Speaking In Tongues
Лавка Языков
Здравствуй, моё средневековъе,
счастье узничное, в цепи закованное,
не шутошное, не лубошное, всамделишное,
пьяненькое и безденежное,
жизнь моя рифмованная, раешная,
весёленъкая и умираешная,
утаптывал тропы твои, знаешь, старательно я,
о средневековье моё японо-матерное,
где телефон не зазвенит
и слово моё, как жаворонок, не улетит в зенит,
где компьютер ни мычит, ни телится,
как минотавр в лабиринте -- тихонький в стелечку,
только дождь-собутыльник бубнит,
все стихи про себя, как субтитр,
он вызубрил до единой строчки
и забыл про меня, допивающего в одиночке
бокал «Капитанского рома»,
а так хочется убежатъ на острова -- на все четыре -- из дома,
в худшем случае за бутылкой,
но я чувствую пятым или шестым, этим, затылком,
что придёт мой свет виночерпий
и станет мой фэйс, то бишь, лик ущербный
сиять, как полная луна,
на две полночных улицы из окна,
как бы решая проблему освещения
без всякого (для постороннего взгляда) смущения,
но я забуду мотивы отмщения,
высматривая в этот час
того, кто желан мне, когда кругом бедлам и парнас,
но ни одного поэта рядом,
словно их отравили шекспировским ядом,
а мне лежатъ и казниться
чужою виною за то, что безвременно приснится
Ромео-Леонардо Ди Каприо-Джульетте
на том свете,
ах, вы, мои безумцы и пьяницы,
мертвецы великие, зачем, скажите, пялитесь
на меня затрапезного,
стихотворца, отшельника, бездаря,
ни мёртвого, ни настоящего,
засыпающего и спящего?
Возвращалисъ бы в шкаф тесноватый
к достоевским и бесноватым,
а то обнажили страницы, как белые лядвия,
развалились рыхлыми фолиантами
и ну цитатами шпинатъ
по щекам да ягодицам, словно пощипывая с грядки зелень-шпинат,
ах, не бесстыдствуй, муза, отвернись,
ещё сочиню тебе вирш,
отведу на взморъе -- хочешъ, в Сума,
где ветер и волны
сходят с ума?