Из книги «Весна и всё»

Speaking In Tongues
Лавка Языков

Уильям Карлос Уильямс

Из книги «Весна и всё»
(1923)

Перевел Иван Ющенко






Если нечто мгновенное не пропадает зря -- тем лучше. И тем более вероятно, что этого никто не захочет видеть.
Постоянно существует барьер и его осознание сиюминутного контакта с миром. Если есть океан -- он лежит здесь. Или точнее, в промежутке весь мир: вчера, завтра, Европа, Азия, Африка -- все вещи невозможные и отнятые, башня церкви в Севилье, Парфенон.
Что они подразумевают, когда говорят: «Мне не нравятся ваши стихи; у вас нет никакой Веры. Вы, похоже, не только не страдали, но, собственно, и не чувствовали очень глубоко. В том, что вы говорите, нет ничего привлекательного, но напротив, стихи ваши положительно отталкивающи. Они бессердечны, жестоки, они глумятся над человечностью. Что, во имя Господа, вы имеете в виду? Не язычник ли вы? Неужели вы лишены терпимости к слабостям человеческим? Рифму вы, пожалуй, можете отнять, но -- ритм!.. его вовсе нет в ваших работах. Это вы зовете поэзией? Это сама антитеза поэзии. Это анти-поэзия. это аннигиляция жизни, над которой вы склонились. Поэзия, что прежде шла рука об руку с жизнью, поэзия, интерпретировавшая наши глубочайшие побуждения, поэзия, вдохновлявшая, ведшая нас вперед к новым глубинам терпимости, новым высотам экзальтации. Вы современные! Смерти поэзии достигаете вы. Нет. Я не понимаю этих работ. Не била вас еще жизнь. Настрадаетесь -- станете писать иначе»?
Пожалуй, это благородное воззвание означает для меня нечто ужасное, я не уверен, но в данный момент я толкую это так: «Вы меня ограбили. Господи, я голый. Что мне делать?» -- Они хотят сказать, что когда я испытаю страдания (допуская, что до сих пор не испытывал), я тоже стану искать убежища; укроюсь в мире фантазии. И притом я не говорю, что не буду. Чтобы приукрасить свой возраст.
Но сегодня -- иначе.
Читатель знает себя таким, каков он был двадцать лет назад, и он также имеет представление о том, каким он станет когда-нибудь! Но что он никогда не знает и не осмелится узнать, это -- кто он есть в тот самый момент, когда он есть. Ergo (1) -- кому есть дело до того, чем я занимаюсь? И какое мне дело?
Я люблю своего сородича. Господи, как я его люблю: так и сяк, наперекосяк и всяк -- но его не существует. Как не существует и ее. Существую я, эдаким ублюдком.
К кому же тогда я обращаюсь?
К воображению.
Собственно, возвращаясь к моей теме на время: почти вся литература доныне, если не всё искусство, была замыслена специально, чтобы поддержать барьер между смыслом и тем летучим излишеством, которое отвлекает внимание от его конвульсивных порывов к мгновению. Она всегда была поиском «прекрасной иллюзии». Что ж, хорошо. Я не ищу прекрасной иллюзии.
И если я помпезно возглашаю, что обращаюсь -- к воображению, -- вы считаете. Что тем самым я сам себя развенчиваю, я отвечаю: чтобы очистить, прояснить, насытить то вечное Мгновение, в котором единственно мы живем, есть лишь одна сила воображения. Это его книга. Я сам приглашаю вас прочесть и увидеть.
В воображении мы отныне (пока вы читаете) сомкнулись в братском объятьи, классическая ласка автора и читателя. Мы -- одно. Когда я говорю «я», я подразумеваю также «ты». Итак, вместе, единые -- мы начинаем.

1. Следовательно (лат.)