Speaking In Tongues
Лавка Языков
Шпион
Да, дорогой друг, верно, и впрямь пришла пора назвать вещи своими именами.
Я -- шпион. Нет нужды, что меня ещё не схватили, ибо это может случиться
в любой момент. Вам, как и всякому чуткому, ведомо, что наша защита словно
домик садовой улитки, который мнится прочным только ей самой.
Мне удалось недурно замаскироваться за многие годы моего потайного
житья. Даже и ныне, когда среди бела дня я без малейших угрызений совести
так и выступаю вдоль по некоей кишащей движеньем и многолюдной улице моего
приёмного города, то и самый пристальный соглядатай метких местных властей
едва ли догадается, что я за птица. (А уж в автомобиле... но об этом после.)
А ведь скрываться от их любопытных глаз совсем не так легко, как Вы,
наверное, думаете. Положим, и начинающий простак смекнет нацепить вошедший
в моду третьего дня картуз из рыхлой ткани и широкие мешковатые панталоны
без штрипок: здесь теперь все так ходят. И как ни противилась моя бедная
столичная душа такой гадкой вульгарности, но в этих краях решительно не
признают никаких шейных платков, а, напротив, разгуливают по большей части
в косоворотках или в безвкусных поддевках, кои они именуют «свэтер», на
английский манер.
Но ведь друг мой, платье это ещё далеко не всё. (Хотя и это не безделица:
из-за одного только платья наши разведчики годами остаются на подозреньи
у местных жителей, так что не могут ровным счётом ничего сделать. Мы же
так ничему и не научимся. Известно ли, например, нашим так называемым осведомителям,
что здесь днём с огнём не сыскать мастерской, где починяют трости? -- Так
что не трудитесь и спрашивать. А башмаки? А калоши?) Трудности и отличья
наваливаются на нашего брата тотчас же, чуть только мы переплывём пограничную
речушку и, переодевшись за подбитой ветром ракитой, выйдем из редкого леска
к первой на их стороне железнодорожной станции. Тысячи мелочей, точно капканы,
вытягивают из обрамляющих тропку кустов свои маленькие зубастые пасти.
Как покупают поездной билет? как в городе заказывают мотор (там почти вовсе
нет извозчиков)? А уличные продавцы газет? А бабы-приказчицы в казённых
лавках? как, позвольте Вас спросить, следует их величать? Наше начальство
основывает своё прямо-таки преступное легкомыслие в засылании шпионов единственно
на том обстоятельстве, что здешний язык весьма походит на наш, но, Боже
мой! сколько раз я попадал впросак, приглашая моих туземных друзей поудить
вместе рыбу, тогда как они вот уже едва ли не полстолетия, как только и
знают, что «ездят на рыбалку». Как ни пытайся, ты всё время проигрываешь,
и первый же городовой прилепливает, словно сургучную печать на двери арестованного,
краткое и новое слово «права», пока твои растерянные губы ещё лепечут никуда
не годное «удостоверение». Да и просто предложить попутчику в купэ коробку
папирос выглядит в высшей степени странным; тут многие, правда, носят с
собою пачки сигарет, но никому их не предлагают, а, наоборот, одалживаются,
не чинясь, прямо на улице, ожидая при этом, что тот, к кому они обратились,
вытащит только одну сигарету из бокового кармана...
Вообще, некоторым представляется жестокою шуткой, что когда нас забрасывали
(иных в буквальном смысле -- с аэропланов), то единственным заданием было
-- узнать, в чём состоит наше задание. Говорили тогда, что прочее после
«приложится» и дело пойдёт совсем легко, но проходят годы и годы, а мы
всё бредём в потёмках, ища, наконец, прочесть не выданный нам секретный
пакет. Вот и бывает часто так, что наши агенты оказываются на виду именно
тогда, когда их (как всех когда-нибудь) переезжает поезд вдохновенья, так
что они и слова вымолвить не в силах, не говоря уже о твёрдых и матово-шероховатых
словах местного языка. Вот тут-то их и берут: в миг, без труда и с поличным.
На днях со мною почти случилось такое. Был некий безымянный понедельник,
тусклые желтоватые сумерки, и мне приелось ездить в автомобиле по городу,
самая наружность которого представала безнадёжной, словно скверный анекдот.
У меня хороший автомобиль. Когда я разъезжаю в нём с поднятым верхом, многие
почти готовы поверить, что я богат; и тогда прощают мне и воротнички, и
мой любимый галстух, и всё моё невозможное существо, которое прокручивается
мимо местных, плотно сцепленных зубчатых колёс, словно бесполезный ключик
в сломанной заводной игрушке. Но бесконечная езда мне прискучила, и, сочиняя
мысленно это самое письмо к Вам -- о неосторожность! -- я забрёл в закрытый
на просушку парк. Аккуратно выстриженная куртина милосердно скрывала шумный
проспект, где на огромном щите полураздетая барышня сладострастно обнимала
новейший электрический прибор, призванный, сколько я мог судить, изрыгать
по требованию владельца консервированную музыку. (Здесь положительно необходимо
обладать подобными вещами и очень часто обменивать их на новые.) Я просидел
в задумчивости довольно долго, иногда записывая сравнительно невинные мысли
на оборотe просроченных векселей. Несмотря на то, что лавочки аллеи в этот
час были без исключения пусты, прямо рядом со мною на скамейку опустился
ещё совсем нестарый господин вполне местной внешности и повадок. В нём
всё было бы привычно и безлико благонадёжным, если бы не толстый том подмышкой.
«Для провокатора приём довольно грубый», подумал я. «Хотя, с другой стороны,
разоблачения обыкновенно устраиваются прилюдно лишь тогда они чего-либо
стоят. А здесь... к чему?» Меня защищало от него одно только силовое поле
незнакомства. В любое мгновение даже косвенный взгляд мог побудить моего
соседа прорвать это поле каким-нибудь бессмысленным вопросом, вроде тех,
что о времени или о табаке. Но скользнув боковым зреньем, украдкой почти
ненароком в его сторону, я вдруг заметил, что незнакомец указывает мне
на что-то. Я проследил за направлением его руки и увидел, что напротив,
над проспектом, в крикливом многоцветьи рекламных щитов выделяется скромная
синяя доска, на которой сделана белыми буквами некая надпись. Я водрузил
на нос пенснэ и, уже читая написанное на доске, услышал, как мой сосед
читает эту же единственную фразу вслух, голосом, дрожащим от волненья,
но неожиданно приятным и с явно нездешним выговором:
Но жизнь, словно осенняя тишь,
Составляется из мелочей.
И в тот же миг я ощутил в щемяще родном его акценте и в этом беспомощном
жесте, и в самом наклоне голоса,
что танк произнесенной им фразы...,
которая, конечно же, была:
и невесть как очутившейся здесь цитатой из нашего общего,
одного-единственного любимого на обоих берегах поэта,
и текстом нашего общего, внезапно обретённого заданья
...что танк, непредвиденно тяжёлый танк произнесенной им фразы
разом сломал мою строившуюся годами, хрупкую, как яичная скорлупа,
баррикаду и покатил по голой и беззащитной равнине чистосердечного признанья.
Как меня разоблачили! Запираться было бессмысленно. Он мог быть только
одним из нас.
декабрь 1999 года, Лос-Анджелес