Поставил точку первый снег
В возможности менять планиду.
Э.В.: ...Звонит мне как–то приятельница из Америки и поет сладким голоском: «Да, Элечка, посмотрела я твою страничку, все мне очень понравилось, но вот вчера в гостях у меня была НАСТОЯЩАЯ писательница». Я от возмущения даже не нашлась что ответить. В.Ш.: А почему не от смеха? Ты знаешь, это, видимо, наглость, но я тут пару лет назад обнаружил, что меня не обижают обзывания, скажем, графоманом: я настолько точно знаю, что это неправда, что отмечаю это только как ошибку (либо осознанное искажение) говорящего. Э.В.: У тебя не было ситуаций, когда гладят по головке, «да–да, — говорят, — детка, очень хорошо», и немедленно следом выкладывают какую–нибудь пакость? В.Ш.: А как же? И подход какой–нибудь приятельницы после концерта моего тут же, в Бостоне, пять лет назад: «Для любителя — очень мило.» Но она и славится страстью гадости говорить. А смешно было, когда жена какого–то приятеля отвесила комплимент: «Здорово! Стихи — как настоящие, как по радио!» Ну разве можно тут обижаться?
У меня к ним только жалость,
Хоть грубят и врут,
Потому что я останусь,
А они умрут.
Гамлет: Но что, когда дукат найдет философ?
Дублонам и пиастрам зная цену,
как велика она и в то же время
не бесконечна, он, вполне возможно,
не от избытка золота в кармане,
но чтобы слишком не отягощаться
(поскольку «меньше денег – меньше кармы»,
как говорили древние индусы),
монету подберет, в руках повертит,
оценит красоту ее узора,
блеск золота на солнце... и положит
(положит, а не бросит) в пыль обратно;
и будет знать, что на проезжем тракте
в семнадцати верстах от Эльсинора
он видел то, что видел. И довольно.
— Бог бережет? — недоверчиво переспросил Шимон, — что-то не больно он тебя уберег, когда, Яков рассказывал, вас обчистили бедуины.
— Точно-точно, — согласно закивал Бар-Йосеф и замялся. — Так и было.[...] Пойми, испытания посылаются и посылаться будут. И более того, чем дальше — тем более трудные. Но все-таки не труднее, чем я могу преодолеть на сегодняшний день. [...] Может быть, это было наказание, может быть — искупление... Но я — избранный.
...которую я покинул
По ряду причин, совокупность коих
Перечислять здесь навряд ли стоит
(«Эмигрантский цикл»)
Нет, Моисей, они не твой народ.
Ты намечтал его в дворцовом рае,
В пресыщенной тоске. А этот сброд
Мечтает не о воле — о сарае.
Нет, Моисей, никто не будет рад,
Когда ты им подашь законов скрипты.
Понять тебя способен только брат:
Не Аарон, а фараон Египта.
Когда глаза привыкли к темноте,
и уши — к тишине, и руки-ноги —
к отсутствию какой-либо опоры,
и ноздри — к безвоздушному пространству,
я понял, что действительно темно
и тихо, и что нету кислорода,
и ничего иного, и меня.
И с горя закурил...
Хорошо лежать в леске
На опушке,
Кабы не дыра в виске
До макушки...
Снежная Королева, языческая богиня,
я перестал молиться и совершать обряды,
потому что я думал, тебе уже безразличны
мои жертвоприношенья. Возможно, я ошибался,
и я жестоко наказан.
...
...Богиня, даруй мне снега!
Снег мне нужен, как воздух, и даже еще нужней.
Из жизни в жизнь всё тот же вкус в конце –
Вкус калия циана
Из бусины, таившейся в кольце
На белом пальце Анны.
Из жизни в жизнь, из века в век опять
Не помню я о вашей
Способности природной предавать
И пью из этой чаши.