И нищих будущее входит, а за ним
Законы, палачи, загадки -- все войдут:
Ее Величество, чей нрав невыносим,
И, дураков дурача, пьяный шут.
Герой ее глазами ест, отсечь немедля чтоб
У прошлого главу, просунут лишь едва --
С миссионерскою ухмылкою вдова,
Иль с ревом рвущийся потоп.
Сгребаем все к ней, благо ли -- испуг
И бьемся в створки -- если смерти мгла.
Она однажды отворилась вдруг,
Алисе показав Страну Чудес,
Столь крохотной, в сиянии небес,
Что та и слез сдержать огромных не смогла.
|
1. The Door
Out of it steps the future of the poor,
Enigmas, executioners and rules,
Her Majesty in a bad temper or
The red-nosed Fool who makes a fool of fools.
Great person eye it in the twilight for
A past it might so carelessly let in,
A widow with a missionary grin,
The foaming inundation at a roar.
We pile our all against it when afraid,
And beat upon its panels when we die:
By happening to be open once, it made
Enormous Alice see a wonderland
That waited for her in sunshine, and,
Simply by being tiny, made her cry.
|
Все загодя купить не преминули
У лучших фирм: тончайший аппарат
Для измерения порока и, подряд,
От сердца ли, желудка ли -- пилюли.
Для нетерпения -- часы, конечно. Плюс
Для сумрака -- фонарь и зонтик -- от лучей;
На пули не скупился казначей
И дикарей утешить -- связки бус.
Им Упования была ясна система,
И раньше получалось, говорят.
К несчастью, в них самих гнездилась их проблема:
Ведь отравителю нельзя доверить яд,
Кудеснику -- тончайший тот прибор
И меланхолику -- винтовочный затвор.
|
2. The Preparations
All had been ordered weeks before the start
From the best firms at such work; instruments
To take the measure of all queer events,
And drugs to move the bowels or the heart.
A watch, of course, to watch impatience fly
Lamps for the dark and shades against the sun;
Foreboding, too, insisted on a gun
And colored beads to soothe a savage eye.
In the theory they were sound on Expectation
Had there been situations to be in;
Unluckily they were their situation:
One should not give a poisoner medicine,
A conjurer fine apparatus, nor
A rifle to a melancholic bore.
|
Здесь обнялись они, прощаясь. Больше не
Им свидеться. По собственной вине.
Один рванулся к славе; шумной ложью
Сражен безжалостно, едва начавши взлет,
Другой похоронил себя в глуши, по бездорожью
Смерть тащится за ним туда который год.
Распутья, пристани, колес вагонных стук,
О, все эти места решений и разлук,
Кто может предсказать, какой прощальный дар
Укроет друга от бесчестья своей сенью,
И нужно ль вообще ему идти туда,
В края поганые и там искать спасенья?
Объяты страхом страны и погоды.
Никто не знал, вступив в борьбу со злом,
Что время не пошлет им откровенья;
Ибо легенды утверждают: для деянья
Предел ошибок ограничен годом.
Каких друзей еще предать и, покидая дом,
Каким веселием отсрочить покаянье,
Хотя, что проку в дне еще одном
Для путешествия длиною во мгновенье?
|
3. The Crossroads
The friends who met here and embraced are gone,
Each to his own mistake; one flashes on
To fame and ruin in a rowdy lie,
A village torpor holds the other one,
Some local wrong where it takes time to die:
The empty junction glitters in the sun.
So at all quays and crossroads: who can tell,
O places of decision and farewell,
To what dishonor all adventure leads,
What parting gift could give that friend protection,
So orientated, his salvation needs
The Bad Lands and the sinister direction?
All landscapes and all weathers freeze with fear,
But none have ever thought, the legends say,
The time allowed made it impossible;
For even the most pessimistic set
The limit of their errors at a year.
What friends could there be left then to betray,
What joy take longer to atone for. Yet
Who would complete without extra day
The journey that should take no time at all?
|
В предместьи нет окна, чтоб осветить ту спальню,
Где в маленьком жару огромный день играл;
Где множились луга, где мельницы нет дальней,
Любви изнанку мелющей с утра.
Ни плачущих путей, сквозь пустоши ведущих
К ступеням замка, где Мощей Великих склеп;
Мосты кричали: «Стой!», за плащ цеплялись кущи
Вокруг руин, где дьявол шел след в след.
Он повзрослеть мечтал, забыть, как этот сон,
Все заведения, где их учили руки мыть и лгать,
И истину скорей взвалить себе на плечи,
Ту, что венчает вздоха горизонт,
Желая быть услышанной и стать
Отцовским домом, материнской речью.
|
4. The Pilgrim
No windows in his suburb lights that bedroom where
A little fever heard large afternoons at play:
His meadows multiply; that mill, though, is not there
Which went on grinding at the back of love all day.
Nor all his weeping ways through weary wastes have found
The castle where his Greater Hallows are interned;
For broken bridges halt him, and dark thickets round
Some ruin where an evil heritage was burned.
Could he forget a child's ambition to be old
All institutions where it learned to wash and lie,
He'd tell the truth, for which he thinks himself too young,
That everywhere on the horizon of his sigh
Is now, as always, only waiting to be told
To be his father's house and speak his mother tongue.
|
В провинции, там, где прошло их детство
В познаньи Неизбежности, в пути
Они учили, что им никуда не деться
От Неизбежности, одной на всех, как ни крути.
Но в городе уже их различали,
На веру деревенскую плюя,
Суть Неизбежности подобна там печали --
У каждого, как ни крути, своя.
Он, как и все они, прижился без проблем,
Среди соблазнов многих выбирая
Один, чтоб завладел им и повел,
Чтоб, совершенствуясь в искусстве быть никем,
Сидеть на площади, со смехом наблюдая,
Как входят в город юноши из сел.
|
5. The City
In villages from which their childhood's came
Seeking Necessity, they had been taught
Necessity by nature is the same,
No matter how or by whom it be sought.
The city, though, assumed no such belief,
But welcomed each as if he came alone,
The nature of Necessity like grief
Exactly corresponding to his own.
And offered them so many, every one
Found some temptation fit to govern him;
And settled down to master the whole craft
Of being nobody; sat in the sun
During the lunch-hour round the fountain rim;
And watched the country kids arrive, and laughed.
|
Стыдясь стать баловнем своей печали,
Он в банду россказней беспутнейших вступил,
Где дар его чудесный все признали,
Избрав главой юно-воздушных сил,
Кто голод превращал в латинскую похлебку,
И хаос города -- по мановенью -- в парк,
И одиночество любое -- девой робкой --
Заставить мог сойти к нему во мрак.
Но если в помыслах своих он был предельно прост,
Ночь шла за ним, как с топором подонок.
Дома кричали: «Вор!», захлопывая двери.
Когда же Истина пред ним предстала во весь рост,
Он в панике приник к твердыне этой — вере
И сжался, как от окрика, ребенок.
|
6. The First Temptation
Ashamed to be the darling of his grief
He joined a gang of rowdy stories where
His gift for magic quickly made him chief
Of all these boyish powers of the air;
Who turned his hungers into Roman food,
The town's asymmetry into a park;
All hours took taxis; any solitude
Became his flattered duchess in the dark.
But if he wished for anything less grand,
The nights came padding after him like wild
Beasts that meant harm, and all the doors cried Thief;
And when Truth met him and put out her hand,
He clung in panic to his tall belief
And shrank away like an ill-treated child.
|
Книг этих безмятежные ряды
Как будто бы и впрямь существовали —
Он отшвырнул соперникa труды
И застучал наверх по лестничной спирали.
И он вскричал, склонясь на парапет:
«Извечное Ничто, страсть без конца и края,
О, отпусти того, кто совершенства свет
Познал сейчас, с Тобой отождествляя.»
И камня немудреное томленье
Он ощущал дрожащею рукой,
Как приз ему за подвиг восхожденья,
Как обещание, что плоть угомонится
И обретет, страдалица, покой.
И в лестничный проем нырнул -- чтобы разбиться.
|
7. The Second Temptation
The library annoyed him with its look
Of calm belief in being really there;
He threw away a rival's silly book,
And clattered panting up the spiral stair.
Swaying upon the parapet he cried:
«O Uncreated Nothing, set me free
Now let Thy perfect be identified,
Unending passion of the Night, with Thee.»
And his long suffering flesh, that all the time
Had felt the simple cravings of the stone
And hoped to be rewarded for her climb,
Took it to be a promise when he spoke
That now at last she would be left alone,
And plunged into the college quad, and broke.
|
Он принцев изучал, походку их и стать,
Что дети говорят, о чем судачат жены,
Он в сердце старые могилы вскрыл познать,
Какие мертвецам не писаны законы.
И неохотно заключил: «Все врут
Любители помудрствовать лукаво
И к ближнему любовь -- причина ссор и смут,
И песня жалости -- бесовская забава.»
И пред судьбой склонился так, что вскоре,
Над всякой тварью стал судьею и отцом,
Пока не встретил он в разрушенном соборе
В ночном кошмаре, в темном коридоре
Фигуру с перекошенным лицом,
Его лицом, вопящую: «О, горе !...»
|
8. The Third Temptation
He watched with all his organs of concern
How princes walk, what wives and children say;
Reopened old graves in his heart to learn
What laws the dead had died to disobey.
And came reluctantly to his conclusion:
«All the arm-chair philosophers are false;
To love another adds to the confusion;
The song of pity is the Devil's Waltz.»
And bowed to fate and was successful so
That soon he was the king of all the creatures:
Yet, shaking in an autumn nightmare saw,
Approaching down a ruined corridor,
A figure with his own distorted features
That wept, and grew enormous, and cried Woe.
|
Архитектура эта для благих;
Вот так и гнал их страх на штурм небес,
Пока Господь не проявил к ним интерес,
Отметив девы непорочный лик.
Почиют здесь миры триумфов, и в ночи
В абстрактных домыслах Любовь дотла горит.
И Воля ссыльная, вернувшись, говорит
Таким возвышенным стихом, что плачут палачи.
Колодец бы взамен уж лучше б сладить им,
Но их преследует водобоязнь. Сейчас
Кто видит все, становится незрим.
Но и волшебникам здесь нелегко самим --
Они, по климату нормальному томясь,
Прохожему вздохнут: «Остерегайся нас!»
|
9. The Tower
This is architecture for the odd;
Thus heaven was attacked by the afraid,
So once, unconsciously, a virgin made
Her maiden head conspicuous to a god.
Here on dark nights while worlds of triumph sleep
Lost Love in abstract speculation burns,
And exiled Will to politics returns
In epic verse that lets its traitors weep.
Yet many come to wish their tower a well;
For those who dread to drown of thirst may die,
For those who see all become invisible:
Here great magicians caught in their own spell
Long for a natural climate as they sigh
«Beware of Magic» to the passer-by.
|
Чтоб зверя ублажить, народ единорогу,
Дев непорочных, по обычью, поставлял.
Средь девственниц, однако, слава богу,
Процент красавиц был ничтожно мал.
Герой отважен был; не врали, знать, знаменья,
Но странный опыт свой он от народа скрыл.
И ангел сломанной ноги, как избежать паденья,
К нему сойдя, в холмах его учил.
Что ж, обнаглев, идти они решили сами,
Туда, где с львами им отведен был придел;
И стали в полпути, пещеру обнаружив.
Ну а для тех из них, кто до абсурда смел,
Остался выбор -- выбраться наружу
И, монстра встретив, превратится в камень.
|
10. The Presumptuous
They noticed that virginity was needed
To trap the unicorn in every case,
But not that, of those virgins who succeeded,
A high percentage had an ugly face.
The hero was as daring as they thought him,
But his peculiar boyhood missed them all;
The angel of a broken leg had taught him
The right precautions to avoid a fall.
So in presumption they set forth alone
On what, for them, was not compulsory:
And stuck halfway to settle in some cave
With desert lions to domesticity;
Or turned aside to be absurdly brave,
And met the ogre and were turned to stone.
|
Его родители тянулись, как могли
Чтобы чадо отлучить от чахлой их земли
Для поприща почетнее стократ,
Чтоб зубы сжал, но стал богат.
Амбиций их неистовый накал
Дитя дубрав безумно испугал.
И он решил — любви такой
Достоин разве что герой.
И вот он здесь без пищи и без карт
И ни живой души уже который день
И непереносим пустыни злобный взгляд.
Он под ноги взглянул и там увидел тень,
Посредственности, той, чей идеал
Был Исключительность. И в ужасе бежал.
|
11. The Average
His peasant parents killed themselves with toil
To let their darling leave a stingy soil
For any of those smart professions which
Encourage shallow breathing, and grow rich.
The pressure of their fond ambition made
Their shy and country-loving child afraid
No sensible career was good enough,
Only a hero could deserve such love.
So here he was without maps or supplies,
A hundred miles from any decent town;
The desert glared into his blood--shot eyes;
The silence roared displeasure: looking down,
He saw the shadow of an Average Man
Attempting the Exceptional, and ran.
|
Чиновник изумлен — ведь он был назван
Средь тех, кто за терновым там стоял венцом
И в список занесен решительным отказом.
Уж не скрипит перо. И страстотерпцев лики
Он, опоздавший, не умножит, стало быть.
Осталось языка раздвоенным концом
Испытывать решительность юнцов
Рассказами о промахах великих
И ироничной фразою безудержных стыдить.
Теперь глумятся зеркала и над его ошибкой,
Видать пришла пора у женщин и у книг
Насмешнику, чей стиль -- укол рапирой гибкой,
Учиться зрелости, заткнуться хоть на миг,
Смиряя мании свои вполне мирской улыбкой.
|
12. Vocation
Incredulous, he stared at the amused
Official writing down his name among
Those whose request to suffer was refused.
The pen ceased scratching: though he came too late
To join the martyrs, there was still a place
Among the tempters for a caustic tongue
To test the resolution of the young
With tales of the small failings of the great,
And shame the eager with ironic praise
Though mirrors might be hateful for a while,
Women and books should teach his middle age
The fencing wit of an informal style
To keep the silences at bay and cage
His pacing manias in a worldly smile.
|
Влюбился в ведьму рационалист
И в камень превращен в процессе спора:
Сверхпопулярный тронулся, когда все отреклись,
И сверхбогач добычей стал для вора,
И озверел от поцелуев сверхсамец.
Но зелья действия надолго не хватило,
Хотя восстановилась под конец
Ингредиентов созидательная сила
Для тех, кто следовал своим желаньям.
По тем камням тропу найдет незрячий,
И к свету дураку укажет путь бедняк,
Драчливый пес расшевелит дворняг,
И даже сумасшедший озадачит,
Тоскливо бормоча лихие предсказанья.
|
13. The Useful
The over-logical fell for the witch
Whose argument converted him to stone;
Thieves rapidly absorbed the over-rich;
The over-popular went mad alone,
And kisses brutalized the over-male.
As agents their effectiveness soon ceased;
Yet, in proportion as they seemed to fail,
Their instrumental value was increased
To those still able to obey their wish.
By standing stones the blind can feel their way,
Wild dogs compel the cowardly to fight,
Beggars assist the slow to travel light,
And even madmen manage to convey
Unwelcome truths in lonely gibberish.
|
Все что угодно можно теперь найти
В энциклопедии Пути.
Заметки лингвиста, научные рации
О новой грамматике с иллюстрациями.
Известно каждому -- герой должен страдать от лишений,
На старую клячу ставить, избегать половых сношений,
Искать дохлую рыбу, дабы ей сострадать:
Теперь каждый думает что легко отыскать
Тропу через пустошь, к скале, где храм --
Жить под Тройной Радугой или по Астральным Часам,
Забывая, что знания исходят от солидных людей,
Тех, кто любит рыбачить и ставить на лошадей.
И может ли истина быть надежной вполне
В результате самоанализа и прибавления Не?
|
14. The Way
Fresh addenda are published every day
To the encyclopedia of the Way.
Linguistic notes and scientific explanations
And texts for schools with modernized spelling and illustrations.
Now everyone knows the hero must choose the old horse,
Abstain from liquor and sexual intercourse,
And look out for a stranded fish to be kind to:
Now everyone thinks he could find, had he a mind to,
The way through the waste to the chapel in the rock
For a vision of the Triple Rainbow or the Astral Clock
Forgetting his information comes mostly from married men
Who liked fishing and a flutter on the horses now and then
And how reliable can any truth be that is got
By observing oneself and then just inserting a Not?
|
Он мог внимать, положим, эрудитам
Не обнаружив, впрочем, мудрости родник;
На свист его бежал, положим, фокстерьер,
Но Троя, хоть ты плачь, не им была открыта.
Он выгнать мог ленивого лакея, например,
Но криптограмма, хоть умри, не выпорхнет из книг.
«То был не я,» -- вскричал он в изумленьи,
Переступив предшественника прах, --
«Обязан всем я глупому напеву
Что ошарашил Сфинкса на мгновенье.
То рыжий цвет кудрей мне выиграл Королеву
Вообще, не глупо ли болтаться в тех местах?»
И Поражение с тех пор не устает пытать
Возможно ль победить, не веря в Благодать?
|
15. The Lucky
Suppose he'd listened to the erudite committee,
He would have only found where not to look;
Suppose his terrier when he whistled had obeyed,
It would not have unearthed the buried city;
Suppose he had dismissed the careless maid,
The cryptogram would not have fluttered from the book.
«It was not I,» he cried as, healthy and astounded,
He stepped across a predecessor's skull;
«A nonsense jingle simply came into my head
And left the intellectual Sphinx dumbfounded;
I won the Queen because my hair was red;
The terrible adventure is a little dull.»
Hence Failure's torment: «Was I doomed in any case,
Or would I not have failed had I believed in Grace?»
|
Он от прямого уходил ответа:
«Что государь сказал?» -- «Не торопись, чудак.»
«А видел ты восьмое чудо света?»
«Средь нищих человек — Ничто, когда он сир и наг.»
«Он к славе не готов,» -- шел шепоток зловещий --
«Видать, для куража рискует головой.»
«А сам лицом ну что твой бакалейщик.»
И перестали называть, как прежде, «Наш герой.»
От тех, кто жизнью никогда не рисковал,
Он отличался. Невзирая на ухмылки,
В деталях точен был, к порядку призывал,
Любил газон подстричь и захмелеть слегка,
И жидкости сливать из бутылей в бутылки,
И сквозь осколки их смотреть на облака.
|
16. The Hero
Не parried every question that they hurled:
«What did the Emperor tell you?» «Not to push»
«What is the greatest wonder of the world?»
«The bare man Nothing in the Beggar's Bush.»
Some muttered, «He is cagey for effect.
A hero owes a duty to his fame.
He looks too like a grocer for respect.»
Soon they slipped back into his Christian name.
The only difference that could be seen
From those who'd never risked their lives at all
Was his delight in details and routine.
For he was always glad to mow the grass,
Pour liquids from large bottles into small,
Or look at clouds through bits of colored glass.
|
Иные к левым прибивались. До сих пор,
Из-за протестов. «А, поди все прахом!» --
Законом изгнанный, отчаявшийся вор
И прокаженный -- обоюдным страхом.
Теперь никто не обвиняет в грабеже
Или болезни. Вслед им с сожаленьем
Друзья глядят -- «Смотри, они уже
Уходят в онеменье и забвенье.»
Чернь ставит на во всем себе подобных,
Кто рвется к финишу, но с детства им знаком,
На с четным номером, в упряжке, жеребца.
И Безымянное понятней несвободным;
Счастливчики скорей рискнут всем кошельком,
Чем встретят взгляд Слинявшего Творца.
|
17. Adventure
Others had swerved off to the left before,
But only under protest from outside,
Embittered robbers outlawed by the Law,
Lepers in terror of the terrified.
Now no one else accused these of a crime;
They did not look ill: old friends, overcome,
Stared as they rolled away from talk and time
Like marbles out into the blank and dumb.
The crowd clung all the closer to convention
Sunshine and horses, for the sane know why
The even numbers should ignore the odd:
The Nameless is what no free people mention;
Successful men know better than to try
To see the face of their Absconded God.
|
Путем Неправедным -- туда, где Сушь. От зноя
Они вращалися волчком, и искушал их бес,
Шли у пустых пещер, в виду пустых небес
Оставив память, как помои, за собою.
К забвенью призывала монстров стая,
Рожденная из этих смрадных луж.
Красотки избегали их, к тому ж
Они упрямо славили Абсурд, от жажды умирая.
И в чудеса они извергли семя веры,
Чтоб образы гротескных искушений
Художников иных воспламеняли гений.
И жен бесплодных сонм и чахлые девицы,
В надежде, что найдут их кавалеры,
Пришли к ним ледяной воды колодезной напиться.
|
18. The Adventurers
Spinning upon their central thirst like tops,
They went the Negative Way toward the Dry;
Be empty caves beneath an empty sky
They emptied out their memories like a slop
Which made a foul marsh as they dried to death,
Where monsters bred who forced them to forget
The lovelies their consent avoided; yet
Still praising the Absurd with their last breath.
They seeded out into their miracles:
The images of each grotesque temptation
Became some painter's happiest inspiration;
And barren wives and burning virgins came
To drink the pure cold water of their wells,
And wish for beaux and children in their name.
|
Шутник, оракул и поэт,
В самопознанья глядя пруд,
Ждут на дурной вопрос ответ —
Притянет ли с наживкой леса
Искомый вектор интереса,
И об улове ночью врут.
Но буря топит то и дело
И хрупких допущений плот,
И праведника, и лицемера.
Их тянет феномен на дно —
Страдальцев — и уж заодно
Ко дну страдание идет.
И воды жаждут дать ответ
На правильный вопрос, но нет.
|
19. The Waters
Poet, oracle and wit
Like unsuccessful anglers by
The ponds of apperception sit,
Baiting with the wrong request
The vectors of their interest;
At nightfall tell the angler's lie.
With time in tempest everywhere,
To rafts of frail assumption cling
The saintly and the insincere;
Enraged phenomena bear down
In overwhelming waves to drown
Both sufferer and suffering.
The waters long to hear our question put
Which would release their longed-for answer, but.
|
За этой дверью путь к началу всех основ;
Мерцает белое сквозь зелень, но без страха
Играют дети здесь в серьезных семь грехов,
И в смерть хозяина поверит здесь собака.
Здесь отроки торопят числа, но
Здесь время кольцами на камне проступает,
Здесь плоть и тлен извечно заодно,
Когда живых согласье раздражает.
Здесь путешествиям конец. И в сумрачной аллее
Здесь одиночество печальной старой леди
Величье роз скрывает как плащом,
Здесь старцы, искушенные в беседе,
Краснеют под звезды пронзительным лучом
И чувствуют, как воля их слабеет.
|
20. The Garden
Within these gates all opening begins:
White shouts and flickers through its green and red,
Where children play at seven earnest sins
And dogs believe their tall conditions dead.
Here adolescence into number breaks
The perfect circle time can draw on stone,
And flesh forgives division as it makes
Another's moment of consent its own.
All journeys die here; wish and weight are lifted:
Where often round some old maid's desolation
Roses have flung their glory like a cloak,
The gaunt and great the famed for conversation
Blushed in the stare of evening as they spoke,
And felt their center of volition shifted.
|