, не унывай: не все сразу. Все, да не сразу. Сразу, да не все.
Собирала девочка грибочки, грибочки стояли поодиночке, а под землею --
в одной грибнице соединялись как царь с царицей в одной гробнице... Перо
Жар-птицы! Если б ты знал, где я прячусь -- кто б обо мне сказал? Вот и
шалю, ребячусь... Мне одному было скучно, вот я тебя и создал. И потихоньку
мучаю, с тем, чтоб меня искал, нашел бы и наказал! А я бегу и скрываюсь.
Таюсь. Улыбаюсь. Однажды, когда-нибудь, ты отыщешь меня и заплачешь, потому
что в тот миг я умру, и ты останешься один-одинешенек... Потом ты создашь
другого, и все повторится снова: ты скажешь ему однажды -- Если б ты знал,
где я прячусь...»
29
Невозможно стало творить, «сочинять стихи», ибо ушла опора из-под души,
и я повис сам в себе. Весло гребет в пустоте, лодка стоит. Я ничего уже
не понимаю, и, если, что-то еще мню, то это инерция кармы. Раствори ты
меня скорей, отпусти ты меня на волю: дай Себя без примеси смерти! Призрак
начал понимать, что он -- призрак: этого Ты хотел. Призри на призрак --
прозрачен он.