Послесловие к роману «Прекрасные неудачники»
(Аналитика-Пресс, 2001)
Леонард Коэн, кто вы, черт бы вас побрал? Поэт? Прозаик? Музыкант?
Бард? Дзэнский монах, философ, ловелас, затворник, недотепа? Что мне делать
с этой грудой определений? Я еще пару таких букетов могу собрать. И они
тоже абсолютно ничего не прояснят.
«Вас обычно не считают человеком с чувством юмора, хотя многие ваши
песни очень сдержанны и очень смешны.
-- Да, я думаю, меня записали в компьютер с пометкой "меланхолия"
и "отчаяние", и поэтому каждый раз, когда журналист печатает
мое имя, на экран выползает это описание. В том же компьютере записано,
что я понятия не имею о музыке» (Из
интервью журналу «Details for Men», январь 1993 г.).
«Вы все еще считаете создание песен героизмом?
-- Только в отношении себя. Думаю, любой человек, который достаточно
надолго завис на том, чем занимается -- будь то рыбалка, журналистика или
мебельное производство, -- демонстрирует своего рода героическую сосредоточенность,
ибо почти всё, что только есть в мире, в один голос все громче шепчет на
ухо: "Сядь и заткнись". Так что любой, кто по-прежнему делает
то, что делает, заслуживает определенного восхищения» (Из
интервью журналу «Musician», ноябрь 1993 г.).
Коэн делает то, что делает, уже сорок пять лет. За это время он выпустил
девять поэтических сборников, два романа и четырнадцать альбомов. Пусть
статистика покажется нам убедительной. К счастью, он и не думает останавливаться.
Леонард Норман Коэн родился 21 сентября 1934 года в Монреале, Квебек.
О семье говорит редко и с отстраненной нежностью. Традиционная еврейская
семья, трепетно относившаяся к своим предкам («коган» означает «рабби»,
означает принадлежность к колену Аарона). Он вырос с осознанием особости
своей семьи, с ощущением, что унаследовал от предков некую миссию. Его
предки открывали синагоги, больницы и газеты. Религия была необсуждаемой
частью жизни -- как во всех религиозных семьях, однако, подчеркивает он,
без фанатизма. Отец приехал в Канаду из той части Польши, которая отошла
к России; мать приехала из Литвы. Мать никогда не вспоминала о Литве, у
него не сложилось представления об антисемитизме: «Я думаю, ее внутренняя
жизнь -- и это относится к большинству членов моей семьи -- была интенсивнее
ее исторической жизни». Его родители сочетали патриотизм канадцев и гордость
за свое происхождение. Надо полагать, они нашли то, что искали, уехав из
Европы. Родители владели швейной фабрикой -- «сейчас они считались бы обыкновенными
буржуа». Он редко вспоминает детские годы, считая, что человек должен преодолеть
собственное детство, поскольку методы выживания, которым он учится в детстве,
со временем устаревают. Без отказа от детства невозможно двигаться вперед.
Отец умер, когда Коэну было девять. В интервью радио BBC в 1994 году
Коэн рассказывал, что смерть отца стала первым стимулом к тому, чтобы записывать
слова на бумаге: он распорол отцовский галстук, вложил в него записку и
закопал в саду. По его словам, это был первый случай, когда он испытал
потребность что-то написать. Он полагает, что если бы в тот момент почувствовал,
что нужно взобраться на гору, то стал бы альпинистом, а не поэтом и автором
песен.
Он вырос в Монреале, и Монреаль сформировал его, как только может сформировать
город, который есть торжество эклектики: «Я всегда чувствовал себя больше
журналистом и репортером из конкретного пейзажа, в котором себя обнаружил,
и старался быть как можно точнее. Монреаль и есть этот пейзаж. Монреаль
-- очень романтичная, религиозная, политическая, интригующая и заговорщическая
ментальная среда. Как кто-то сказал, здесь все чувствуют себя меньшинством:
французы -- поскольку они меньшинство в Канаде, англичане -- поскольку
они меньшинство в Квебеке, а евреи -- поскольку они везде меньшинство...
На Мон-Рояль стоит крест, и тут же святилища, и церкви на каждом углу,
хасидские и протестантские компании, в этом городе начинаешь видеть вещи
с точки зрения рас, и притом романтично, и вся эта кровь, земля и рок --
в этой среде мощны все понятия. Это ландшафт, в котором я вырос, он для
меня очень естественен».
Первая история про гитару -- достойный штрих к традиционно мрачному
портрету Коэна как вестника апокалипсиса. Коэну было 15, когда он познакомился
с девятнадцатилетним студентом-испанцем, игравшим фламенко. Студент согласился
давать уроки. Они провели три занятия, а на четвертое студент сильно опоздал.
Когда Коэн позвонил узнать, что случилось, ему сообщили, что студент покончил
с собой. Рассказывая эту историю, Коэн добавляет, что это были единственные
три урока игры на гитаре в его жизни.
В 1951 году Коэн поступил на факультет изящных искусств университета
МакГилл -- поскольку не обнаружил ничего более для себя подходящего. Они
с друзьями читали стихи, играли в бильярд, ухаживали за барышнями, пили
вино, бродили из кафе в кафе и пели песни. Монреаль -- идеальный город
для такого рода занятий.
В университете он и два его друга организовали трио «Бакскин Бойз»
(«Парни в оленьей коже») -- название появилось, когда все трое обнаружили,
что у каждого из них имеется куртка из оленьей кожи. Майк Доддмен (губная
гармоника), некто Терри (стринг-бас) и Коэн (ритм-гитара) играли кантри-энд-вестерн.
Самым важным в жизни были стихи -- «поэзия была Законом». Коэн учился у
Льюиса Додека и Ирвинга Лейтона; был участником того, что теперь известно
под названием «монреальская школа поэзии». В 1956 году Додек начал публикации
«Поэтической серии МакГилла» -- книжной серии под эгидой университета.
Серия открылась сборником стихов Коэна «Давай сравним мифологии» (около
400 экземпляров, 1956 год); впоследствии эта книга получила литературную
премию МакГилла. В 1957 году Коэн прочитал несколько стихотворений из «Давай
сравним мифологии» для поэтического альбома. В аннотации его представляли
как автора еще двух книг: поэтического сборника «Солонка земли» (который
выйдет лишь в 1961 году) и романа «Балет прокаженных» (Коэн отослал его
в издательство «Эйс покетбукс», однако роман так и не напечатали, и теперь
рукопись хранится в архивах университета Торонто).
После университета Коэн некоторое время проработал на родительской
фабрике (без особого успеха сочетая необходимость являться на работу к
семи утра и кафешные посиделки за полночь), а затем отправился в Нью-Йорк,
в аспирантуру университета Колумбии. Он терпел учебу в аспирантуре недели
три, затем бежал. Однако в Нью-Йорке он услышал джазовые чтения Керуака,
и некоторое время в 1957-58 годах устраивал аналогичные мероприятия в Монреале.
Помимо джаза, сильно интересовался фолком, тогда еще зачаточным, от «Уиверз»
до Пита Сигера: «Все это знали, в основном, в левых кругах. Поддержка,
видимо, исходила от левых, хотя я бы не стал определенно говорить, что
у певцов и исполнителей была реальная идеологическая база помимо некоторого
представления о том, что Народ прав. Народ добр, Народ прав, и решения,
спасение придут из Народа. Не худшая идея. Называется демократия».
1959 год, если не считать работы на фабрике -- вполне богемная жизнь.
Коэн подал в Канадский совет по искусствам заявку на грант -- и получил
его, вместе с билетом Монреаль-Тель-Авив-Монреаль. Правда, как сам он потом
признавался, оказался он не очень хорошим путешественником. Сначала поехал
в Лондон, где закончил «Солонку земли» и первый набросок «Любимой игры»
(он переписывал роман четыре или пять раз). В Лондоне было холодно и мокро.
Однажды он случайно зашел в отделение греческого банка, справился о погоде
в Греции. Ему сказали, что в Греции тепло и весна; через два дня он был
на пути в Грецию.
Коэн остановился на острове Гидра и следующие семь лет прожил там с
норвежкой Марианной Йенсен и ее сыном Акселем. Раз в год возвращался в
Монреаль (как потом объяснял -- «обновить невротические привязанности»),
зарабатывал некоторое количество денег и возвращался на Гидру.
В 1961 году была опубликована «Солонка земли», спустя два года -- роман
«Любимая игра». В 1964 году вышел третий поэтический сборник «Цветы для
Гитлера». «Эта книга перемещает меня из мира золотой молодежи в кучу какашек
писателя на линии фронта, -- писал Коэн своему издателю. -- Так не задумывалось.
Деликатные рецензии на "Солонку земли", мне нравились, но несколько
смущали. Гитлера газеты с таким радушием не примут. Я звучу слишком по-новому,
и потому люди скажут: это вторично, это небрежно, он потерял силу. Ну,
могу сказать, что в Канаде подобной книги никогда не было -- ни прозы,
ни стихов. Все, чего я прошу, -- вложите ее в руки моего поколения, и ее
признают». Эта декларация стала послесловием к сборнику. Однако предсказания
Коэна не оправдались: критики лояльно приняли «Цветы для Гитлера».
В 1964-65 гг. Коэн писал «Прекрасных неудачников» -- под амфетаминами,
в отчании, потеряв веру в собственную способность написать хоть что-нибудь,
воюя с сами собой за право писать. «В квартире моей подруги Аланис Обамсавин,
индеанки-абенаки, было множество портретов Катрин Текаквиты. Я задавал
вопросы, и с годами узнавал о ней все больше, а потом Аланис одолжила мне
книгу, которую я потерял, -- очень редкую книгу о Катрин Текаквите. Она
была у меня с собой в Греции, и еще, кажется, экземпляр комикса "Голубой
Жук" 1943 года и еще несколько книг, они все лежали на столе. И я,
в этом отчаянии, сел и сказал себе: итак, я ничего не знаю о мире. Я ничего
не знаю о себе, я ничего не знаю о Катрин Текаквите или Голубом Жуке, сказал
я, но я просто должен начать -- и я начал, и написал книгу» (Из
интервью журналу «Duel», зима 1969 г.).
Роман, опубликованный в 1966 году, заставил критику нервически запрыгать
вокруг автора. Это провокация. Это порнография. Это великолепно. Это чудовищно.
«В "Прекрасных неудачниках", -- объяснял Коэн годы спустя в интервью
журналу "Details for Men", -- есть определенные моменты,
когда лиризм, спонтанность и отвага позволяют выражение без чувства собственного
достоинства, без смущения, и когда это случается, когда наступает такой
момент, приятие абсолютно: принимается все, ничто не упущено! Если что-то
упускаешь, все становится, с одной стороны, лицемерием, с другой -- вульгарностью
или порнографией. Если Бог упущен из секса, секс cтановится порнографией;
если секс упущен из Бога, Бог становится ханжеством и фарисейством».
«Джеймс Джойс не умер, он живет в Монреале под именем "Леонард
Коэн"», -- написал один бостонский критик -- он был католиком и много
знал о Катрин Текаквите. Теперь этот отзыв цитируют каждый раз, когда нужно
объяснить, чем занимался Леонард Коэн, помимо песен. Коэн склонен воспринимать
эту характеристику как удачную шутку, а поклонники -- как хвалу стилисту.
Критик-католик, однако, имел в виду совершенно другое: невозможно сравнивать
Коэна с Джойсом с точки зрения способа письма, однако «Прекрасных неудачников»
и произведения Джойса объединяет виртуозное препарирование католичества.
Молодого автора ставили в один ряд с Уильямом Берроузом, Гюнтером Грассом,
Томасом Пинчоном, Хьюбертом Селби, Сартром. Спустя десять лет «Неудачники»
вошли в обязательную программу изучения современной литературы в канадских
университетах.
Для Коэна, пребывавшего в глубокой депрессии, работа над романом закончилась
тяжелым нервным срывом и солнечным ударом (он двенадцать дней ничего не
ел, два месяца провалялся в постели с температурой под сорок, галлюцинируя,
-- последние две недели он писал по двадцать часов в день и сидел на «спидболе»).
Затем он вернулся к жизни: он называет его «чудом аистов»: по пути в Африку
и обратно аисты селятся на Гидре; на одну ночь они оккупируют все местные
высокие здания -- в основном, церкви, -- а наутро летят дальше. Утром с
отлетом аистов Коэн пришел в себя. Боль же, и ужас, и корчи, и муки романа
для него повторялись и потом: «Когда я писал "Прекрасных неудачников",
я думал, что совершенно сломался и нахожусь на грани избавления. Я думал,
что хуже просто не может быть. На самом же деле, это прошло. Спустя год
или два я обнаружил себя абсолютно в том же состоянии. И читал собственную
книгу, как личное пророчество. Как свои сны» (Из интервью журналу «Duel»).
Леонард Коэн жил с ясным ощущением надвигающейся всеобщей катастрофы: «Когда
появляется любовь как культурный феномен, мои работы используются для того,
чтобы ее продемонстрировать. Напротив, я считал и до сих пор считаю, что
мы на пороге эпохи насилия. Насилия если не физического, то психического»
(Из интервью журналу «Duel»).
Несмотря на благожелательные (и интригующие, разумеется, поскольку
много говорилось о порнографии) отзывы, роман продавался мало -- как и
первые три книги. Автор читал дифирамбы себе в газетах и задавался вопросом,
чем платить за жилье и еду. В 1966 году Коэн вернулся в Монреаль -- он
пришел к выводу, что не сможет жить, зарабатывая писательством. Он решил
стать певцом. Именно так -- «он решил»: «Теперь-то понятно, что это была
совершенно идиотская стратегия. Но я сказал себе: "Я -- кантри-музыкант,
поеду в Нэшвилл и найду там работу, буду музыкантом или певцом. Кроме того,
у меня есть свои песни. Так я и решу проблему экономического кризиса"».
В тот момент проект не казался безумным (как показали последующие тридцать
пять лет, безумным он и не был), однако аргументация явно хромала: «У меня
есть три плюса, -- рассказывал он другу. -- У меня кошмарный голос, мне
медведь на ухо наступил. К тому же я очень худой, и у меня на лице следы
прыщей. И я очевидный еврей (а Дилан нет). Единственный минус -- я слишком
хорошо играю на гитаре». С другой стороны, после выхода первой пластинке
он говорил: «Я не очень хороший художник, но сейчас я немного рисую, делаю
коллекцию. У меня есть чувство, что если отпустить себя на свободу, все,
чего коснешься, может вспыхнуть. Профессионализм -- враг творчества и выдумки.
У людей есть возможность жить в постоянно меняющейся среде. Вопрос в том,
верите ли вы, что человек может изменить среду. Я верю. Мои рисунки и песни
-- отсюда же» (Из
интервью «The Ubyssey», февраль 1967 г.).
Он приехал в Нью-Йорк, некоторое время перемещался из гостиницы в гостиницу
и, наконец, остановился в отеле «Челси», где в то время останавливались
все -- такие же безумные, неприкаянные, со словами и нотами, рвущимися
из горла. Но тогда он еще не был одним из них. Он по-прежнему употреблял
«спидбол», и с другими его объединяли только безумие и лихорадка. Он познакомился
с Мэри Мартин, которая впоследствии стала его менеджером. Мартин представила
его Джуди Коллинз. Последняя утверждает, что согласилась спеть «Сюзанну»
и «Рэгтайм генеральной репетиции», как только услышала их при первой встрече
с Коэном. Джуди Коллинз позволительно забывать такие вещи; Коэн, которому
встреча с ней не принесла немедленной удачи, помнит иначе. Певица выслушала
несколько песен, похвалила, сказала, что не слышит ничего, что могла бы
спеть, но попросила связаться с ней, если появится что-нибудь новое.
Коэн вернулся в Монреаль -- заканчивать сборник стихов «Паразиты небес»
и писать песни. Никакой разницы между этими двумя занятиями он не ощущал.
Переход -- если вообще был какой-то переход -- произошел плавно. Коэн писал
«Сюзанну» -- первую песню, сделавшую его знаменитым. Первую (и, по его
воспоминаниям, последнюю) песню, про которую ему было точно известно, что
она прекрасна, -- еще до того, как работа была завершена. Это была песня
о Монреале. Песня, звучавшая, как Монреаль. Сюзанна появилась в ней после
того, как Сюзанна Вердал, жена Армана Валланкура пригласила Коэна в гости.
Поэт одолжил у нее имя для песни, хотя Сюзанна-героиня была смешением нескольких
женщин. Спустя двадцать лет, в очередной раз услышав тот же вопрос о той
же строчке из «Сюзанны» («Ибо разум твой коснется ее плоти»), Коэн вышел
из себя, что с ним нечасто случается: «Люди все время это цитируют. Это
одна из тех строк, в которых либо говоришь: "Ага, так оно и есть",
либо блюешь» (Из
интервью журналу «Blitz», 1988).
Коэн спел «Сюзанну» Джуди Коллинз по телефону. «Сюзанна» и «Рэгтайм»
вошли в альбом Джуди Коллинз «В моей жизни» (ноябрь 1966 г.). Вскоре Коэн
подписал договор с «Коламбия Рекордз». Той же осенью вышел четвертый поэтический
сборник Коэна «Паразиты небес».
В начале 1967 года Коэн и Джон Хэммонд, продюсер «Коламбия Рекордз»,
в свое время добывший для студии Боба Дилана, начали работу над первым
альбомом. Журналисты спрашивали у Коэна, не собирается ли он, начиная музыкальную
карьеру, поменять имя (сравнения с Бобом Диланом -- он же Роберт Циммерман
-- преследовали Коэна всю жизнь: Коэн смирился довольно быстро). В одном
интервью Коэн сказал, что планирует поменять имя на «Сентябрь». Когда изумленный
интервьюер переспросил: «Что, Леонард Сентябрь?», Коэн поправил: «Да нет,
Сентябрь Коэн». Идея, впрочем, осталась нереализованной.
По воспоминаниям Хэммонда, это была не самая легкая работа на свете.
Коэна колотило в студии, он нервничал из-за своей игры и голоса. «Конечно,
это было ужасно трудно, -- вспоминал Хэммонд в 1971 году. -- Невозможно
было заставить Леонарда работать с другими музыкантами, потому что он подозревал,
что те над ним смеются. И они, по большей части, именно это и делали».
Память часто изменяет Хэммонду. Однако Коэн тоже вспоминает запись первого
альбома с нескрываемым ужасом: «Я совершенно потерял какое бы то ни было
представление о собственных песнях, мне пришлось обратиться к нью-йоркской
гипнотизерке. Я был в отчаянии и совершенно безумен. Я сказал ей, что хочу
вспомнить, о чем все эти песни: "Не могли бы вы ввести меня в транс
и приказать вспомнить?" Она старалась, но я начал смеяться и ушел»
(Из интервью
«Les Inrockuptibles», 1992). Альбом «Песни Леонарда Коэна» вышел
26 декабря 1967 года -- Коэн заканчивал работу над ним с продюсером Джоном
Саймоном.
В США «Песни Леонарда Коэна» не поднялись выше 83-й позиции в чартах,
однако в конце лета 1968 года заняли 13-ю позицию в Великобритании, и оставались
в британских чартах почти полтора года. С этого момента успех его альбомов
в Европе сильно перевешивал успех в Америке. Он боялся устраивать туры
и давать концерты, хотя иногда выступал (Джуди Коллинз привела его на один
из своих концертов; на сцене Коэн обнаружил, что его гитара расстроилась
до полной невозможности настройки, извинился и бежал со сцены после первого
куплета «Сюзанны», однако затем вернулся). В июне 1968 года вышел его сборник
«Избранные стихотворения 1956-1968 гг.»; к середине сентября было продано
20 тысяч экземпляров.
Следующий альбом Коэна «Песни из комнаты» записывался уже в Нэшвилле
-- им занимался продюсер Боб Джонстон, о котором Коэн вспоминает с благодарностью.
Невротику, записывающему альбом, требуется забота, понимание и правильная
стимуляция. По рассказам Коэна, Джонстон умел все это обеспечить. Альбом,
однако, успеха не имел: «Он был очень унылый и выжатый, -- говорил Коэн
через два года. -- В голосе -- отчаяние, в звуке -- боль. И, я думаю, это
точное отражение состояния, в котором находился певец. Я хочу сказать --
очень, очень точное. Слишком точное, на вкус большинства. Но мне кажется,
что общая выжатость неминуема, и у многих будут такие же срывы, как у певца,
и альбом приобретет большее значение, когда больше людей начнут психовать».
«Песни из комнаты» заняли 63-ю позицию в американских чартах и вторую
-- в Великобритании. В 1970 году Коэн отправился в свой первый тур. Боб
Джонстон собрал музыкантов: Рон Корнелиус (электрогитара), Чарли Дэниэлс
(электробас и скрипка), Элкин Фаулер (банджо и гитара), бэк-вокалистки
Эйлин Фаулер и Корлин Хэнни. Сам Джонстон играл на гитаре и губной гармонике.
В августе 1970 прошли концерты в Европе. Коэн проехал по семи европейским
столицам, закончив в парижской «Олимпии». Тур затем продолжился в США.
Музыканты, сопровождавшие Коэна, стали называться «Армией». «Аудитория
в две, три или четыре тысячи человек -- настоящий экзамен, -- рассказывал
он впоследствии, -- поскольку перед ними можно все сделать неправильно,
можно играть для толпы, можно играть, чтобы смеялись, можно играть, чтобы
пожаловаться на судьбу, можно играть ради героизма; очень много способов
предательства перед аудиторией». У Коэна, с его вечным, мучительным перфекционизмом
и невозможностью вытерпеть ни одной ложной ноты, ни одного ложного слова,
туры отнимали массу сил.
Помимо публичных выступлений, Коэн провел ряд концертов в психиатрических
лечебницах США и Канады -- по его утверждению, не из соображений благотворительности,
а потому что ему это нравилось, и потому что слушателям оттуда его песни
действительно были созвучны: «Эти люди -- в том же пейзаже, откуда приходят
эти песни. Я чувствую, что они понимают». В 1988 году он рассказывал журналу
«Musician»: «Вы не представляете, сколько пациентов мне оттуда пишут
и звонят все эти годы. Они говорят: "Вы знаете, кто мы, и тот факт,
что вы снаружи, а мы внутри, очень помогает нам надеяться"».
Его песни -- особенно после второго альбома -- начали череду конъюнктурных
превращений, к которым Коэн не имел отношения. Джоан Баэз пела «Сюзанну»
так: «Ибо палец твой коснется ее плоти» -- ее не устраивала одухотворенность
оригинала. Джуди Коллинз спела «Песню Исаака», переписав слова, с тем,
чтобы песня лучше подходила для пацифистски настроенной аудитории: «Людям
очень хочется казаться хорошими и добрыми, -- позже объяснял Коэн. -- ...Исаак
не покупается на мир и не покупается на войну. Я думаю, приятие шире и
отречение шире, чем Джуди Коллинз готова была тогда признать». В 1992 году
демократическая партия, победившая на выборах в США, использовала в своей
кампании песню «Демократия» из альбома «Будущее». Нельзя сказать, чтобы
Коэн радовался этому обстоятельству. Однако же, будучи воспитанным на фолк-музыке,
понимал, что песням свойственно жить в версиях. Ему же достаточно того,
что песня правдива.
После тура Коэн начал запись «Песен любви и ненависти» -- в глубоком
отвращении к себе, недовольный своим вокалом, своими песнями, чувствуя,
что под его руками все разваливается. Сейчас он не вполне понимает, чем
был недоволен тогда. Несколько ранних песен Коэна вошли в саундтрек фильма
Роберта Олтмана «МакКэйб и миссис Миллер».
В 1972 году Коэн и «Армия» совершили еще один тур по Америке и Европе;
на основе съемок, проводившихся во время концертов, впоследствии вышел
фильм «Птица на проводах». В том же году вышел новый поэтический сборник
«Энергия рабов»: «Мне бы хотелось прочесть // одно из тех стихотворений
// что ввергли меня в поэзию // Я не помню ни строчки // и не знаю, где
искать» (1). Коэн считал, что это лучшая
его книга.
В 1973 году на Бродвее поставили мюзикл «Сестры милосердия». Первоначально
его частично спонсировала студия «Коламбия рекордз», но отказалась от спонсорства,
когда президент компании Клайв Дэвис, большой поклонник Коэна, был смещен
с должности. Может, и к лучшему -- Коэн, вполне терпимо отзывавшийся о
мюзикле в интервью, постарался свести свое участие в работе над ним к минимуму.
Мюзикл повествует о личной жизни Коэна (которого играет Николас Сурови)
и его взаимоотношениях с многочисленными дамами. Вскоре вышел первый концертный
альбом Коэна. Он дополз до 156-й позиции в американских чартах; больше
в них ни один его альбом не появлялся. Коэн поселился в Лос-Анджелесе.
Песни стали его основным занятием -- во всяком случае, именно тогда он
себе в этом признался.
В 1974 вышел альбом «Новая кожа для старой церемонии» -- с относительно
большим количеством песен, так или иначе касающихся темы войны (что удивляло
самого автора, хотя он и настаивал на том, что считает себя солдатом),
но также с «Отелем "Челси" №2» и «Певец должен умереть». По поводу
последней Дэвид Уайтиз рассказывает, что Коэн, по его собственному утверждению,
написал ее частично в ответ на известие о том, что входит в «список врагов»
президента Никсона, за которыми следило ФБР. Эта версия не всплывала больше
никогда, и, возможно, с самого начала была лишь плодом воображения Коэна.
Обложку с иллюстрацией XVI века, изображающей двух ангелов, занимающихся
любовью, которые символизировали слияние мужского и женского начала, «Коламбия
рекордз» заменила на портрет Коэна. После записи «Новой кожи» Коэн приступил
к записи следующего альбома. 1974-75 годы стали для Коэна временем несбывшегося.
Этот новый альбом так и не увидел свет, хотя был готов на три четверти.
Одна композиция оттуда вошла в «Последние песни» (1979), однако большинство
так и осталось в концертных записях или вообще не дошла до аудитории. В
начале 1975 года Коэн рассказал о книге, которую пишет -- сборнике стихов,
статей и прозы «Женщина Рождающаяся». Он тоже так никогда и не был опубликован,
хотя книга «Смерть кавалера» (1978) стала в некотором роде ее реинкарнацией.
В 1977 году вышел альбом «Смерть ловеласа» -- дитя непростого и недолговечного
союза Коэна и Фила Спектора. «Это самый автобиографичный альбом в моей
карьере, -- говорил Коэн в интервью «Los
Angeles Phonograph» в январе 1978 года. -- Слова скорее нежны,
чем жестки, но в них по-прежнему горечь, отрицание и разочарование. Тогда
я хотел, чтобы оставалось больше места для личности рассказчика, но в целом
альбом очень открытый, совершенно свободный». Сотрудничество со Спектором
в воспоминаниях Коэна выглядит коктейлем из нечеловеческого драйва и постоянной
опасности для жизни и целостности эго. «Я тогда жил в Лос-Анджелесе. Наш
общий адвокат однажды вечером привел меня к Филу домой, и там было очень
скучно. Я попросил выпустить меня -- он запирает двери, когда заходишь
внутрь, -- а он не хотел меня отпускать. И я, чтобы спасти вечер, сказал:
"Вместо того, чтобы сидеть и смотреть, как ты орешь на слуг, давай
займемся чем-нибудь поинтереснее". И мы сели за рояль и начали писать
песни. Иначе я бы настоял на том, чтобы уйти. Там правда было очень мрачно,
в темном, холодном доме в Голливуде».
Хотя работа тет-а-тет была радостью, работать с Филом Спектором в студии
Коэну не понравилось. Спектор диким голосом орал на музыкантов, Коэна практически
игнорировал, все вокруг было завалено оружием, один раз Спектор направил
пистолет на музыканта, когда тот допустил какую-то оплошность (музыкант
благоразумно встал и вышел). Коэн вспоминает: «Однажды, в три часа ночи,
Фил приехал ко мне с бутылкой красного сладкого кошерного вина в одной
руке и револьвером 45-го калибра в другой. Он обнял меня за плечи, ткнул
дулом в шею и сказал: "Леонард, я тебя люблю". Я ответил: "Фил,
я искренне надеюсь, что это правда". Я думал о том, чтобы нанять собственную
личную армию и воевать с армией Фила, но в те дни я трусил» (Из интервью
журналу «Blitz», 1988 г.).
Спектор никого не подпускал к пленкам, работал над ними сам и каждый
день с вооруженной охраной отвозил их к себе домой. Услышав окончательную
запись, Коэн объявил ее катастрофой. Разумеется, уговорить Спектора вернуться
в студию ему не удалось. С тех пор считает «Смерть ловеласа» провалившимся
экспериментом, хотя до сих пор уверен, что в нем есть светлые моменты.
В 1978 году в Канаде, а в 1979 -- за ее пределами была опубликована
книга Коэна «Смерть кавалера». Несмотря на почти (почти -- важное слово)
идентичное название, она не имела ничего общего с альбомом. Может быть,
повлияла неудача альбома, а может, то был просто год повальной слепоты
критиков: совершенно великолепная «Смерть кавалера» прошла практически
незамеченной повсюду, кроме Канады.
В 1979 году вышел альбом «Последние песни», после которого Коэн на
несколько лет практически пропал и вновь появился только в 1984-м. Сначала
вышел получасовой художественный фильм «Я -- отель», в котором Коэн выступил
режиссером, автором сценария и музыки. Фильм получил премию Международного
телевизионного фестиваля Монтрё. В сентябре 1984 вышла «Книга милосердия»,
а в конце года -- альбом «Различные положения». Студия «Коламбия рекордз»,
уставшая ждать оглушительного успеха хоть какого-нибудь альбома Коэна,
отказалась выпускать «Различные положения» в США. Сначала альбом вышел
в Европе; в Америке его небольшим тиражом выпустила ныне почившая студия
«Паспорт рекордз».
С «Различных положений» начался ад перфекциониста. Коэн всегда говорил,
что песни даются ему с трудом. Что он пишет очень медленно, что некоторые
песни требуют нескольких лет работы. Работа никогда не была легкой -- это
была работа. После «Различных положений» она стала мучительной: «Я помню,
как писал песню "Аллилуйя"; я исписал два блокнота, и помню,
как в одном белье катался по полу в номере отеля "Ройялтон",
бился головой об пол и твердил: "Я не могу закончить песню"»
(Из интервью журналу «Musician», 1988 г.). У песен из альбома «Будущее»
-- по нескольку десятков куплетов, отвергнутых автором. А отвергать их
он чувствовал себя вправе только после того, как они написаны -- и не зазвучали.
Когда Коэна спрашивали, легко ли ему писать песни, он обычно рассказывал
одну и ту же историю: «Я разговаривал с Диланом после концерта в Париже.
Мы сидели в кафе, и он сказал: "Я хочу сделать песню 'Аллилуйя'. Ты
ее долго писал?" Я сказал: "Мне ужасно неудобно говорить, но
она у меня заняла по крайней мере два года". Дилан сказал: "Мне
правда она нравится... два года, да?" А потом мы говорили дальше,
и я похвалил одну из его песен, "Я и Я", и спросил: "Сколько
времени ты ее писал?", а он ответил: "Пятнадцать минут".
И действительно, они обе -- очень хорошие песни"». Чем дальше, тем
больше это терзало: «Все происходит чертовски медленно. Оно приходит, это
такая таможня, оно просит чего-то, чего ты не можешь. Оно говорит: "У
нас тут товар. Чем платишь?" Ну, у меня есть интеллект, у меня есть
разум. "Нет, это мне не подходит". У меня есть поэтические навыки.
"Нет, это мне не подходит". У меня есть аккорды, я умею что-то
делать пальцами с гитарой. "Нет, это мне тоже не подходит". У
меня есть разбитое сердце. "Нет, это мне не подходит". У меня
есть прекрасная подруга. "Нет, это мне не подходит". У меня есть
половое влечение. "Нет, это мне не подходит". У меня целая куча
всего, и таможенник говорит: "Нет, это не пойдет. Я хочу, чтобы ты
был в состоянии, к которому не приспособлен. И для которого ты сам не знаешь
названия. Хочу, чтобы это была восприимчивость, которой ты не можешь добиться
сам". Ну и что мне делать с этим?» (Из
интервью «Song Talk», 1993 г.).
В 1986 году Коэн сыграл главу Интерпола в телесериале «Полиция Майами. Отдел нравов» (он
утверждает, что долго отказывался, однако его дети Адам и Лорка -- 14 и
12 лет соответственно -- настояли). Впрочем, телевизионная карьера на этом закончилась.
Одновременно Дженнифер Уорнз, бывшая бэк-вокалистка Коэна,
записывала альбом его композиций, фигурировавший под рабочим названием
«Дженни поет Ленни», однако официально называющийся «Знаменитый синий плащ».
Помимо прочих, в альбом вошли еще не спетые самим Коэном «Сперва возьмем
Манхэттен» и «Нет лекарства от любви».
В 1988 году «Коламбия рекордз» выпустила в Европе альбом «Я -- твой»
-- честная попытка Коэна сделать танцевальный альбом (он жаловался, что
до той поры считал танцевальной всю свою музыку, однако жестоко ошибался).
Во время записи Коэн пребывал в очередной депрессии: «Я отправился в Париж
записать [«Возьми этот вальс»], а потом сломался и на два месяца уехал
в монастырь в Нью-Мексико. Я решил: "Больше мне не надо записываться,
стану монахом!" Хорошо, что есть такие места. Когда я вынырнул, то
снова начал записываться» (Из интервью журналу «Musician», 1988 г.).
19 ноября 1991 года группа рок-музыкантов выпустила альбом «Я твой
фанат»: песни Леонарда Коэна спели R.E.M., Ник Кейв, Джон Кейл, Ллойд Коул,
Иэн МакКаллох. Коэн прокомментировал это так: «Я тронут этой работой. Приятно
знать, что твои песни так долго живут, долго, как "вольво" (тот
факт, что его песни живут тридцать лет -- срок, на который рассчитана "вольво",
-- умилял его долгое время).
24 ноября 1992 года вышел альбом «Будущее», альбом, о котором Коэну,
пожалуй, пришлось говорить больше, чем обо всех предыдущих своих работах.
Если у Коэна и были сомнения относительно катастрофы (в шестидесятых --
надвигающейся, в семидесятых -- уже произошедшей), то в начале девяностых
они исчезли полностью. По его мнению, он единственный человек, которому
падение Берлинской стены не внушило оптимизма, единственный, для кого объединение
Германии стало обещанием новой волны насилия. Центральная песня альбома
«Будущее» -- о том, что катастрофа уже случилась, о том, что «завтра --
это бойня» (2). Человек, чувствующий это
долгие годы, со временем учится жить с этим ощущением: «Если бы я просто
прибил эти стихи на двери церкви, как Мартин Лютер, они были бы довольно
безжалостны, однако они прилагаются к довольно напряженному танцевальному
сопровождению. Так что в каком-то смысле слова разрушают музыку, а музыка
разрушает слова. И вы получаете энергию для этого апокалиптического танца»
(Из интервью
ирландской радиопрограмме «The D-Files», 1993 г.).
В 1993 году Коэн провел тур в поддержку альбома. Тогда же вышел самый
полный сборник его поэзии «Музыка незнакомца». На этом месте поклонники
потеряли его из виду. Он поселился в ашраме Маунт-Болди, Калифорния (спишем
на «утонченное внимание Провидения» то обстоятельство, что местом своего
возрождения Коэн избрал Лысую Гору). Буддизм и дзэн сами по себе мало его
интересовали -- во всяком случае, так он говорил в 1992 году, -- однако
двадцать лет он дружил с человеком по имени Киодзан Йосу Сасаки, он же
Роси -- буддистским монахом, главой ашрама в Маунт-Болди. Похоже, Коэну
больше ничего не оставалось: «Я всегда чувствовал себя разваливающимся
на части, -- объяснял он интервьюеру из «Rolling Stone» в 1993 году, --
и теперь принимаю срочные меры. Я разваливаюсь каждую секунду. Я пробовал
"прозак". Я пробовал любовь. Я пробовал наркотики. Я пробовал
дзэнскую медитацию. Я пробовал монастырь. Я пробовал забыть обо всем этом
и идти вперед. А понимание приходит -- туда, где я пишу песни, туда, где
я не могу врать о том, что делаю».
Пять лет о нем почти ничего не было слышно. Он стал монахом и принял
имя «Джикан» («Молчаливый»). Он медитировал, водил машину Роси и готовил
ему еду, почти не выходя за пределы ашрама. Тем временем в 1994 году вышел
его второй концертный альбом «Леонард Коэн живьем» -- записи, сделанные
во время тура 1993 года. В 1998 году записал свой первый альбом его сын
Адам.
Коэн спустился с горы в 1999 году и поселился в Лос-Анджелесе («Лос-Анджелес
-- ужасающее место для жизни. Это место на грани всего, все того и гляди
разобьется, и потому это очень питательная среда». Кроме того, это единственное
место в мире, где он написал песню, сидя в припаркованной машине).
В 2000 году вышел его третий концертный альбом «Полевой командир Коэн»
-- записи 1979 года, а затем, в октябре 2001 -- студийный альбом «Десять
новых песен», записанный вместе с бэк-вокалистской Шэрон Робинсон. Это
самый нежный, самый прозрачный его альбом. Видимо, из всех испробованных
средств медитация оказалась наиболее эффективным. Впрочем, во время медитации
он работал над песнями.
В последнее десятилетие в большом количестве переиздавались книги Коэна
-- песни немало способствовали популярности его прозы и ранних поэтических
сборников. В последние пять лет «Прекрасные неудачники» обрели второе дыхание.
Со времени первого издания общий тираж романа составил около восьмисот
тысяч экземпляров; с 1996 года роман был переведен на чешский, шведский,
хорватский, испанский, португальский и иврит; в 2000 году его опубликовали
в Китае.
Положение Коэна всегда казалось двойственным. После первого же своего
альбома он попал на территорию, которая простреливалась как литературными,
так и музыкальными критиками -- на него злились и те, и другие. Литературные
-- за то, что продался и разменял себя на шоу-бизнес. Музыкальные -- за
то, что, по их мнению, у него отсутствует голос и хоть какое-то представление
о музыке. Он -- поющий поэт; сам он, впрочем, не называет себя так -- это
определение извне. Его часто пытаются вписать в шестидесятые -- десятилетие,
с которым он сам себя никогда не ассоциировал, будучи уверенным, что шестидесятые
существовали в лучшем случае минут одиннадцать в чьей-то голове, а затем
пришла коммерция, и вся утопия была выкуплена на корню.
Все его песни, стихи, романы, как и его интервью, на самом деле --
поиск совершенно правдивого слова, которое всегда ускользает. После многих
лет работы над «Гимном», Коэн однажды записал его, прослушал -- и вынужден
был начать заново. Песня не выживает, если он не может ее спеть. А спеть
ее Коэн может, только если она абсолютно правдива. Я хочу сказать -- абсолютно.
Он играет сам с собой в психоаналитика, непрерывно задавая себе вопрос:
«А как на самом деле?» Не очень сложно понять, что на самом деле происходит
в мире. Вопрос: «А что на самом деле я чувствую?» способен свести с ума.
В 1992 году Коэн, чья прямота поражает слушателя, говорил: «Я думаю, в
музыке мы лишь царапаем поверхность эмоции... Нужна большая храбрость...
Нет, настойчивость и потребность говорить правдиво». Правдивое имеет свойство
играть в прятки, бегая между словами, скрываясь за ними, -- наверное, поэтому
ему требуется так много текста, чтобы из него в конце концов кристаллизовались
восемь строк, которые будут чистой правдой. Может быть, поэтому он объясняет
журналистам: «Знаете, я совершенно не привязан к собственным точкам зрения,
особенно к тем, что касаются меня». Может быть, все, что слышит его аудитория
-- лишь процесс подбора слова. Настройка гитары на правдивый звук. На эту
настройку уходят все его силы, и потому она сама правдива не менее, чем
тот идеальный тон, которого Леонард Коэн добивается.