Poein означает «творить». Poiesis -- «творение», понятое
и как процесс, и как его результат, а правильнее -- как результат, неотделимый
от самого процесса, постоянно уходящий в его основание и тем самым удерживающий
деятельность в её автопойэтическом жизненном ритме. Этому ритму противостоит
praxis -- делание чего-либо ради полезного результата. В продукте,
который порождает праксис -- деятельность опредмечивается, отчуждается
и умирает. Смерть -- тот фон и предел, на котором и в котором разворачивается
праксис (а проще -- труд). Как фон -- смерть пребывает в виде угрозы жизни,
если «хлеб не будет посеян». Как предел -- она определяет частичность всех
человеческих деяний, необходимость обмениваться продуктами праксиса [1].
Человек -- существо пойэтическое (используя этот термин, я хочу усилить
понимание того напряжения, энергия которого питает человеческую жизнь и
смысл которого уже затерт словом «творчество») -- такова его обыденная
реальность. Но именно пребывая в обыденности, человек не замечает своей
пойэтической тотальности. Он мнит (как существо конечное во времени), что
противостоит смерти, создавая продукты и зарабатывая на хлеб. Он не видит,
что жизнь, сосредоточенная в нем [2], благодаря таким
заботам утрачивает свое средоточие и постепенно покидает человека. «Мертвецы
толкут лик Геи».
Пойэзис в своей подчеркнутой оппозиционности праксису есть именно автопойэзис
-- само-творение. Деловитая европейская цивилизация постепенно перестала
обращать внимание на это различение, погрузившись в двусмысленную игру
творчества и труда: с одной стороны, объективируя его, обозначив как любой
процесс создания чего-то нового (и в этом смысле творчеством становится
любая практическая и результативная деятельность), а с другой, психологизируя
-- полагая, что мотивом творчества является самовыражение (т.е. та же объективация).
Иными словами, пойэзис жизни пал жертвой идеологии практики [3].
Поскольку практикой движет именно интерес к иному (желание или воля к власти),
то практика -- лоно всякой идеологии.
Обратно понять творчество как автопойэзис [4], нарушить
самодовольство идеологизирующих практик -- задача нашего времени. Задача
присутствует во всех регистрах человеческого бытия, во всех регионах культуры
и, быть может, определяет стратегических ход (и выход) для современной
цивилизации.
Идея праксиса разворачивает себя в расширяющемся порочном круге «производства
и потребления», который пожаром пожирает ресурсы природы и творчества.
О естественных (природных) пределах роста данного цикла -- сказано верно,
но слишком много [5]. Настолько много, что эта тема закрыла
другую сторону проблемы: каждый расширяющийся шаг «производства-потребления»
есть сужающийся шаг в круге «творение-самотворение». Чем более развито
производство как «умелое делание вещей для потребления», тем меньше становится
энергия пойэзиса жизни.
Вдумаемся еще раз в идею творчества, понятую как автопойэзис. Едва
ли случайно язык выбрал поэта, чтобы представлять идею пойэзиса [6].
Логос (слово) и ритм или же Логос (Смысл и Закон), развернутый в свой ритмической
силе, есть существо поэзии. Если все искусство есть «Полагание Истины в
творение» [7], то поэзии эту задачу дано решать непосредственно.
Поэт и поэзия только выставляют в качестве феноменологического образца
идею человеческого бытия вообще. В глубине жизненного проекта человека
лежит идея целостности (Тотальности Бытия). Как таковая, она находится
в состоянии предмыслия, предпонимания и предчувствия [8].
(Выражая это состояние, мы уже вынуждены словами «предмыслие» и «предчувствие»
-- разорвать его исходную тотальность). Любой акт человеческой сознательной
жизни, любая попытка высказать себя, дискурсивно расчленяет «молчаливое
предчувствие жизни» и рождает: чувство вины («Тот, кто действует всегда
виновен» -- Гёте) [9], невыразимости, неточности и даже
ложности изреченного слова («мысль изреченная есть ложь») [10]
и смертельной тревоги [11]. Поэзия есть попытка в словах
описывая, а значит и расчленяя, образ тотальности жизни сохранить исходную
форму его единства. Этому и служит ритм. Когда пойэзис в стихах выглядывает
снаружи поэта, то говорит о том невыразимом единстве, что осталась в глубине
Ничто Смысла [12]. Намек на тотальное предчувствие жизни
сохраняется в поэтическом ритме слова. Этот намек лишь вторично выражен
той или иной стихотворной формой. Глубинно он явлен силой, которая втягивает
слова обратно во фразу, в контекстный смысл -- разрывая их связь с предметным
миром [13]. Так рождается то, что мы называем прекрасным,
т.е. такое сущее, все основания существования находятся в «в-себе», что
выступает «из-себя» как самобытное, свободное, должное и целое. Так поэзия
дает нам образ автопойэзиса жизни: его суть -- эманация абсолюта [14].
Переполненный жизненной силой, человек выходит во вне в виде своего творенья.
Все регистры Бытия сразу -- воплощают ритмический строй пойэзиса: онтологический,
экзистенциальный, культурный и социальный.
Человек -- важный (а быть может и необходимый) момент творческой эволюции
жизни [15]. В его творениях -- это особенно наглядно
видно в технических изобретениях -- законы природы проявляется в феноменологической
полноте своего смысла [16]. Разворачивать возможности
бытия -- миссия человека и в этом же заключается онтологический уровень
идеи творчества.
В экзистенциальном (или антропологическом) смысле -- творчество есть
особое внутреннее состояние человека -- то, что называется «вдохновение».
Творческое вдохновение даруется человеку всякий раз, когда он из хаоса
своих впечатлений (предмыслия и предчувствия) формирует осознанный образ.
Весь поток сознания представляется в виде последовательности все новых
и новых образов (мыслей). Поэтому сознание по существу есть автопойэтическое
состояние человека, а способность к творчеству есть родовая особенность
человека (т.е. особенность, отличающая его от животного). В человеке ровно
столько сознательного, сколько в нем творческого (пойэтического). Наиболее
наглядно («в чистом виде») экзистенциальный уровень творчества представлен
в созидательной активности детей. Дети преимущественно творят для самих
себя, в иx рисунках, например, просто и непосредственно, творчески реализуется
поток их мыслеобразов.
В культурном регистре -- творчество есть человеческая способность создавать
образцовые вещи. Образец -- особая вещь: в ней Идея (закон, идеальный тип)
«выглядывает наружу». Не случайно научные открытия (открытия законов и
закономерностей, технические изобретения) рассматриваются как результат
творчества. И напротив, копирование образцов или их комбинирование -- уже
не считается творчеством. Но человеческая мысль, выраженная в слове и поскольку
она своя -- всегда образцова. В этом случае слово показывает смысл. Поэтому
в той мере, в которой человек способен высказывать своё -- он принадлежит
творчеству и является «образцовым» человеком. Другое дело, что мера «своего»
в обычных словах и суждениях не столь и велика. Обыденная речь это копирование
и повторение когда-то и кем-то созданных образцов.
В завершенном виде культурный смысл творчества воплощается в искусстве,
т.е. в такой культурной форме, которая предназначена для создания завершенных
творений (у которых нет другого предназначения, кроме раскрытия самой идеи
пойэзиса). Заметим, что об искусстве в «широком смысле» мы говорим о любой
деятельности: человек показывает искусство, когда умело что-то делает,
т.е. раскрывает свою собственную способность. Но искусство архитектора,
математика, врача или учителя несовершенно, поскольку их деятельность все-таки
направлена на какой-то полезный результат -- всегда является еще и праксисом.
Искусство в собственном смысле ничего кроме самого себя, т.е. поэзии, не
имеет в виду. Здесь автопойэзис жизни представлен в наибольшей полноте
и завершенности. Творчество ради него самого, ради «полагания истины в
творение» и, тем самым, ради переживания своей человеческой сути, переживания
полноты своего присутствия (Бытия) -- сущность культурно оформленного творчества
(искусства).
В социальном смысле -- творчество есть выставление образцов для обозрения
другими людьми, создание пространства экспозиций. Мало создавать произведения
искусства, их нужно выставлять. Стремление стать образцом для других людей
(в искусстве, науке, политике, спорте) есть явление того же смыслового
уровня. В целом социальный уровень творчества связан с его институализацией,
с отчуждением творения от творца и рождением превращенных форм. В социальном
регистре творение обретает самостоятельную жизнь -- уже независимую от
творца. Признаком этой независимости становится то, что оно приобретает
экономические параметры (имеет, например, рыночную стоимость) и входит
в политическое пространство власти (использование научного творчества для
военных целей -- к примеру).
Последний образ. Современные онтологические модели Мира часто используют
метафору безграничной поверхности с неопределенной топологической размерностью.
Любая «определенность», вещь или смысловое образование возникают как «складка»
этой поверхности. Человек есть тоже «складка», в которой затаился смысл.
Он (человек и смысл) рождается как волна, концентрически разбегающаяся
от брошенного кем-то камня. Ритмы бегущей волны, её автоколебаний, способность
сохранять свою «частоту» и «амплитуду», самоорганизовывать себя [17]
это и есть онтологический образ (метафора) автопойэзиса жизни.
ЛИТЕРАТУРА И ПРИМЕЧАНИЯ
1. Это сюжет Ж.Бодрияйра («Символический
обмен и смерть», 1976). Человек дорого платит за ту форму «органической
солидарности» (Э.Дюркгейм) в которой проходит его совместная жизнь с другими
людьми. Вынужденный заниматься частичной деятельностью, а потому и обмениваться
результатами этой деятельности с другими людьми, он каждым актом обмена
признает свою конечность (смертность), признает тем, что зачеркивает время
жизни, затраченное на производство этого продукта как прожитое им самим
и для себя самого. Продукт, произведенный для обмена, есть свидетельство
того, что деятельность (жизнь) умерла в нем. Человек пытается избежать
этого признания формой «символического обмена» -- жертвопринашением или
даром. Общество, основанное на производстве -- то, которое постоянно испытывает
угрозу смерти (голода). Идеология производительной деятельности политэкономия
в своих истоках (А.Смит) прекрасно понимала связь производства (обмена)
и смерти. Но можно ли согласиться с Ж.Батаем, что альтернатива -- общество
«непроизводительной растраты»?
2. Самоуглубленность, согласно рациовитализма
Х.Ортега-и-Гассет, есть самое наглядное отличие человека от животного и
даже мера духовного развития человека. См. («Человек и люди»).
3. Идеология есть такая форма ложного
сознания, которая пытается выдать частный интерес за всеобщий или за Истину
(К.Маркс, К.Мангейм, Р.Барт и др.)
4. Презрение древних греков к труду (праксису)
можно конечно снисходительно отнести к тому удачному для них обстоятельству,
что эта деятельность была уделом рабов. Но именно присутствующее в самой
повседневности, совершенно зримое различие свободного и раба было именно
феноменальным выражением той принципиальной границы между свободой и рабством,
которая проходит в каждом человеке (но у каждого в разном месте и в разной
мере). «Видность» (эйдетичность) различия только просветлила идею должного
для человека (eidos -- платоновская «идея» означает: «то, что видно»).
Тогда как всеобщая социальная свобода -- во многом стала идеологией оправдания
рабской зависимости от всякой ничтожности в себе. Инстанцию свободы становится
нужным специально оправдывать и защищать. Это одна из тем современной философской
антрапологии. См., например, «О свободе и рабстве человека» Н.А.Бердяева.
5. Доклад «Римскому клубу» Дж. Медоуза
уже обозначил самое главное.
6. Быть может музыка лучше и проще передает
гармоническое (и ритмическое) единство мира, а живопись -- полноту и завершенность
бытия всякой зримой вещи, но они всегда оставляют место для Слова.
7. Это основная мысль работы М.Хайдеггера
«Исток художественного творения» (Работы и размышления разных лет. М.,
1993).
8. В трактовке философской герменевтики
«предронимание» составляет один из моментов движения мысли (в герменевтическом
круге). См. Гадамер Г.Г. Истина и метод. М., 1986.
9. Аналитика вины -- это «Бытие и время»
М.Хайдеггера. Мой анализ см. Ячин С.Е. От экзистенциальной аналитики совести-вины
к коммуникативно-рациональному этическому дискурсу. Философия, психология,
теология вины: Материалы научной конференции. Владивосток, ДВГМА, 1998.
С. 14-20.
10. М.К.Мамардашвили имел обыкновение
заранее предупреждать перед началом курса: «Я не то хотел сказать!»
11. В разрыве, который возникает между
словами (в Дискурсе), человек обнаруживает свою Негативность или Смерть.
См. Кожев А. Идея смерти в философии Гегеля. М., 1998.
12. «Нонсенс рождает смысл» -- так это
движение выглядит в «Логике смысла» Ж.Делеза (М., 1995).
13. Основной вопрос структурной поэтики:
Что отличает обычное речевое высказывание от поэтического? -- То, что в
поэтическом -- значение каждого слова обращано внутрь высказывания, благодаря
чему это высказывание обретает смысловую полноту и завершенность. (См.
Якобсон Р. Лингвистика и поэтика/ Структурализм «за» и «против». М., 1980).
14. Неоплатоновский (Плотин) образ творения
мира из Единого как излияния переполненной чаши.
15. См. «Творческую эволюцию» А.Бергсона.
16. Такова позиция современной философии
техники. См., например, «Вопрос о технике» М.Хайдеггера.
17. Этот процесс описывается синергетикой
-- наукой о самоорганизации. Многие философские категории имеют хорошие
аналогии в тех понятиях, которыми синергетика описывает процесс рождения
порядка из хаоса. (См. Хакен Г. Синергетика. М., 1980.)