Speaking In Tongues
Лавка Языков
Анна Устинова
ВСТРЕЧНЫЙ ОРНАМЕНТ
* * *
Как жестки крылья твои,
кормчий ночной.
В царской клетке твоей
тридцать зверей,
вялая косточка взрослого смеха,
лампы чугунной бессонный карлик
в час, когда лисьи норы пусты.
Их не тронет ручей
и первого эха
красный воздушный шарик.
10.97
* * *
У каждого жеста,
как у травы,
в полдень цветения спрячется хрупкое слово,
словно из скорлупы муравьиной олово
вытеснит два наперстка воды
с акварельною рыбкой, которую никто не поймает.
Когда ты в углу, в голубых одуванчиках пыли,
робкий воздух цепляется за полу.
А прощен -- карамельное озеро тает,
но пшеничное зернышко держится на плаву.
10.97
* * *
Имя мельника
пишет его двойник,
приближается праздник,
вращает круг.
Крылья спросят воды,
и колодец,
глотая клубки монет,
за нами следит
в дверной глазок,
пока слабый тростник
спутал ходы
актеров и слуг,
пока играющий
на ступенях мельницы говорит:
«В город вернется
медленный свет», --
во дворце дети
повторяют домашний урок.
4.98
* * *
Стрелки подсолнуха --
смежные комнаты,
добрые когти янтарного дерева
спрячут под крылышко
кегли и коконы.
Линия облака
римского номера
тронет плавник задремавшего берега,
стой, и
услышишь, как пчелы тяжелые
переплывают дыхание,
озеро,
рыбные тропы меняя,
как отняты
у королей сырной дырки оправы.
Сквозь игры холода --
ягоды полые
можно заметить,
что в зеркале подняты
вороты окон
и тканые травы.
6.98
* * *
След из следа растет,
словно шелк незнакомый и ветер
говорят и в дороге не видят себя.
И, скучая,
русло выцвело не до огня,
но до чая,
лодки дынную дольку
упрятав под лед.
Говорят, это время несет
семена, берега,
как вода прикасается к водам,
когда спишь на коленях
и видишь лесную грозу.
Лодка скована, спишь у окна,
но внизу
город движется
вместе с подводным народом.
И камень говорит с тобой,
вновь паутина -- часовой
свой стережет ручей.
Когда проснешься над водой,
игла течет, а в ткань ничей
не проливает мед.
Мы уплываем налегке,
а кончик нити по руке
скользит и ждет весло.
Бутон вращается в реке --
в лимонных семечках крыло
спасает влажный рот.
Пока охотник говорит,
звериный плод еще закрыт --
ушко иглы темнеет,
лишь лодка быстро повторит
движенье слов и онемеет,
теряя ход.
1999-2000
* * *
Мочка города -- необитаемая гора, звук ее -- чистая медь, безделушка,
которой певчие одаривают всякого, кто с тобой (а с тобой -- облако входящее,
подсолнух) и всякого просто.
Ловим жука и рассматриваем, где та маленькая губная иголочка, сьедающая
жесткую ночную нить, разговор о жуке, расставание. Это оно.
Озеро города тихо пьет слово каждое неосторожное.
Еще такая игра: приплывет к тебе тыква или арбуз. Тыкву выбирай. Тыква
-- корона медлительных, она зреет, пока спишь, и видит тебя, и зрение приходит,
и видишь маяк, идущий за холмами, и жалуешься, тревожишь снова непогоду
за кисть.
Арбуз гуляет сам по себе.
Зрение меняет цвет колеса.
Тыква королеве навредит.
11.99
* * *
У колодца тень осенняя заметнее прочих -- шершавая и тонкая в основании,
где на закате кувшинки песочные и хрупки предметы неожиданные.
Колодец -- перевернутый шест, ушедший под воду, отражение: смотришь
вглубь, где оживают и распрямляются слова прозрачные, где рыбы полуденные
ближе.
Сломай шест, и не нащупаешь скользкое дно воды, не остановишь растущую
минуту рукой.
Тайна колодца в имени. Отражение имени -- встречный орнамент, след,
пойманный из темноты.
Яблоко неразделенное еще дальше.
12.99
* * *
Игрушка и его взгляд.
Клетка как равновесие теплых и ночных часов. Замки перевешивают, роняют
двери, ранят, и радуга над вечерами их -- повторение имени. Когда идем
мимо, шарф за поворотом всхлипывает зеленый, бабочка на плече пробует сквозняки,
печаль твою она не задержит.
Чуть ниже подоконника мой зверинец гудит.
Множество рук опускает следы к самой земле, не потревожив ни целостности
глины, ни остальных имен. Так всякое дыхание прикасается, пока молчание
еще обьяснимо. Пока соль в корзинах остывает, черепаха сбережет обещанную
воду.
Сбывается рассказ прохожего, забравшего половину зверинца, на рассвете
поставившего блюдце кислого молока на картонку поближе к дому -- проданную
клетку бросают в море.
Из круглого двора прорастает кристалл, останавливающий корабли, снег
привыкает медленно раскачивать половинки открытого неба. Фигуры выстроились,
так и не узнав друг друга. Прислушиваемся к движению в переулке -- катится
по тротуару обруч к девочке танцующей.
Снег спускается в метро, поезда замерзают в парке. Беседка, так нравившаяся
Волчку, всю неделю под моим окном в равенстве встреч незнакомых. Птичьи
виноградники поспели, за дверью облака невеликие.
Свет встречает поворот ключа. Волчок по-прежнему трет кулачком лицо,
садится в ногах.
Мост приглашенный -- холодный вагон без утюга и чая. Пока плывем, львы
над дорогой великолепные. Спрятался Волчок в разговоре, совсем рядом поклон
его. Приходи, в конверт запечатаем легкую простуду темноты проходящей.
Окна запоминаю: слова наклеены другие и взгляды.
Вагоны уходят бессвязно, вместе со всеми пассажиры улыбаются. Хмурый
Волчок прячет сливы в коробку пряничную, выходит на мост.
Когда-нибудь я передвину здесь все выдуманные предметы, поменяв местами
их голоса и узоры.
Сон сирени дымчатой ворочается в углу. Завтра будем растить города
пышные в садах фруктовых, посыпать башни мокрым песком. Слово города превратится
в дерево, продолжающее ночь реки, плывущее вслед за ней.
Купленной краски хватит на многих, -- кивает Волчок.
Звери за стеной привычно вытягивают шеи теплые и робкие, подходят ближе.
Пьют воду -- как говорят с ней, и спят крылья многих -- тени.
Близко отражение города, дней и шагов его.
1.2000
* * *
Гладкие сумерки играют в корзине, полной воды, ведерко из тонкого льда
сохраняет простуда. Гость этого дома борется с непогодой, его ключ возьмут
на первый отплывающий с острова корабль. Ночь прячется под засов, след
своего повторения завершив, край несовершенной воды.
Многие имена тише на ощупь, чем кажется издалека. Так воспоминание,
разговор выбирают кроткое жало шиповника -- красная сердцевина рыжего облака
поет, возвращаясь к продолжению сна.
Рыбы, танцующие со мной, перестают замечать ловкое бегство ожидания
туда, где уже собирают углы из пыльных вещей и сладких запахов, где крыжовина
обнаружена в воде и уже тянет ко дну любопытство стайки мальков.
Остров-клубок движется в кармане среди колких бугорков перезрелых каштанов
(морские ежи) и веснушек, оставленных одуванчиками. Он крутится у руки,
то замирая около мизинца, то становясь простой распушившейся ниткой --
рисунок начинающейся бессонницы плетет благодарное дыхание.
Наутро свет пойман в комнате -- выходят за дверь по обычаю ждать плод
на воде, на бледной траве ловить хоботками солнце.
Всплыла крыжовина, -- как остров, выбравшись на поверхность, плывет
по течению.
4 -5.2000
* * *
Опять заговорив с тобой,
крадется песня в сосуд тугой --
кувшин заполнится воском талой воды
или нугой,
узелок завертится,
скрутит пустые ходы,
натянет мелодию-сетку,
не подпуская к себе.
Ночь просочится к облаку,
лепящему из тех же слов
мохнатые жабры озера,
не заметные при ходьбе,
так превращается в бисер полуночный улов,
пастух собирает стадо,
просыпавшееся на ковер
(бесшумные лепестки чешуек слезятся на теплом фоне),
сорванный ветер скользит по траве,
нарушая узор --
порвана сеть,
тишина подставляет ладони.
8.2000