Speaking In Tongues
Лавка Языков

Марина Доля

ЗНАКИ НА СТЕНЕ

 
 

CONCERTO GROSSO

памяти И. Бродского

 
«А я ведь за дух свой
В двух лицах один.»
 
 

ИСХОДНЫЕ ДАННЫЕ

Учителю
 
 

Pizzicato

 
Цокот ночной, разъедающий звуки...
Пиит — неврастеник, дряхлый тиран,
Вам отобьется безуглая мука, —
День наш насущный разводит. Обман
 
В нас ли, от нас эта сытая вера
В то, что когда-нибудь станем добрей?
Не приближайся, ночная химера,
Или, что делаешь — делай скорей.
 
Пальцем по века разлому, и — рана —
Боль проступает, любовь и вода:
В нас утопают, устав от обманов,
Наши, забывшие жест города.
 
Камни Центропы, любимые нами
Чаще наощупь, по книгам и снам,
Здесь, в закоулках, растились, рыдали
И поносили незримое нам.
камень
 
В каждом есть то, что от каменной кладки,
Если судьба ударяет — от снов
В нас отдается всемирным порядком
Звук разрушенья и лепет богов.
 
Мы наступаем, и новь выступает —
Старое детство на слаженный лад,
Сроков не зная, нетяжко слагаем
Легкие груды прозрачных рулад:
 
Истоки далеко и в океан не скоро,
В потоки наших дат разлился мой поток,
Скользит моя ладья меж Ромулом и вором, —
На этих берегах не выстроить итог.
знак
 
Что гонит нас вперед, бодлер еще отметил,
Но каждый раз, когда рождается звезда,
Забыл еще один, что мы уже не дети,
Поплыл еще один, неведомо куда.
 
И в неизвестный срок, когда сомкнутся годы
Божественным ничто у неба на краю,
Тогда на мах один отметим мимоходом
Того, кто оттолкнул последнюю ладью:
 
Покуда не все еще песни допеты
К нам будут и будут являться поэты —
Ветвится затейливый род,
В усталой броне, но с усердием новым
В круг мира дозором — очерчено Словом,
Всегда начеку, на Восход,
 
И прошлым их треплет, грядущим треножит,
Но может
Давно бесприметно и песни допеты,
Весна доцвела, унавозилось лето,
А осень прижала лады,
А мы уже строчки в последнем куплете,
И поздно шатеться по свету поэтом,
Чтоб мир уберечь от воды.
 
О чем и кому эти песни слагаем
Не знаем,
Не знаю, слова обмываю
Не знаю, к последним строку добавляю,
Как воин, везущий указ.
Места изменились, и негде согреться,
Слова опоздали. Омега на сердце,
Но вслух выливается: Аз...
 
Алеф и Альфа — цари у колодца,
Аз — по душе световая игла.
С этого началось, так и начнется:
строим меж «было» и «будет» портал.
знак
 
Тесно за окнами, в поле — протяжно,
Гнезда баюкает каменный лес.
Вот ведь обидно, когда безучасно
Звезды, нам кажется, смотрят с небес.
 
Скажем, для этого нас отпустили
В тот бесприютный единственный дом:
Переболеть и осилить усилье,
Помнить Омегу последних времен.
 
Камни Центропы, любимые нами
Чаще наощупь по книгам и снам,
В сердце кристальном растили веками
Нечто такое, чего не отдам
камень
 
Вам ли, историю сьевшие тени,
Вам ли, игравшие в чудо с толпой...
Гений славянский, припадочный гений
К терпкому камню прижался щекой.
 
Так засыпают приютские дети
В ночь перед тем, как навечно пропасть.
В камнеязычии стертых столетий
Есть его страхи, молитва и страсть.
 
Так, непознавший закон притяженья,
Груду названий как пес сторожит —
Камни Центропы, на ваши колени
Долг безымянный легко возложить:
 
Закат еще горит и дразнит приговором,
Огни чужих берлог сливаются в поток,
Плывет моя ладья меж Ромулом и вором —
На этих берегах не строится итог:
знак
 
На левом — пустота бесплодного насилья.
На правом берегу — раскидистый чертог.
Ладья моя плывет без видимых усилий,
Самой себе судьба, себе самой залог.
 
А та, что впереди — мой безутешный лоцман,
А та, что за спиной — разводит мой туман.
Плывет еще ладья, твой триединый остров,
Течет среди миров дорога в океан.
 
На счет ничьих потерь — и радость обретенья,
И невозможность, рвущая сердца.
Оплачено. И в день преображенья
Найдут и обретут творимые творца,
знак
 
Творящего вразнос, с бесцельною надеждой
Пространство уместить в те несколько минут,
Когда и злая страсть, и белые одежды,
И световой барьер, и сны слепых ведут.
 
И веришь только вам, последние картины
В преображенье снов, и в первые слова,
И сила та, что нас творит незримо,
Направо повернет, как вы всегда права:
 
Кто-то, себя не узнавший — в канале,
Кто виноват, что прозябла, увяла вода,
Земля еще ждет, хоть и ждать перестала,
Устала, — после ночи игорной очутишь, увидишь, тогда
 
Кто ты? Так, офицерик, задерганный действом,
До вращенья охочий, поставивший все на зеро,
Только белые ночи, извечное это соседство,
Всех равно пересилят — Мечтатель получит добро:
 
И бессмысленность будней, и опять, и опять
Хороводом, хор самнамбул и пьяниц
Тебе, припадая, водить, и Вергилий и Дант
По кругам, и уходит Порода,
Только бледная детская женщина
Хочет сожить:
Вот расколится миг и пространство откупорят —
Верит, и все выше ступени,
Душистее хмель световой,
Эта правда — твоя, по вере отчаянья, Мэри,
Руки сводит Мадонна бессильной своей красотой.
 
Мира моложе, но старше проклятий,
Камни с тобой, моисей, с тобой говорят.
Куст запылал в пустоте — уводи своих братьев,
Грохот обвала, обвалом прощальный твой взгляд.
камень
 
По безысходной равнине к земле Ханаанской,
В камень стучатся, в сердце стучатся твоё,
Сорок привалов и столько же странствий,
Этот народ, другого, увы, не дано.
 
Пепельный ангел устал на уступе безлистом,
Время отпущено, — длится, а ты — и — не спал,
Голос в тебе, одинокая зоркая птица,
Ветер сквозь камень, сквозь белый кристалл.
 
Вряд ли услышат в пустыне рожденные, нет их,
Всё это силы, но силы — не жаль...
Прах застилает глаза на пороге бессмертья,
И не заметишь, как сам превратился в скрижаль...
 
 

БРАВУР ДЛЯ ТАПЕРА

 
 

Vivo

 
Две скрипки отпевали век,
И ветер, баловень окраин,
Сгонял под них прохожих тайно
И раздувал губастый смех.
 
В кустах оставили рояль,
И пляшет мусор королевский
Под карманьолистый припевец —
Не жаль своих — чужих не жаль.
 
Пойдем туда, куда идем,
Кто бредил продолженьем рода,
Тому оставлено: природа,
Осиновый один прием.
 
Кто хочет старых перемен —
Тому центральное пространство,
А вечным наглым постояльцам —
Удел один, один надел:
 
Прощай, привет, пора кудес —
Покоя просят злые дети.
Кружится в сумерках планета,
Поверить если, что кругла
 
На плоских папертях людей,
Стекут в ничто остатки Леты —
Две одичавшие планеты,
Две скрипки рвутся с якорей.
 
Поклон, свидетели, поклон,
Представлен будь, тамбур-маэстро,
Сегодня в зале пусто, тесно,
Бинокль оставили на кресле, —
Кому-то пригодится, он —
 
Сегодня плата за труды
То мышь, а то с рубля по нитке,
Мир перевернутый и свиток
Волшебных гор, конечно, ......,
Мотив, отъявленный мотив.
Война — размагнитился мим,
И грим размывает стальная вода,
И те, что водили в Рим,
Все эти дороги ведут в никуда.
знак
 
Семейную драму зажали в кулак,
Тесно в партере — дышит успех,
Кажется, вот, плечем приналяг —
И хлынет спасенье от вся и от всех.
 
И эта, и этот за век до атак
Друга искали меж явью и сном.
И вольно так, — между драк,
Толкуется нами мерцающий Мом:
 
Мудрость крови на рукаве,
Под ногами все шито-крыто,
Поворот двух уставших тел —
И гогочет шпана спиритов.
 
Ночи улиц, фонарь аптек, —
Без мысли не бывает свету, —
Проживаем четвертый век,
Будем в такт — то исхода бреды,
 
То что с нами — уже не в нас,
Пусть пороги польют шампанским,
И врезает маэстро шанс —
Танго гонит надменно. Встали
 
Очень рано. Прими как здесь
Этот умысел за собратство:
Если хочешь сегодня есть,
Вдруг захочется завтра драться.
 
Как начнешь — закипает месть
За событья на фоне старом,
Старый привкус в бокалах есть —
Пыль аптек и ядок фонарный.
 
Есть противник у Сирано,
только тот танцевал паванну.
Это было давно. Темно.
И в окне голова тирана,
 
Старость крови на рукаве,
Ну, скажи мне ответь — до хау?
Подорожник прильнул к звезде,
Словно влажная тень к пожару,
 
Разгорелся блатной огонь,
Наш, холодный, не хамский, — ханский,
И снимают про нас кино
Под углом уголовных странствий.
 
В Аргентине — ещё амур,
Перекрашен блондин в брюнета,
И слетает к поэту дурь,
Словно эльфа дневного света,
 
Подвисает на рукаве,
Молчаливо орут петарды,
Леди D пригласи — приде,
Улыбаясь войдет как парка.
 
Мы за ней — ошарашит шелк,
Темно-синим сверкая глянцем,
Кипарисный румянец щек, —
И кропают стихи мерзавцы.
 
Мы молчим, и, сегодня нет,
Только потом пробрало душу,
Ссыкнет дура, уже в дуплет,
Очень страшно, когда не трусишь.
 
Наше частье — какой памфлет,
Что картинки для иностранцев,
Если даже уйдешь — в ответ
Погадают, куда податься.
 
В Аргентине всегда амур
Серебром потрясает шпорным,
Выплетается наш ажур,
Так задерни, приятель, шторы:
 
Здесь не так, как в твоих подснах,
Здесь не так, как в твоих постелях,
Если хочешь играть — гуляй,
Но не вздумай толкаться в звери.
 
И это тоже ты на старом полотне,
И это ты, поверь, под белым покрывалом:
Себя ты победил сегодня на войне,
И стал тебе чужим, когда тебя не стало.
знак
 
Египетский камзол протерся на локтях.
Доходит до пупа егейская туника —
Ты вырос и устал, и я тебе не враг,
Но другом стать как встарь, мне не хватает лиха.
 
Одна нас пьет любовь и пробирает ложь,
И в наших городах одни нас ждут потери,
Иди, куда бежишь, беги, куда идешь,
Но нам с тобой влетать в одни и теже двери.
Поворот. Не влезай — убьёт,
Написали, а ты не верил,
Через такт переброс — и вот,
Как подол задираем время.
 
Только выйдешь — опять зовут,
Если в паре — ещё треножней:
Возвернись, не поэт, авгур —
Умолчание, нет, возможно:
 
Группа крови на рукаве,
В желтый цвет мой парнас покрашен,
И двенадцатый бьет завет,
Только он — сединой и срашен.
 
Ничего, ничего, прости, —
Угол тленья, что угол зренья, —
Если на ногу наступил —
Это значит давно не пели.
 
Тихо, тихо Луна плывет,
И в окно залетает птица,
Если эта судьба придет,
То другой уже не случиться.
 
Вальс Лауры Петрарке вслед
Возвращается из обскуры,
Посмотри, как роскошный бред
Переставил для нас фигуры:
 
Группа крови на рукаве,
Танец страсти уже не в моде.
Так зачем поминать всуе?
Не по клавишам, а по ....... .
 
 

Царь

 
Чует, что пыль поднимается к солнцу,
Слышит, как руки поднявшие Бога,
В жилу одну натянулись, дорогу
В русле людском устремили, порога
Нет, не увидишь уже без подмоги
Край, где певцу улыбаются овцы.
Пращей невидимой пущенной где-то
Годы насквозь и туман багряницы,
Лица разбиты в ухмылки, на лицах
Нет ничего, кроме чьей-то столицы,
Слово откуда? За словом, и птица
Путь простирает, не зная про это
Песней туда, где её сотворили,
Лирой, псалмами терзаются пальцы,
Славно плывется безвольным скитальцам,
Только в безумье слова не двоятся
Старческой мудростью, и улыбаться
Может и смерть Голиафу, Давиду. По лире
 
 

БОГ

 
 

ЛАУРИВАЛЬС

 
Другу
 

Andante

 
Шаги приближались, Луною пригрета
Безлюбная пара, кипит Мардигра
Как белым по мелу, по лунным рассветам,
Колени отбил Городок... города...
 
Рукою, наощупь, — не важно, что лето,
Меняем привычку, — продлится игра.
Маэстро, простите за рифму, но Лета
Теперь недоступна и нам, как «вчера».
 
Я Вас пригласила по Далю, но с далью
Так хочется блуда нездешних ура...
Так чудно ещё одно юдо распяли
Теперь уже славой. Теперь до утра
 
По-русски танцуем от стенки — привычка,
Вступленье — и дрогну к Вам всем естеством,
везенье у детства живет на куличках:
Январь, перекличка, погост и Содом,
 
 

Об стенку

 
Сохраню, даже если не станешь.
Простись
С тем, чем был ты однажды — хранись
В крутолобых горах остроглазой моей пустоты,
Ты прорходишь как воздух сквозь шрамы мои и кусты,
И прощанье как море в колени и выше — теплом,
Мы плывем как умеем, танцуем, и в нем
Золотою сардиной твой отблеск и накипь во мне, и опять
Ты вернешься наплывом в края, где писал умирать,
Где не нужно значений, где даже не важно — «по-эт»,
И запляшет вода о ступени, гранитный просвет:
 
«Человек — это шар, а душа — это нить» — задержись,
И посмотрит в глаза своей старости чуткий малыш,
И отпустит себя в зазеркалье текучей слюды,
И сольётся с тобой, чтобы стать неумелым, как ты
И покой, и тоска попридержит коней в облаках,
На секунду отвалятся срелки в заречных часах,
И вчерашний буксир иступленно за нас прокричит,
И проснувшийся Дон где-то колокол дернет... звучит
 
Этот миг, и увидишь, что просишь — глаза,
Что тогда, и во сне — зелена и больна бирюза,
И очутишь себя вечным знаком на новой стене —
Проступаю и сквозь, и к тебе не пойду, и ко мне —
Умирать, что играть — так доступен наследник уму,
Не пугай малыша — он ещё не умеет во тьму
Уходить, он ещё, слава нашим, дурак —
Посметрел — и опять под сознанье, и так его, так —
Только жить, только жить — подзаборный мой холод не в счет,
Он остался в ту ночь у вчерашней за правым плечом.
 
Только жизнь хочет жить, не умея себя забывать,
Только звук хочет петь, не желая себя закрывать:
Мне диктует тапер и читает под ногу, — на..... ,
Поведи меня — я, мастерица по-детски ругать,
Так окликни меня, и сама по себе закричу
Что-то так: над тобою яснова лечу,
Ты и я — это всё, что у нас за спиной,
Тихо брякнет струна, и узда не приручит покой,
Только слово — пером, словно пух на подол, на плече
Не душа, и не плоть — твой архангел, часть речи на «ч».
 
Пережить или просто стремленье, уменье вперед,
Надзиратель молчит, простецом претворился народ,
Мой любовничек старый, как должно за пост, за постой
Глазанемую Ру с нашей свить жидоречей тоской,
С нашей слить изморочной мечтой, красотой
Равнодушную казнь и сырмаслую брагу, но... пой,
Благо, дар есть, кончается шаткая ночь
На объятиях снов, и музыка на лове
Храни, сохраню
Даже времени течь,
Тени, речь, речи тень, тени речь.
 
Лучшее в нас, как и темное в нас —
Профиль на стелле истаявших расс:
Воды потопа, насечка, удар —
С болью приходит непрошенный дар.
знак
 
Былью нас тешит источенный век —
Кем ты объявишься, новь-человек?
Что из того, что мы нашим зовем
Пылью развеется, слижет огнем?
 
В камень и в камень — все ближе, вовне,
Той стороной, что пока вглубине,
Всё, что осталось, всё будет потом...
Мир, да святится твоё долото, —
 
Танцуем как Бостон, желетно, с фасоном,
Есть тонкая сила в круженье причин:
Во что-то, Бог знает сойти с небосклона,
Чего-то напели — слегка помолчим.
 
Привычка вести так мешает, к тому же,
Нездешние метры уже не в чести.
Ах, лучше бы нас пригласили на ужин,
И мы б захотели у них погостить.
 
Помост между нами всё уже и уже —
Станцуемся в точке песочных часов,
Смыкается жизнь красотой полукружий,
Но петли спустились — сорвался засов.
 
И что там иным красота и насмешка:
Зачем нас позвали, когда и не ждут?
Куда б мы не двинулись — стены как вешки
Вобьют в этот вальс, и слова перейдут
 
 

В кадиш:

 
Приходил, как в Венецию дожей,
И, следы оставляя в прихожей,
Поднимался по лестнице лет.
Веком сны припухали — однажды
Жемчугами блеснула Параша —
Я осклабился только в ответ,
 
Апельсином вкатился, без маски,
В позабытую временем сказку,
Где нечеста в старухах ждала.
С той поры, обойдя по каналам
Замощенную летами залу,
Рыжей оськой лежу у стола.
 
Перейдя у Фонтанного дома
Через реку привычных законов
В лебединную стаю, стены
Только раз подношеньм коснулся —
Всё отметив, она улыбнулась,
Снегирем притворившись ручным.
 
И лукавая эта улыбка
Безнадежность сбивала навскидку,
Безлюбовность исошных ночей,
И давала для жизни причину
В тесном месте, в архангелском чине,
Где моей ты была и ничьей.
 
А когда отправлялся в изгнанье
Без петли, только солнце в кармане,
Голос твой из-под маски звучал —
Гнев и гордость, и эхо призванья —
И, войдя в канавал мирозданья,
Я почти ничего не желал.
 
С утлой легкостью мир озирая,
Пел и слушал — там дыра сквозная,
Где слова оретают приют,
На лагуне построенный город
Морем жил, как твои заговоры,
Где ушедших пио-имени ждут.
 
Расстоянье вселяло надежду,
Что воскресну с надменностью прежней
В данных нам голубинных краях,
Облик женщины, сонно законный,
Проходил в карнавале, к колонне,
И меня проносил на руках.
 
Каждой осенью, в пору итогов,
Нам сюда возвращаться эклогой
И обмеривать каменный сад,
И с надменным прищуром Вивальди
Слушать бал парапетных объятий,
Перезревший кусать виноград,
 
И кофейнов следить позолоту,
Слепки Марса в лагуне, в болоте
Игры кукол с их первых шагов,
В самом точном бродить межзеркалье,
В «ё» собраться, каная каналом,
Прямо в «о» под волнистый покров.
 
И отметить внезапным созреньем
Зиму ту на холмах, вотдаленье —
Третий путь между этих и тех,
Перещелк можжевеловых четок:
Иоганна, мой слабый подросток,
Ты была лишь моей, но для всех.
 
Скажите, когда ещё будет такое —
Ладонью ласкать старомодный пиджак?
Вы все же успели сбежать, для кого я?
Осталась с запойным дрожаньем в руках?
 
И где-бы мы снова ни встретились — прозит,
Я Вас приглашаю на лунный бостон.
А так вот не скажешь, что годы не сносим,
И тем кружится, играя с хвостом.
 
А стены как стены — украсим собою,
Двутенью печатной — по белому синь,
И фрески — чернильной помажем. В герои
Ещё нас тапер не вносил.
 
 

На фреске 28 января

 
Ныне отпущаеши, камень,
Тебя, во тьму?
За пазухой согревающий, сердце
К тебе тяну,
 
И разом, по склону, в нетути
Глыбы прошедших дней,
Двух переплывших реку ли,
Годы уставших дней —
Сам ли войском командовал,
Слово давал кому,
Только словесной заверти
Время как раз — тому,
Что демиург обветренный
Вскинет глаза со дна,
И паруса, и ветер в них,
И тишина. Страна:
 
Ярким светом залитое поле
Тех лазоревых сердцу цветов,
Видишь, город дрожит на взгорье?
Он сегодня почти готов.
знак
 
Не хватает совсем немного:
Чтобы луч заплясал в окне,
Чтобы наши сошлись дороги
У калитки в белой стене.
 
Нам оставили — мы достроим
Время башен, большой фонтан.
Там смертельно уставший воин
Мог бы тихо допеть роман:
 
 

Белый вальс

 
Далеко, далеко, где седые туманы,
Где под солнечным ветром колышется плоть,
Чей-то голос глубокий листает романы,
Незабудка-царевна любимого ждёт.
 
Он придет не один, от любви не устанет,
И утонет в дурмане несказанных слов,
Даже ветер Бельфорс по пути в Гондованну
К Иоганне Броганса погонит послов
Далеко, далеко до твердыни Смаггольма,
Где топорщица вереск, взираясь на холм,
Где царит тишина всех проигранных воин,
И пустырник, как стражник, поет под окном.
 
Там, где времени нет, там всегда постоянство,
И неясная властность сухих лепестков,
И парят семена, огибая пространство,
И бессмертная повесть ложится на стол
Далеко, далеко, где ночую туманы,
Где недолгой разлукой торопят восход,
Где полощится мирт, презирая обманы,
И старинную карту целует пилот,
И в ответ облетают листы померцев,
Разметаясь узором, чтоб к небу прильнуть,
Если старые сны обретают убранство,
Не забудь голоса, говори, не забудь:
 
Далеко, далеко, где кочуют туманы,
Где под ветром равнины волнуется плоть,
Кем-бы ты не пришел от любви полупьяный,
Незабудка-царевна любимого ждет.
 
Царские сумерки сгладили Дерево Мира —
Дрожь и сметенье, и каждая правда права,
Кем-то на нижнюю ветку подвешена лира,
Падают листья к подножью, слетают слова.
знак
 
Тянутся слабые пальцы к высокому другу,
В спячку уходят старательных лет череда,
Слава — в догонку, тщета — всё быстрее по кругу,
Фреска, кора осыпается — всё чехарда:
 
Готика сучьев и веток мясистых барокко —
Всё отслоится, всему наступает черед.
Там, через реку, как-будто не ведая сроков,
Дерево лиру качает и песню поёт:
 
Право, славная вышла зима — настоящие, вещие страсти,
Рождество продлеваю сама, не без Вашего, друг мой, участья.
Возникала фигурой в платке, голосила рукой перекрестки,
Возвращалась к себе налегке и бока обтирала известкой.
 
Это тик, это так, как парад
Принимать, согреваясь в парадном,
Где как друг продолжает блуждать
Вечный странник — наш выговор парный.
 
На пари — если снова сойтись
На мосту, над каналом, над речью, —
Наше трио уже возместит
Глубину и двуполость наречьям.
 
Эта часть, эта участь — светить,
Накаляясь ухмылкой фанарной,
Разытожить кануны, простить,
Затихать на коленях у Пана.
 
Прогуляемся — выплывем враз
Из себя желтолапой звездою,
Вновь ажуру ограды дивясь,
И делясь сигареткой одною.
Что так бьётся? Ах, сердце шалит,
Пусть — церковным его успокоим,
И в кофейнях всемирных обид
Маргиналий дополним собою.
 
И — в тепло, где по-прежнему ждут,
Чешит кот чердаки, да мансарды, —
Все же ближе к местам, где поют,
Распевают нам пинты и кварты.
 
Спать под лепет заветных ветров,
В колыбеле вселенского детства
Уплывать, замирать — у подков
Два конца, намагниченных действом.
 
январь 1995 г. — июнь 1997 г.
 
 

КАМЕНЬ

 
 

1

 
Кто там? Стучись, одномерный мой гений,
Всё, что в тебе — пересудов обряд,
Кто нам отбил, что одним вдохновеньем
Бледные сутки болят?
 
Можно и так — пустота улежится
Плотной истоией ляжет под спуд
Всех городов, под устои столицы,
Той, где признанье дают.
 
Скованный волей и частым паденьем
Высечен профиль созвездий других.
Кто написал, что одним вдохновеньем
Выкатан в горле твой стих?
 
Всё, что до слова — сродни заключенью
В тайну и мутный кристалл,
Слёзы богов уходящих — свеченье
Камня и холод зеркал.
 
 

2

 
Арморики моей зыбучие глаза
В глазницах каменных угрюмо,
Туда сгоняет всё безгубая гроза —
Ошмётки лет и тень пиратской шхуны.
 
Не знает сна песок, а камень не хранит
Следы, оставленные нами.
Но ракушки печать на дне моей лежит —
Плывем через пролив, как память
 
Или предание, построен на песке,
Съедающем легенду о бессмертьи,
Знакомый мир висит на птичьем волоске,
То силой брошена на ветер
 
Любовная тоска, мычит в кольце камней,
И тесно эху — жмется ближе к небу.
Себя я протяну земле, что тем сильней,
Чем больше каменного хлеба.
 
 

3

 
Молчание — но это вместо песен
Весомая, как радость быть собой,
Не хожена, но воздух вам не тесен,
И гул к себе пришёлся, как литой.
 
Как запахи в бутоне хризантемы,
Угрозы гроз в тебе заключены
До времени, до взрыва, до вселенной,
Положенный в огонь другой весны.
 
Что слышится в глуши развоплощений,
Отмечено дождями напролёт,
И кости мира ноют, стонет пленный,
Опущенный в сухой водоворот.
 
Но может там, где умирают звезды,
Есть строгий сад, куда б тебя снести,
И покидая выжатые грозди,
Дорожный жемчуг выстелит пути.
 
 

4

 
Едва лишь в торфянник бугристый
Вонзится отточенный луч,
Неверным приветственным свистом
Мы день вызываем из туч.
 
Мы блики на камне, мы тени
С марагдовой дивной земли,
Её мы гранили с рожденья
И лучшего спеть не смогли.
 
Нарезанный каждою гранью
Все главные сказки людей,
На запад, к веселому камню
Нас тянет закатный хорей,
 
Но дальше, где юность и лики,
И наш лебединный поклон.
В ладонях святого Патрика
Зеленый танцует огонь.
 
 

5

 
Наклонись над раскрытой руиной —
Бездна домыслов, бездна тоски —
Гений падших и ангел невинных,
Пятна солнца, сердец лепестки.
 
Процвели и злодей, и каноник,
Медным мохом распалась коса,
Пучкой кладки коснется шиповник —
Голоса загудят, голоса.
 
Камень мертвым нигде не бывает —
Лава помыслов дальше ползет,
И кристальная кожа вбирает,
И ведет нашим бедам учет.
 
Но когда над раскрытой руиной
Новый свет раскроит тишину,
Ангел падших и гений невинных,
Собери наши камни в одну.
 
 

6

 
Мех зеленый и лунная пена,
Погрузившись в туман по колени,
Облоченные в твердь короли
Хороводы свои повели.
 
Те узоры, изгибы, плетенья
Не заметны привычному зренью,
Потому ли, что в звездных полях
Тот же танец выводит Земля.
 
Запевает серебрянный ветер,
Заклинает круженье последних,
И суровых воителей пляс
Не даёт легконогой упасть.
 
Всё проходит, но мигом продлится,
Звёздный пух разлетается, збился
На уступе, плывущем во мрак.
Голубиного времени знак.