«Понимаешь, это судьба, события налетели на меня, как туча мошкары,
как ливень. И я должен справиться со всем одновременно, но у меня только
две руки, и я не могу их поймать, и они уходят. Это как в шахматах, когда
не можешь сбить фигуру противника, потому что тогда подставляешься под
шах. Я стою на черной клетке и бессильно смотрю, как другие проходят мимо
на белые.»
Он вдруг понял, что Арчин уже давно замолчала и сидит теперь тихо,
вся в своих видениях, о которых только что рассказывала. Под гипнозом ее
не волновало, если он задерживал следующий вопрос. Она не реагировала и
на звук выдвигаемого ящика, когда он доставал оттуда очередную пилюлю.
«Какую взять? Осторожно, будет плохо, если случайно засну сам… ах да,
я принимал дома снотворное или нет? Спал долго, чуть не опоздал, пришлось
убегать без завтрака. Но побрился. Тсс, никто ни о чем не догадается, тсс,
интересно, она уже успела сделать аборт, бесформенный человеческий комок,
выкинутый вместе с мусором в лондонскую канализацию. Ни жены, ни покоя.
К чертовой матери, время уходит, посмотри на эти часы, коса качается, туда-сюда,
отсекая его совсем. Есть. Транквилизатор.»
Он проглотил таблетку. Ожидая, пока подействует, он просматривал бумаги,
которые писал, пока Арчин говорила. Но этим занималась только часть его
сознания.
«Это плохо. Но, Господи, что мне делать? Это потому что я плохо сплю,
это от невысыпания, но я не могу больше глотать таблетки. Эти тихие звуки
по ночам, скрип половиц, в котором между сном и явью мне чудится звук шагов,
телефонные звонки, и первая мысль, что Айрис сейчас сама снимет трубку,
все это превращается в кошмар. Не потому что я так сильно ее любил, и не
могу примириться с потерей, а потому что отвык и не могу опять привыкнуть
к одиночеству. Может, стоит запереть дом и переехать в больницу; в конце
концов, он все равно не мой, раз куплен на ее деньги. Но каждую ночь слушать
скрежещущий бой наверху!.. Интересно, Элсоп что-нибудь заметил? Наверняка.
Слава Богу, что не говорит прямо. Хочет посмотреть, как я намерен справляться
с личными проблемами, и как это отразится на работе. Пока нормально. Мне
легче сконцентрироваться и на дипломе (здесь можно поговорить о широком
спектре между единичным травмирующим опытом и дезориентирующей обстановкой,
что может обусловить шизофреническую реакцию), и на повседневной работе
(пожалуйста, сестра, попросите старшую сестру, не будет ли она так добра
передать сестре мою просьбу, чтобы она, если ей не трудно, сделала так,
как приказал доктор Элсоп), и конечно, Арчин, но…»
Строчки в блокноте плясали у него перед глазами, словно сопротивляясь
неуклюжим попыткам в них разобраться и сформулировать следующий вопрос.
«Не знаю. Может на него и не произведет впечатления мой успех с Арчин.
Я ничего ему не говорил, просто на всякий случай, вдруг я ошибаюсь, потому
что с ней так легко ошибиться… А может он не спрашивает прямо, потому что
решил списать меня со счетов. Откуда я знаю, что творится в голове у этого
скользкого ублюдка.»
Он взглянул на Арчин и неожиданно почувствовал, как в нем поднимается
теплая волна нежности.
«Держись, милая девочка. Только ты одна отделяешь меня от полного краха,
ты знаешь это? Меч в ножнах, вытащить его однажды и поразить всех блеском
догадки, "такое предвидение, доктор Фидлер, такая проницательность,
это огромный вклад в теорию болтофобии!"»
— Расскажи еще, — сказал он вслух. — Расскажи о … — Он не мог вспомнить,
о чем хотел спросить, но она помогла ему и начала говорить так, словно
кто-то нажал кнопку.
«Кстати: может, взять отпуск? Но две недели в незнакомом месте, о котором
я никогда не слышал, где не с кем поговорить, одинокие вечера и люди, которых
я никогда раньше не видел и никогда не увижу потом. Вот если бы попасть
туда, откуда появилась Арчин…»
Квадратик за квадратиком — сейчас, после того, как случайный вопрос
на ее родном языке прорвал плотину, он выстраивал картину ее мира. Перевернув
в блокноте несколько страниц, он обнаружил, что несмотря на то, что в последние
сеансы записывал лишь ключевые слова и сокращения, теперь, словно расколдованные
ее речью, картины всплывали перед ним во всей своей полноте и живости.
«Это ведь как моя жизнь. Вилка, выгнутая наружу, и она попала в тупик.»
Идея, принявшая форму похожих на вилку обертонов, вдруг вспыхнула в
нем ярким светом, осветив огромное пространство.
«Мне все ясно! Да, теперь я уверен, что все понимаю. Не столько гость,
сколько исследователь, а когда я спрашивал ее в первый раз, ей просто не
хватило слов.»
Он прервал ее, не обращая внимания на то, что она сейчас говорила.
— Арчин, когда было это другое время, из которого ты пришла?
— Я не могу объяснить. Оно не здесь.
— Оно было давно или еще не наступило?
«Безопасно играть со словами и из мира сумасшедших иллюзий. И тем не
менее: какое-то странное очарование. Убежать из мира, поймавшего меня в
капкан. Если бы я только мог…»
— Н-нет, — она отрицательно замотала головой. — Не впереди и не сзади.
Северо-запад.
Она подалась вперед и уставилась на него молящим взглядом, словно упрашивая
понять.
«Нельзя разочаровывать тебя, девочка, или ты разочаруешь меня, и тогда…
Северо-запад? Вперед, но под каким-то чудным углом?»
Он осторожно спросил:
— Ты рассчитывала попасть сюда?
— Нет! — Внезапный проблеск надежды. — Ты… все это… — Жест, охватывающий
кабинет, Чентскую больницу, весь мир. — …не в нашей истории.
— Что же ты искала?
— Они… — Она по-прежнему не объясняла, кто такие «они», но, очевидно,
это были какие-то представители власти. — …они послали меня узнать… — Она
с трудом подбирала правильное слово. — …о веке беспорядкости?..
— Смуты? — подсказал Пол.
— Правильно! Ответить на много вопросов, почему история… ну… сломалась.
Написать отчет и оставить его в специальном месте.
— Когда ты собираешься вернуться?
Она молчала; потом ответила почти беззвучно:
— Нельзя вернуться. Время движется вперед с одинаковой скоростью, как
скорость света.
«Не уверен, что понял все правильно, но во всем, что она говорит есть
какая-то роковая последовательность.»
Он опять отлистал назад свои заметки.
— Что такое твоя история, Арчин? Ты знаешь, чем она отличается от нашей?
— Рим.
— Что?
Транквилизатор наконец вернул ему способность сосредотачиваться, и
он не слишком внимательно стал просматривть предыдущие записи в надежде
найти ключ к разгадке.
«Но вот что сбивает меня с толку. Туманные намеки на пасторальный мир
без городов, люди, живущие по сто пятьдесят лет, воплощение утопии!»
— Рим, — снова повторила Арчин. — Вы называете свое письмо латинским,
так? Я нашла в библиотеке всего несколько книг по истории, и то очень плохих,
но… подожди, я сейчас покажу… — Она полезла в свой помятый портфель, который
по-прежнему повсюду таскала с собой.
— Просто скажи, — вздохнул Пол.
Она разочарованно опустила портфель на пол.
— Хорошо. Римляне были завоевателями, победили всех вокруг того, что
вы называете Средиземным морем, дошли даже сюда. Оставили странную письменность,
странный язык. Для меня история говорит, что люди были из… аах… — Она прищелкнула
пальцами, досадуя на саму себя за то, что забыла слово. — Средней Азии,
вот. Азия… Учились писать в Северной Италии рядом с горами, которые вы
называете Альпы, отрезали край куска дерева вот так. — Она провела ребром
правой ладони поперек указательного пальца левой.
Пол недоуменно уставился на нее. Внезапно его сознание вдруг поймало
в фокус все, что она только что говорила.
«Господи, это же нелепо. Шумахер говорил, что в ленте, которую я ему
дал, он нашел следы угро-финского влияния. И форма глаз: азиатская складка
при европейской структуре. И она только что объяснила мне почему руническое
письмо острое и прямое, а наше закругленное. Как же глубоко она разработала
свои построения?»
— Почему же ты не попала туда, куда хотела, Арчин? И куда ты хотела?
— Городок назывался… — Он не уловил слово, его уши не воспринимали
звуки чужого языка. — Мясной рынок, рынок одежды, овощной, тринадцать тысяч
жителей, управлялся Господином Западных Гор, сразу перед началом войны
против Средиземной Равнины. — Она произносила это так равнодушно, словно
пересказывала какой-то сон о совершенно невозможных событиях. — Вместо
этого я здесь. Я много думала одна в комнате. Я думаю, время похоже на…
как называется такое место в конце реки?
— Устье?
— Нет, нет. Когда широкая земля разделяет воду на много линий?
— Я понял. Это дельта. — Он нарисовал в блокноте похожую на вилку фигуру
и показал ей. Арчин энергично кивнула.
— Дельта! Начинается здесь… — Она показала на главное русло реки. —
Потом идет сюда, сюда, или сюда. В твоей истории Рим был, а в моей нет.
Я была здесь, — она ткнула в самый левый рукав дельты, — а теперь здесь…
— первый из правой связки рукавов.
«Господи. Ты знаешь, что если кто-то и может воспринять это серьезно,
то только "другой Пол Фидлер".»
Он в замешательстве смотрел на Арчин. После первого прорыва, когда
он вынудил ее признаться в том, что, по ее мнению, запрещали неведомые
«они», гипноз требовался все меньше и меньше, чтобы заставить ее говорить.
Сейчас он затруднялся сказать, в трансе она или нет. Вся живость и энергия
ее характера светились в глазах и ясном, звонком голосе.
— Как ты совершила это… путешествие, Арчин?
— Честное слово, в твоем языке нет слов, чтобы это сказать. В моем
языке нет слов, чтобы сказать мотор, ракета, космонавт, которых я видела
по телевизору — нет даже слова телевизор. Все другое. Мы делаем другие
вещи и решаем другие задачи.
«Общество, которое радикально разошлось с нашим, у них высшее достижение
— путешествие во времени, а у нас — самолеты и ракеты на Луну. Не об этом
ли она думала тогда в лесу, когда ходила вокруг машин и трогала их так,
словно ничего подобного не видела в жизни?»
С неожиданным энтузиазмом он сказал:
— Расскажи мне о мире, откуда ты пришла, Арчин.
Она с сомнением посмотрела на него.
— Послушай, Пол, я сначала объясню тебе одну вещь. Когда я только поняла,
что со мной случилось, что я промахнулась, и никогда не попаду домой, я
хотела рассказать, кто я и откуда, но мне было нельзя. Ты этими часами
и мягким голосом сделал то же самое, что и они, чтобы запретить мне говорить
людям там, куда я иду, о том, что будет потом.
«Она все правильно объясняет. Если кто-то намерен отправиться из будущего
в прошлое, имеет смысл дать ему гипнотическую команду и запретить говорить
лишнее, чтобы предки не восприняли его слова всерьез, и не сделали что-нибудь,
чего не записано в истории, и тем самым не уничтожили бы их родное будущее.»
Во всем этом было какое-то поразительное обаяние, как от хорошо выстроенного
романа, когда следишь за тем, как автор разгадывает загадки, которые сам
же и назагадывал.
Пол задал провокационный вопрос:
— Тогда почему ты так открыто со мной говоришь?
— Язык изменился между Веком — как ты сказал? — Смуты, да? — Веком
Смуты и моим временем. Команда была не говорить никому, кто спрашивает
на старом языке, но ты вспомнил, как мы говорим «привет», а это было можно.
Она неожиданно подалась вперед, схватила его за руку и заглянула в
глаза.
— Пол, я так рада, что могу тебе рассказать все это. Это было так…
так больно сидеть одной и знать, что я самый одинокий человек в мире.
Пол вздрогнул и отдернул руку.
«Я мог сейчас наклониться и обнять ее… Стоп. Стоп. Это просто перенос,
это фиксация, как у Мориса Дукинса. Как Морис смотрел на меня своими масляными
глазами. Боже сохрани.»
— Расскажи мне о своем мире. И сядь, пожалуйста обратно в кресло.
Она со вздохом подчинилась.
— Расскажи мне о…
«О чем бы таком эмоционально нейтральном ее спросить? Может, о политике?
В нашем мире со времен античности это вызывает разве только отрицательные
эмоции.»
— Расскажи мне о вашем правительстве. Кто вами руководит?
Она послушно откинулась на спинку кресла и положила руки на подлокотники.
— Оно не такое, как ваше. Оно очень мирное… ох… мировое?
— Миролюбивое.
— Да, миролюбивое, спасибо. Двести восемьдесят лет нет войн, сумасшедших
людей, преступников. Правители — это люди, которых мы выбираем, чтобы они
были хорошими. Должны быть отцами, и все дети должны сказать за них. Если
хоть один сын или дочь хоть в шестьдесят лет говорит нет, его не выбирают.
То же самое везде, потому что когда нет войн, люди не хотят никого бояться,
и не нужно никого, чтобы заставлять что-то делать.
— Ты, кажется говорила, что люди живут до ста пятидесяти лет?
— Да, дети, которые родились в то время, из которого я пришла, могут
на это рассчитывать.
«Милосердное правительство, преступности нет, душевных болезней нет,
фантастическое долголетие… Как же меня угораздило родиться в мире со смертями,
водородными бомбами, автокатастрофами, налогами, тюрьмами и сумасшедшими
домами.»
Некоторое время Пол позволил своему воображению плыть по течению мимо
прекрасных картин. Потом вдруг сообразил, что держит Арчин уже гораздо
дольше положенного времени, а в столе его ждет груда работы.
«Трудно надеяться, что она легко оставит свои фантазии. В один прекрасный
день взять и забрести в совершенный мир. Это как праздник, или отпуск.
Но мне нельзя брать сейчас настоящий отпуск.»
В состоянии, близком к панике, он сжал кулаки.
«Потому что… кто, кроме меня, станет слушать ее фантазии? У кого, кроме
меня, хватит воображения и терпения понять, насколько они для нее реальны,
кто, кроме меня, поостережется сказать "У крошки просто поехала крыша"?
Кого еще донимают другие варианты самого себя, те, что свернули не на том
повороте дороги жизни и сигналят теперь оттуда о своей беде, как она это
назвала, из северо-запада через время?»
32
Глубина, детали, подробности росли, росли, росли.
«Название этой земли я сначала услышал как Львиный Рык; точнее всего
по-английски будет сказать Ллэнро, с чем-то вроде двойного валлийского
"л". Очень интересный, непонятно как сохранившийся диалект, первоначально
доримская основа нашего мира с последующим кельтским влиянием. Это просто
чудо, что она распознала мой ублюдочный акцент, когда я спросил ее "тириак-но?".
Там не "к", там скорее клацанье языком, так же как в слове "Ллэнро"
последний звук произносится, как французское "bon".»
— Что означает Ллэнро?
— Никто уже толком не знает, но есть идея, что "Скала в бурю",
потому что сильно штормило, когда завоеватели пришли по морю.
«Скала в бурю! Не то ли это, что мне сейчас нужно, твердь, за которую
я могу зацепиться, когда весь мир готов поглотить меня без следа.»
— Ты говорила, что городок, в который ты направлялась был крупным рынком
одежды, овощей и мяса. Но вы ведь даже не притрагиваетесь к мясу.
Ее передернуло.
— В моем мире, Пол, когда-то давно животных убивали на мясо, и это
было религиозным обрядом. Поэтому в Век Смуты был специальный рынок и специальные
церемонии, как мясо продавали. Когда я увидела его открытым в вашей лавке,
я захотела… вернуть мою еду. Так говорят?
— Стошнить.
— Да.
— Значит вы не убиваете животных для мяса?
— Нет. Мы животных… держим? Наверно, так правильно. Но мы позволяем
животным ходить, где они хотят, а когда их становится слишком много, мы
даем им лекарство, чтобы было меньше маленьких.
— А как же хищные и опасные звери?
— Какие звери?
— Ну, большие животные, которые едят мясо и должны убивать других животных,
потому что они привыкли к такой пище.
— В Ллэнро таких нет. В далеких землях, где очень мало людей, мы разрешаем
им жить, как они хотят.
— Но должны же были быть какие-то религиозные обряды, когда нужно убивать
животных.
— Как вы называете мясников, которые… — щелчок пальцами, — …главные
по религии!
— Священники?
— Наверное. Но после всего они должны идти к реке, смыть кровь и попросить
прощения у души животного.
«Как эскимосы. У ее видений невероятный диапазон!»
— Но это было давно. Тяжелая работа — делать мясо для еды, и жестокая.
Людям лучше есть пищу, которая сразу выросла на земле, чем есть животных,
которые ели эту пищу. Это понятно?
— Да, вполне.
Она грустно посмотрела в окно.
— В моем мире точно такие холмы, на них растут прекрасные деревья,
а на полях цветы выше, чем ты, — голубые, красные, белые, желтые. Когда
дует ветер, можно услышать запах цветов и моря на западе. — Она помолчала.
— Тяжелее всего было прощаться с цветами, я знала, что никогда их больше
не увижу.
Пол смотрел на нее и думал о том, какое нужно мужество, чтобы отказаться
от всего близкого — не просто от родителей, любимых и друзей, но и от всех
звуков, запахов, цветов привычного мира.
— И плыть над морем цветов и видеть, как они трепещут на ветру! Однажды
мы плавали целых четыре дня не опуская… пузырь? Ой, я не объяснила! Это
такая большая круглая пустая штука с теплым воздухом, в которой светло,
и она может подниматься в небо.
— Воздушный шар. Воздушный шар с подогревом.
— Да. — Она целиком отдалась воспоминаниям. — Летом, ветер был слабый,
мы летели четыре дня, прежде чем увидели море и опустили воздушный шар.
Пол с трудом удержался от того, чтобы спросить, кто был второй составляющей
этого «мы».
Теперь он писал два блокнота: один для Элсопа и больничных журналов,
в котором содержались лишь самые общие фразы, вроде «сегодня с больной
был проведен сеанс гипноза, и достигнут прогресс в расширении ее словарного
запаса в следующих областях…», и другой, в котором накопилось уже больше
ста страниц — описание странного и прекрасного мира Ллэнро.
От корки до корки в который уже раз перечитывал он рассказы Арчин,
почти пьянея от видений, встававших у него перед глазами.
— В Ллэнро родители никогда не наказывают детей. Если ребенок делает
что-то не так, они спрашивают себя, что они сделали плохого, и в чем показали
дурной пример. Ребенок считается независимой и ответственной личностью
после того, как научится говорить, и его учат и подбирают ему работу по
его внутренним способностям. Заставлять ребенка делать ту работу, которую
он не хочет, считается жестокостью, может вызвать неприятные замещения
и испортить детство.
«Как мое. Талантлив или нет, они не должны были заставлять, подкупать,
тащить волоком по этой лестнице.»
— В Ллэнро те, кто вступают в брак, дают обет всему обществу, что согласны
взять на себя ответственность родить и воспитать детей, стать им лучшими
друзьями на всю жизнь, теми, к кому они всегда смогут обратиться за помощью
и советом. Зачатие без такого торжественного обещания считается неправильным
для нерожденного ребенка, и власть обычно рекомендует принудительный аборт.
Люди очень серьезно относятся к родительству, у нас никто не давит на молодых
людей, чтобы они женились и рожали детей, нет и социального давления, как
это часто бывает в вашем мире, поэтому многие дети у вас вырастают и считают
себя обязанными своим родителям.
«И даже если с ребенком что-то случается, например, нервный срыв от
переутомления, им все равно не надоедает напоминать своему чаду, сколь
многим он им обязан за неуклонное выполнение родительского долга.»
— С другой стороны, проявления сексуальности в Ллэнро разрешаются и
поощряются, и физическое выражение своих чувств тоже.
«Интересно, что бы подумал мой отец, если бы я попытался поцеловать
его в щеку.»
В один прекрасный день Пол вдруг поймал себя на том, что начинает терять
терпение из-за какого-то упрямого пациента, и в голове у него тут же пронеслось:
так не поступают в Ллэнро.
Гнев тут же утих. Спокойно и рассудительно он разобрался со всеми проблемами,
и когда те остались позади, почувствовал, как по телу разливается теплая
волна.
Выработалось расписание: он встречался с Арчин каждое утро, кроме понедельника,
когда приходилось помогать Элсопу на приемах в Бликхемской клинике, и постепенно
стал посылать за нею все раньше и раньше, так что пришлось даже переносить
на более раннее время ланч, потому что иначе он рисковал заработать расстройство
желудка.
Однажды в июне, прорвавшемся, наконец, летним теплом, он вошел в туалет
для персонала, чтобы вымыть перед едой руки. Он уже давно не был в парикмахерской,
и теперь, бросив взгляд в зеркало, безуспешно пытался придать своей прическе
более пристойный вид. Приглаживая волосы руками, он разглядывал отражавшийся
в зеркале пейзаж за окном.
«На что похожи эти холмы, когда они покрыты морем цветов? Каких цветов?
Подсолнухов? Выше меня, она сказала. Но разного цвета… Я почему-то представляю
их маками с огромными лепестками, которые хлопают на ветру.»
Дверь туалета открылась. Он поспешно пригладил непослушную прядь волос,
стыдясь, что его застанут за ленивым созерцанием своего отражения и пейзажа.
Вошедшим оказался Мирза.
— Доброе утро, Пол, — сказал он, подставляя руки под холодную струю.
— Есть новости от Айрис?
— Нет, — ответил Пол тоном, который должен был означать, что это его
абсолютно не волнует. Мирза бросил на него быстрый взгляд и снова отвернулся.
— Прости, что говорю, — пробормотал он, — но ты все равно не умеешь
скрывать. Ты ужасно выглядишь.
«Чепуха. Я только что видел себя в зеркале, и, по-моему, все в порядке.
И вообще, какое Мирзе дело?»
— Со мной все в порядке! Прости, что разочаровываю, но не ты ли повторял
не раз, что Айрис не самая подходящая для меня жена, так чего же ты хочешь
теперь?
Мирза набрал полные пригоршни воды и плеснул себе в лицо. Громко фыркнув,
потянулся за полотенцем
— Что-то я не заметил, чтобы ты пользовался своим холостяцким положением.
— Ох, оставь! Это тебе нравится бесконечная очередь случайных телок.
Я сделан из другого теста. Ты бы не стал выбрасывать пять лет семейной
жизни, как… как это грязное полотенце!
— Только не нужно срывать на мне зло, — сказал Мирза после паузы.
— Только не изображай из себя строгого папашу. Что тебе, собственно,
не нравится? Может, кто-то жаловался, что я не справляюсь с работой?
— Нет, конечно, но…
— Очень хорошо. Я сейчас успеваю сделать за день столько, сколько раньше,
когда Айрис вертелась вокруг, успевал за неделю. Так с чего тебе пришло
в голову мне сочувствовать?
— Достаточно на тебя посмотреть, — ответил Мирза.
— Что?
— Ты похудел, у тебя под глазами мешки, как после недельного запоя,
и уже не первый раз ты бесишься из-за ерунды.
— Из-за ерунды? — отозвался Пол и попытался рассмеяться. — Может, для
тебя потерять женщину и ерунда. К тебе всегда полдюжины в очередь стоят.
Мирза повесил полотенце обратно на крючок и вздохнул.
— Брось огрызаться. Тебе не идет. Я хочу только, чтобы ты перестал
делать вид, будто на тебя это никак не подействовало. Люди считают само
собой разумеющимся, что рухнувший брак — это несчастье. Зачем отшатываться
от их сочувствия, когда оно вполне искренне, так, словно ты думаешь, что
они — как бы это сказать — смотрят свысока на твои переживания.
Несколько секунд Пол молчал. Потом резко тряхнул головой.
— Ты никогда не ловил себя на том, что завидуешь своим пациентам, Мирза?
— Завидовать им? Господи, нет, конечно!
«Уйти отсюда, отдаться милосердию ветра и плыть над морем цветов над
землей Ллэнро…»
— Почему? У наших сумасшедших есть одно большое преимущество: когда
жизнь для них становится слишком тяжела, им помогают, о них заботятся.
Здоровые люди должны выплывать сами.
— Если ты действительно так думаешь, то ты чертовски низкого мнения
о своих друзьях. Для чего человеку друзья, если не для того, чтобы помогать
выбираться из проблем?
— Некотоые проблемы проходят по категории частной собственности, —
пробормотал Пол. — Согласно законам нашей страны, брак — союз мужчины и
женщины, исключающий все другие… Ох, ну его к черту.
— Согласен, — незамедлительно парировал Мирза. Он шагнул к окну и высунулся
наружу с выражением преувеличенного удовольствия на лице. — Слишком хороший
день для споров. Невероятный отсюда вид, правда? Я уже начинаю жалеть,
что опять возвращаюсь в большой город, надо было подождать, пока лето не
кончится.
— Что? — Пол почувствовал неприятный озноб. — Ты уходишь из Чента?
— Да. Ты ведь знал, что я ищу работу.
— Да, но…
Мирза повернулся и спокойно посмотрел Полу в глаза. Помолчав некоторое
время, он сказал:
— Я скажу тебе, почему мне никогда не приходило в голову завидовать
пациентам, Пол. Им не уйти из этого места, даже когда они не могут его
больше выносить. Я сыт по горло Святым Джо, и это выплеснется наружу, неважно,
пошлю я ему бумагу или просто скажу все, что думаю, и уйду. Если это придет
в голову пациенту, его накачают наркотиками или просто сунут в смирительную
рубашку, чтобы не забивать голову чужими проблемами. Представь, провести
в этой дыре остаток своей жизни. И выйти отсюда только на катафалке.
Он крутанулся на каблуках и вышел, оставив Пола стоять пораженным тем
ядом, который прозвучал в его голосе.
«Никогда не знал, что он так ненавидит это место; он всегда всех разыгрывал
и смеялся… Я ведь чувствую то же самое. Почти то же самое, но я смогу перетерпеть,
пока не кончатся два года — я думаю. По крайней мере, придется постараться.
Но какую глупость я сказал о зависти к больным. Что они должны чувствовать!
Что должна чувствовать Арчин, вспоминая вольный воздух Ллэнро! Находиться
здесь — значит, сходить с ума, неважно, был ли ты раньше сумасшедшим. Арчин,
запертая до старости в Ченте, вечно оплакивает свой потерянный и прекрасный
дом, слоняется по больнице в грязном тряпье со спутанными волосами и черными
ногтями, пахнет, как старуха, ни с кем не разговаривает, если не считать
односложных ответов санитаркам… Господи, какая потеря, какая потеря!»
33
В последнее время Пол вообще мало разговаривал с коллегами во время
их совместных трапез, а сейчас новость о предстоящем отъезде Мирзы подействовала
на него так угнетающе, что он совсем замкнулся. Натали сделала несколько
попыток втянуть его в общую беседу, но безуспешно; он заметил, как ее взгляд
встретился со взглядом Мирзы, словно спрашивая, что случилось.
Ожидая, пока принесут десерт, он неожиданно почувствовал, что не может
больше находиться в их компании. Он резко отодвинул стул и вышел. На площадке
перед столовой никого не было. Поддавшить неожиданному порыву, он, вместо
того, чтобы вернуться к себе в кабинет, приложил ухо к двери и стал слушать.
Сначала раздался голос Натали.
— Странное у Пола настроение, правда?
— Постарайся посочувствовать, — сказал Мирза. — У бедняги семейная
жизнь налетела на камни, а с этим за два дня не справишься.
— Неужели все то же? — со смешком произнес Фил Керанс. — А я думал,
что-то не так с его любимой пациенткой. В последнее время он не любит о
ней говорить.
«Тебе-то какое дело? Или надеешься услышать грязные детские воспоминания
и потешить свою закомплексованную католическую душу?»
Не понимая, что делает, Пол резко рванул на себя дверь и шагнул в столовую.
Все недоуменно уставились на него.
— Я… э-э… я не оставил тут свои сигареты? — сымпровизировал он.
Повод, судя по всему, не показался уважительным; во всяком случае,
их глаза задержались на его лице дольше, чем ему хотелось бы, пока Мирза,
сидевший ближе всех, не сообщил, что никаких сигарет здесь не наблюдается.
— Значит, они в кабинете, — пробормотал Пол. — Простите.
Во второй раз захлопнув дверь, он почувствовал, что покрывается потом
— отнюдь не из-за жары.
«Что на меня нашло?»
Громко стуча каблуками по ступеням лестницы, он бросился в спасительное
одиночество кабинета.
«В конце концов, через несколько минут придет Арчин, и мы будем говорить
о Ллэнро. "Что-то не так с его любимой пациенткой!" Если бы этот
толстый ирландец только знал… Но мне с трудом дается любая работа. Я должен
благодарить судьбу, что случайно оказался под ее защитой. Если бы она не
учила с такой настойчивостью английский, если бы опустила руки и впала
в отчаяние, как бы наверняка сделал в такой ситуации я, со мной было бы
кончено. У меня не було бы причин бороться.»
С полки, куда часы поставили в первый день, ему приветливо помахала
косой зловещая фигура Времени. За то, что эти часы не дали ему утонуть
без следа в зыбучем песке проблем, он уже давно испытывал к ним что-то
вроде благодарности. Полированный постамент покрылся тонким слоем пыли;
прежде чем сесть за стол он вытер его салфеткой.
Сигареты, естественно, лежали у него в кармане, и, несмотря на то,
что ему уже давно хотелось курить, он на всякий случай позволил себе достать
их, только захлопнув дверь. В ту же секунду зазвонил телефон.
— Доктор Фидлер? Ой, как хорошо. Не вешайте трубку. Одну минутку… Доктор
Элсоп, я нашла доктора Фидлера — он у телефона.
«Он что, решил сегодня не приезжать?»
— Добрый день, молодой коллега! Послушайте, я уже закончил ланч и хочу
приехать раньше, чем мы договорились, — фактически, я выезжаю из Бликхема
прямо сейчас и буду у вас через двадцать минут. И раз уж у меня появилось
свободное время, я просто обязан взглянуть на Арчин. Я ведь не видел ее…
должно быть недели три, верно?
Пол почувствовал, будто сердце наливается свинцом.
— Вы, кажется, говорили, что встречаетесь с ней каждое утро в начале
работы, верно? Не присылайте за ней, пока я не приеду, хорошо? Я хочу сначала
сказать вам пару слов.
Пол молчал.
— Алло? Вы где?
— Да-да, простите.
— Хорошо… До встречи.
Щелк.
Не меньше минуты после того, как Элсоп отключился, Пол сидел, окаменев
и зажав в руке трубку.
«Будь он проклят! Что за манера совать нос в мои дела? Я же показал
ему все бумаги. Не верит, что я добился успеха? Проверяет?»
Пепел слетел с сигареты, как только он пошевелил пальцами. Он сильно
дунул, но пепел только разлетелся тонким слоем по бумагам и столу. На сегодня
это было уже слишком.
«Он придет, начнет распрашивать Арчин, и она расскажет… Я еще не все
знаю о Ллэнро. Я не вынесу, если это сейчас сломается. С другой стороны,
я…»
И вдруг сумятица в мыслях успокоилась. Рука снова потянулась к телефону.
— Сестра? Кто это? Ох, Сестра Кирк! Не будете ли вы так любезны прислать
Арчин ко мне прямо сейчас?.. Да, простите, я понимаю, что еще время ланча,
но нет необходимости ее провожать — я уверен, что она сама найдет дорогу.
Ожидая, он докурил сигарету и достал новую. Очень скоро послышался
мягкий стук в дверь. Он пригласил ее, усадил в кресло лицом к себе, ввел
в транс — сейчас, после почти ежедневного повторения на эту процедуру уходило
не больше десятка слов, — и обратился к ней в полной уверенности, что делает
это в интересах пациента.
— Арчин, доктор Элсоп хочет приехать и поговорить с тобой. Ты помнишь
доктора Элсопа?
— Да.
— Арчин, как ты думаешь, что случится, если ты расскажешь ему о Ллэнро?
Он тебе поверит?
Молчание; потом отрицательное движение головой.
— А если он не поверит тебе, что он подумает?
Она пожала плечами.
— Что я сумасшедшая, — с нажимом проговорила она.
— Боюсь, что так. — Пол решительно подался вперед. — Слушай меня очень
внимательно. Если в этой комнате находится кто-нибудь, кроме меня, ты забываешь
о Ллэнро. Если кто-нибудь, кроме меня, спрашивает тебя, ты ни слова не
говоришь о Ллэнро. Ты не отвечаешь на вопросы, откуда ты пришла, и как
здесь оказалась. Через несколько минут я разбужу тебя, ты выйдешь из комнаты
и будешь сидеть на подоконнике до тех пор, пока я не позову тебя обратно.
Когда ты войдешь, я снова введу тебя в транс, но ты не будешь говорить
о Ллэнро, если в комнате посторонние!
Элсоп появился в кабинете с мрачным видом. Захлопывая дверь, он сказал:
— Что Арчин делает одна на лестнице? Я же просил не посылать за ней,
пока мы не поговорим.
— Простите. — Пол пожал плечами. — Она теперь ходит одна — ей уже можно
доверять, — и ей, видимо, нравятся наши ежедневные разговоры. Когда она
вошла, я просто попросил ее подождать несколько минут.
— Ясно. Это не займет много времени. — Элсоп опустился в кресло, в
котором только что сидела Арчин. — Я просмотрел ваши последние записи,
включая те, которые посвящены Арчин, и хочу сказать, что они никуда не
годятся, Пол, они просто никуда не годятся.
Кольнувшая совесть заставила нервы Пола натянуться до предела.
— Я знаю о вашей жене и обо всем, что с этим связано, — продолжал давить
Элсоп. — Я весьма сочувствую, поверьте. Именно поэтому я воздерживался
до последнего времени от комментариев и надеялся, что вы справитесь со
своими проблемами без моего участия. Но поскольку вы исправно пишете свои
заметки — лучше бы вы этого не делали, я должен сказать, что они представляют
собой самый неинформативный словесный мусор, который я когда-либо видел.
Особенно те, которые касаются Арчин. Несомненно, некоторая обрывочность
других записей вызвана тем, что вы уделяете ей слишком много времени; я
готов это понять, если бы только столь длительные ежедневные беседы давали
реальные результаты, и вы бы стремились довести дело до конца. Но, насколько
я могу судить, результатов нет, и тем не менее вы не намерены их прекращать.
Он достал из кармана пачку сложенных вдвое листов.
— Это все ваши записи об Арчин. Можно сравнить последние отчеты с теми,
которые были сделаны шесть или восемь недель назад и, если не считать малозначительных
деталей, не заметить никакой разницы.
— Что вы, я добился значительного прогресса, — ответил Пол. — Что вы
имеете в виду под результатами? Или вы рассчитывали, что я полностью восстановлю
ее память?..
— Вы нигде не упомянули, что у нее амнезия.
— Господи, да половина этих бесед была посвящена урокам английского,
а не терапии! Я не мог делать заключения до тех пор, пока не был уверен,
что под одними и теми же словами мы с ней понимаем одно и то же. Но сейчас
я почти удовлетворен. У нее безусловно амнезия, причину которой я не могу
пока установить, но она в состоянии свободно говорить о том, что с ней
происходит в последнее время, и я считаю, что лучшее, что мы можем для
нее сделать, — это предоставить ей как можно больше свободы, разумеется,
следить за ней на случай непредвиденных эксцессов вроде того, который произошел
в Бликхемской больнице, но я надеюсь, что менее напряженная обстановка,
чем та, которая окружает ее в Ченте, позволит ей расслабиться и выявит
из памяти подавленные мотивы.
Слова звучали весьма бойко и убедительно, однако лицо Элсопа оставалось
подозрительно хмурым.
— Вы так и не определили ее национальность? — спросил он.
— Гм… нет. Только то, что, по мнению филологов, ее язык принадлежит
к группе восточных.
— Есть во всем этом какая-то нелепость, — решительно произнес Элсоп.
— Ее амнезия, если это именно она, слишком... слишком всеобъемлющая. Это
имело бы смысл, если бы она была связана с каким-либо изолированным предметом.
Но… ладно. — Он встал и двинулся к дальней стене кабинета. — Зовите ее
и проводите обычную беседу. Как будто меня здесь нет.
Пол покрылся потом, Пол подчинился. Пока Арчин усаживалась, он напомнил
ей об Элсопе, и она механически ему улыбнулась. Затем провел обычное вступление,
такое же, какое делал совсем недавно, и минут десять прочесывал себе мозги,
придумывая на ходу вопросы, которые удовлетворили бы Элсопа, и в то же
время не затрагивали бы ее происхождения.
Неожиданно он заметил, что Элсоп подает ему знаки. Ему не осталось
ничего другого, как приказать Арчин сидеть спокойно, и обернуться к консультанту.
— Вы так ничего не добьетесь, молодой коллега, — решительно сказал
Элсоп. — Вы обходите ключевые позиции — особенно чувствительные области,
секс, насилие, и даже ее происхождение и семью. Позвольте, я сам ее спрошу,
тогда вы поймете, что я имею в виду.
Внутренне дрожа, Пол вынужденно подчинился и снял стандартный приказ,
который обычно отдают при введении в гипноз — «Ты не слышишь ничьего голоса,
кроме моего,» — обычно он его пропускал, но сегодня произнес из-за Элсопа.
«Она слишком привыкла говорить обо всем в этом месте и в это время.
Сможет ли мой поспешный приказ удержать ее рот на замке?»
Когда Элсоп начал задавать вопросы, он поймал себя на том, что кусает
ноготь большого пальца, и поспешно спрятал руку в карман, чтобы скрыть
этот предательский признак.
Облегчение подступало волнами, и тем сильнее, чем дольше длились расспросы.
Арчин решительно отбивала все попытки Элсопа втянуть ее в разговор о семье
и доме, хотя, как только он переходил к недавним событиям, отвечала с готовностью.
«Боже мой, Арчин. Ты… ты так предана мне. Я делаю для тебя все, что
могу, и теперь вижу, как сильно ты это ценишь.»
Затем, однако, Элсоп свернул на другой курс, и облегчение мигом улетучилось.
— Вы помните лес, где впервые встретили доктора Фидлера, — спросил
Элсоп. — Перед этим там был другой мужчина. Вы помните?
Она утвердительно кивнула.
— Что случилось, когда вы его встретили, Арчин?
«Господи Иисусе! Я никогда не говорил с ней о Фабердауне. О чем я думал?
Я обязан был написать об этом в отчете. Не удивительно, что Элсоп так доволен!
Как говорил папа Фрейд!..»
— Я… я подошла, чтобы сказать ему привет, он что-то ответил, я не поняла,
он схватил меня за руку и хотел… я не знаю этого слова по-английски. Положить
меня на землю и получить от меня удовольствие.
— Что же вы сделали?
— Я сначала удивилась, что не понимаю, что он говорит. Потом он сделал
мне больно, толкнул меня — толкал, так, и я поняла, что должна с ним бороться.
Он был тяжелый. Я сделала так… — Жест, показывающий, как она царапает ему
щеку. — Потом я его ударила. Он отодвинулся назад, потом начал опять, и
я поняла, что должна его остановить.
— Как?
— Я ударила его о дерево, — пробормотала она еле слышно, словно стыдясь.
— А перед тем, как вы его увидели? — продолжал Элсоп. — Что случилось
тогда?
Молчание.
— Где вы тогда были, в лесу или в поле?
Молчание.
Некоторое время Элсоп продолжал давить. Наконец, он вздохнул и передал
управление Полу, который вывел Арчин из гипноза и отослал в палату, радуясь,
что все наконец-то закончилось.
— Я понимаю, как вам трудно, — согласился Элсоп, когда дверь за ней
закрылась. — Тем не менее, вам стоит придерживаться этого направления более
интенсивно — идти назад от самого раннего момента, который она помнит.
Но эта резкая граница между ясностью ее воспоминаний после определенного
момента и полным провалом до него наводит меня на мысль о мозговой травме.
Вы ведь так и не сделали ей рентген черепа?
Пол покачал головой.
— Как вы думаете, вы сможете ее уговорить полежать спокойно, пока ей
сделают снимок?
— Уверен, что смогу.
— Хорошо, сделайте это как можно быстрее. Все очень запутано, но она
определенно склонна к сотрудничеству. Это вселяет надежду…Тем не менее
не забывайте, что я вам говорил об оформлении записей.
— Да. Простите. Но разрыв с Айрис выбил меня из колеи.
— Может, вам стоит взять отпуск на одну-две недели? — предложил Элсоп.
— Спасибо, но… нет. Я только начну хандрить в одиночестве, и вреда
от этого будет больше, чем пользы. Так я, по крайней мере, занят работой.
— В жизни, знаете ли, есть и другие вещи, а не только работа, — сказал
Элсоп и поднялся. — Хотя, согласен, одинокая хандра не пойдет вам на пользу.
Когда вы сможете сделать рентген?
— На всякий случай, мне стоит поехать вместе с ней. — Пол перелистал
настольный календарь. — Я не дежурю в эти выходные. Попробую договориться
на субботу утром, как в прошлый раз.
— А разве в субботу у вас нет этого дурацкого комитета?
— Черт, есть конечно. Я просто забыл записать. Но это неважно, я успею
после. Доктор Холинхед в последнее время проводит заседания быстро.
34
«Мне страшно.»
Пол сидел молча, почти не слыша голосов других членов комитета, обсуждавших
жалобу профсоюза, в которой утверждалось, что слишком много ремонтных работ
в больнице делают пациенты. Он даже не пытался понять, кто о чем говорит.
Бессловесный страх бился у него в голове, как сумасшедший скрежещущий колокол
наверху на башне.
«Я ей все рассказал, повторил, объяснил, что ничего страшного в рентгеновском
оборудовании нет; я показывал ей снимки головы и рук. Кажется, она поняла.
Но если она опять сорвется, они… Нет, я даже не хочу думать, что они сделают.
Но что же ей померещилось тогда в этой машине? Она не признается.»
Говорил Рошман, пухлый человечек очень еврейской наружности, очки в
роговой оправе сидели не столько у него на носу, сколько на румяных щеках,
а редкие волосы были уложены на макушке параллельными рядами, между которыми
просвечивала розовая кожа.
«На некоторое время я отвязался от Элсопа, но то, что я не спросил
Арчин о Фабердауне и не записал все как следует в отчет, — грубая ошибка.
Зато он получил легко и просто то, что ему больше всего хотелось: полноценное
чувство, которое обычно испытывает отец, если ему удается продемонстрировать
сыну свое превосходство, и еще облегчение, что сенсационная статья, сделающая
имя сына громче его собственного, появится не скоро.»
Перешли к следующему пункту. На этот раз Пол вообще не понял, о чем
речь.
«Я хочу… Чего я хочу? Наверно, впустить хоть немного Ллэнро в наш больной
мир. Сюда, где как мухи на стекле жужжат эти глупые голоса. Цветы в человеческий
рост, дыхание далекого моря. Я хочу завещать его тому, кто одинок, но силен
внутренним зрением. Что поймет Холинхед о стране, где у власти не те, кто
сильнее всех к ней рвется, а те, кого сильнее всего любят?»
Холинхед, собравшийся уже объявить следующий пункт повестки дня, заметил
взгляд Пола и поднял голову.
— Вы хотели что-то сказать, доктор Фидлер?
— А… нет. Нет, спасибо. Это уже неважно.
Подозрительный взгляд главврача еще некоторое время ощупывал его лицо
и наконец вернулся обратно к бумагам.
«Потерять Ллэнро: мука. Но хотя бы помнить его: я завидую. Я помню
только гулкий туннель, дом, на милю вокруг которого не сыщешь живой души,
школу, где меня разбавленными чернилами учили отвечать на идиотские вопросы,
женщину, которая знала, что ее сын умнее и ярче других, и которая при каждом
удобном случае спешила подышать на это его сияние и потереть рукавом, другую
женщину, которая прекрасно понимала чувства первой, но которая не дала
мне исправить эту ошибку хотя бы в следующем поколении. Есть ли на каком-нибудь
далеком рукаве дельты времени Пол Фидлер, но не один из тех миллиардов,
которые жалуются мне на свою проклятую судьбу, а счастливый? Если есть,
то он думает не моим мозгом. Мой камертон не настраивается на счастье.»
Он принялся рисовать на обратной стороне протокола. Он изобразил что-то
вроде карты из линий, расходящихся от центрального ствола. Снизу вверх
он стал ставить на них метки: первую развилку он назвал «Травма в одиннадцать
с половиной лет» и пририсовал рядом могильный холмик, вторую — «Отчислен»
— широкая стрелка, символ тюрьмы. Никакой системы в том, как он расставлял
метки не было; он мог вспомнить сотни таких развилок, не сходя с места.
Наверху листа — современность и подсчет очков. Он вдруг заметил, что
почти каждая ветвь кончается символом какого-нибудь несчастья; не давая
воображению разыграться, он собрал их снова в одну точку и пририсовал рядом
череп и кости. Задумчиво он стал водить по линиям, выискивая развилку,
которая вела бы к чему-то лучшему, а не к худшему.
«Может, здесь? Если бы Айрис разорвала помоловку? Да, пока только этот.
Я был бы раздавлен, но потом… потом в первой или второй больнице, где я
работал, я бы встретил молоденькую симпатичную медсестричку, мы бы поженились,
она бы еще поработала некоторое время, пока я не получил бы должность с
приличной зарплатой, и, может быть, сейчас я бы мечтал, как вернусь домой
и повезу жену и сына в какую-нибудь деревеньку в добром старом Остине,
и мы бы там смеялись и строили планы…»
— Доктор Фидлер, вы намерены продолжать заседание в одиночестве?
Холинхед со всем сарказмом, который он был способен продемонстрировать,
складывал бумаги в папку, все остальные, не торопясь, двигались к двери.
Чертыхнувшись, Пол присоединился было к ним, но Холинхед щелкнул пальцами
и жестом приказал подождать. Он нервно подчинился.
— Вы не слишком внимательны, доктор Фидлер, — напрямую упрекнул Холинхед,
когда все остальные, кроме мисс Лаксхэм, наводившей на столе порядок, оказались
на приличном расстоянии. — Вы фактически отсутствовали на заседании.
Не дожидаясь ответа, он поднялся, и лицо его посуровело.
— Кроме того, вашу работу в последние несколько недель трудно назвать
выдающейся. Я старался воздерживаться от комментариев, но не я один заметил
ваш отсутствующий вид, и именно поэтому считаю своим долгом призвать вас
взять себя в руки.
«Самоуверенный ублюдок.»
— Вы были когда-нибудь женаты? — спросил Пол.
— Я знаю о… э-э… отъезде вашей супруги. Именно поэтому я в последнее
время проявлял к вам снисхождение.
— Так были или нет?
— Не понимаю, зачем это вам?
— Если бы вы были женаты, вы бы понимали. Возможно.
— Если я правильно уловил вашу мысль, — резко сказал Холинхед, — то
должен в свою очередь потребовать, чтобы вы учли возможные последствия
ваших ежедневных и многочасовых бесед с молодой и привлекательной пациенткой.
И прежде чем вы — судя по вашему виду — скажете какую-нибудь грубость,
позвольте подчеркнуть, что в то время, пока я с ничем не оправданной непредусмотрительностью
вам доверяю, среди пациентов психиатрической больницы ходят упорные слухи
о вашем приятном времяпрепровождении. Было бы полезно для всех, если бы
доктор Радж освободила вас от ведения этой пациентки.
— Полезно для всех? — дернувшись, откликнулся Пол. — Для всех, кроме
самой пациентки. Я всегда считал, что прежде всего должны учитываться интересы
больных.
— Вы просто не знаете, — пробурчал Холинхед, — какое прозвище ходит
сейчас по больнице применительно к этой молодой женщине. Ничего похожего
на «Сопливого Эла» для доктора Элсопа или моего собственного эпитета «Святой
Джо».
«Хорошенькое дело. Я был уверен, что он ничего не знает об изобретениях
Мирзы.»
Вслух Пол сказал:
— Что еще за прозвище? Я ничего не слышал.
— Они ее зовут… — Холинхед замялся. — Они ее зовут фидлеровской сучкой.
На этот раз рентген был назначен на половину двенадцатого. Больничная
машина ждала у входа недалеко от того места, где он поставил свою, но до
отъезда оставалось еще несколько минут.
Пол стоял рядом с машиной, греясь на солнце и радуясь поводу надеть
темные очки и спрятать глаза от водителя, с которым пришлось из вежливости
переброситься парой дежурных фраз. Поскольку в Чент потом возвращаться
было не нужно, он решил, что поедет на машине вслед за больничной, а потом
— сразу домой.
— Прекрасный день, — слушал он вполуха болтовню шофера. — Хотел свозить
жену с ребенком на природу. В реке поплавать, может быть. Пока погода не
испортилась. — Критический взгляд в небо. — А вместо этого придется торчать
в Бликхеме до самой темноты.
«Фидлеровская сучка. Не может быть, чтобы это запустил Мирза. На него
не похоже. Да и ни на кого…»
— Они должны быть с минуты на минуту, — механически сказал он. — Да,
вон сестра Дэвис ее ведет.
«Чем-то недовольна. Поссорилась с дружком? Или просто неохота работать
в такой хороший день?»
— Доброе утро, Арчин.
— Доброе утро, доктор Фидлер.
«Значит, ее так зовут? И это ее не задевает? Наверно не знает, какой
смысл в английском языке имеет слово «сучка».»
Он чувствовал странное давление в голове, словно череп вот-вот лопнет,
как пережженный глиняный горшок под горячим солнцем, и все его тайные мысли
высыпятся наружу на обозрение всему миру.
— Вы едете с нами, доктор? — спросила сестра Дэвис непривычно резко.
Шофер открыл заднюю дверь, чтобы Арчин могла забраться внутрь, что она
и сделала, бросив грустный взгляд на больничный сад.
— Я поеду за вами на своей.
— Понятно. — Сестра разочарованно закусила нижнюю губу.
— В чем дело, сестра?
— Ну… Я не думала, что это займет так много времени. — Она замялась,
потом быстро сказала, словно решив, что незачем скрывать. — Я должна была
освободиться до ланча, и мы договорились с другом, что он меня встретит,
и я подумала, что если вы поедете в больничной машине, то… ладно, не имеет
значения.
Она забралась вслед за Арчин в машину, и водитель со стуком захлопнул
за ними дверцу. Этот звук откликнулся гулким эхом в голове Пола.
«Торопится на свидание, наверное с каким-нибудь красавцем. Мечтает
отвезти жену и ребенка поплавать в реке. А я? У меня голова трещит от перегретого
солнцем учебника. Худшее лето в моей жизни. Мирза уезжает, Айрис нет, ребенка…
наверное, тоже уже нет. У меня не осталось ничего, кроме несущуствующего
мира по имени Ллэнро, но и его они скоро отнимут.»
Он не заметил, как доехал от Чента до Бликхемской больницы; сознание
его выключилось и вернулось обратно, только когда он протянул руку Арчин,
чтобы помочь ей выйти из машины. Она подняла глаза на чистое голубое небо
и вздохнула.
— Что-нибудь не так, Арчин? — спросил он, волнуясь, что может вернуться
ее слепой страх и все его уговоры и увещевания разлетятся прахом.
— Я хочу…
— Что?
— Я хочу увидеть это опять, — сказала она и, уступая нетерпению сестры
Дэвис, покорно двинулась за ней к дверям больницы: трогательная печальная
кукла в уродливом ситцевом платье и грубых тяжелых башмаках.
«Она хотела пожаловаться. Смотреть через решетку на летнее небо: это
кого угодно выведет из себя.»
Дежурил тот же молодой человек, что и в прошлый раз, и так же как и
в прошлый раз, он был сильно раздосадован. И опять извинялся. Сегодня расписание
полетело к черту из-за лошади, которая лягнула двух человек, сшибла третьего,
и ее пришлось пристрелить, но единственным подходящим оружием для этого
оказалось охотничье ружье, из-за чего ни в чем ни повинному прохожему попала
в ногу дробь.
Это означало, что ждать придется минимум полчаса.
Некоторое время Пол размышлял о зарешеченных окнах и Ллэнро. Затем
его глаза остановились на лице сестры Дэвис с опущенными углами ее обычно
улыбающихся губ, а в ушах раздался обиженный плач ребенка, которому пообещали
путешествие на речку, а теперь все срывается.
Он сказал:
— Скажите водителю, чтобы он отвез вас домой, сестра. Я привезу Арчин
в Чент на своей машине.
«Я это сказал. Должно быть я думал об этом, пока ехал. Просто у меня
сейчас ничего не держится в голове. Но ради всего святого, нет такого закона!
У нее нет документов, она не добровольный пациент, ее просто засунули в
Чент, потому что это кому-то показалось удобным. Взгляни на эту смуглую
мордашку; на ней так и светится «ах!»»
Но мордашка лишь изумленно улыбнулась.
— Вы уверены, доктор? Я хочу сказать, вы уверены, что все будет нормально?
— Идите, — ворчливо сказал он. — Пока я не передумал.
На миг ему показалось, что она бросится ему на шею, но она лишь рассыпалась
в благодарностях, крутанулась на каблуках и исчезла.
Дежурный с сомнением посмотрел на Арчин.
— Вы ручаетесь, доктор? — тихо спросил он Пола. — Прошлый раз, вы знаете…
— Это единственное в мире, что изменилось к лучшему, — уверенно ответил
Пол.
— Я все-таки позову санитара, — сказал дежурный. — На всякий случай.
«Только не подведи меня, девочка. Только не подведи.»
Не подвела. Ей, не торопясь, дали рассмотреть аппарат, что она проделала
с тщательностью, выходящей за рамки простого любопытства, затем пожала
плечами и села на нужное для снимка место. Пол подумал, что только он заметил,
каких усилий ей это стоило.
К тому времени, когда Пол закончил договариваться, чтобы снимок переправили
в Чент, субботний рабочий день в больнице подошел к концу. Коридор заполнился
сестрами, закончившими дежурство и спешащими к выходу, одеты они были в
легкие платья из полупрозрачной материи, без рукавов и не достающие до
колен, двоих или троих сопровождали парни в рубашках с распахнутыми воротниками.
Они пересекали больничный двор, просачиваясь между припаркованными машинами
и вливались в толпу, стекающуюся со всех сторон к автобусной остановке
в ста ярдах дальше по улице.
Арчин замерла в дверях, и Пол, почувствовав ее настроение, остановился
рядом.
Некоторое время она всматривалась в протекавшую мимо толпу, потом сказала:
— Пол, я здесь уже несколько месяцев, но ваш мир видела только по телевизору.
Я даже не видела ваши города.
— Боюсь, что…
Слова умерли, не родившись.
«Нет, чем бы все это ни закончилось, нельзя, чтобы она думала, будто
в моем мире нет ничего лучше, чем убогий Чент, войны и тюрьмы. Обрывки
счастья. У других пациентов есть родственники, которые забирают их на выходные
домой. У нее нет никого. И у меня нет никого.»
Он взял ее за руку и повел в мимо машины, чувствуя себя почти пьяным
от собственной храбрости.
«Если пациент не может быть уверен, что он в безопасности рядом со
своим врачом, то грош цена такому врачу. Черт с тобой, Святой Джо. Уличный
скрипач ведет свою сучку на прогулку.»
35
Сперва он держался настороже, опасаясь, что она попытается убежать.
Но очень быстро успокоился и сам увлекся прогулкой. Арчин радовалась так,
что чуть не прыгала по тротуару — словно девочка, вырвавшаяся на каникулы
из ненавистной школы. В ее поведении было что-то детское и трогательное:
она без всякого стеснения таращилась на прохожих, через каждые несколько
ярдов останавливалась поглазеть на витрины и требовала объяснений всему,
что там видела.
Бликхем никогда не был особенно привлекательным городом, но сегодня
погода скрашивала его безобразие. Пол провел ее по самым симпатичным улицам,
показал елизаветинскую ратушу, еще две или три достопримечательности, но
потом сдался, и они стали бродить просто так, куда глаза глядят. Трогательное
восхищение, с которым она встречала все вокруг, было ему наградой.
Через час или чуть больше он почувствовал, что проголодался. Тут возникала
проблема с ее непреклонным вегетарианством, но, поломав несколько минут
голову, он вспомнил о китайском ресторанчике, в который ходил как-то на
ланч с помощником Элсопа. Располагался он как раз неподалеку.
Повернувшись, чтобы заговорить о еде, он вдруг обнаружил, что Арчин
чем-то подавлена, в полную противоположность ее радужному настроению всего
минуту назад.
— Что случилось? — встревоженно спросил он.
— Нет, нет, ты собирался что-то сказать?
— Я подумал, что надо сходить поесть. Я знаю место, где не дают мясо.
Она кивнула и некоторое время шла молча. Наконец, когда они прошли
мимо группы людей, сказала:
— Пол!
— Да?
— Эти люди очень странно на меня смотрят. Почему?
Ничего не понимая, он сам уставился на нее, потом вдруг щелкнул пальцами.
«Господи! В этом мешке вместо платья на два размера больше, чем надо,
и в солдафонских штиблетах — люди, наверно, думают, что ее только что выпустили
из тюрьмы.»
Он остановился и огляделся по сторонам.
«Нельзя, чтобы такая ерунда испортила ей день. Но она не знает своего
размера. Что же делать, покупать портновскую ленту? Нет, к черту. Я обращаюсь
с ней, как с ребенком. Я чувствую себя отцом. Я чувствую… Проклятье, я
чувствую гордость.»
— Правильно! — сказал он вслух. В следующий раз тот, кто на тебя посмотрит,
подумает: «Ну и ну!»
— Что?
— Неважно.
В Бликхеме был универмаг, работавший по субботам, специально для мелких
клерков и фермеров, которые только в выходные дни и могли выбраться за
покупками. В отделе женской одежды они сразу же натолкнулись на продавщицу,
черное форменное платье которой вместо пояса было подвязано измерительной
лентой.
— Эта юная леди провела некоторое время в больнице, и ее… гм… одежда
сейчас на складе, — весело солгал он. — Не могли бы вы подобрать ей что-нибудь
подходящее?
Продавщица с сомнением посмотрела на Арчин.
— Только в подростковом отделе, — ответила она. — Вон там.
Пол повернулся туда, куда она показывала. В дальнем углу отдела он
увидел множество полок и вешалок с разноцветной яркой одеждой, которые
они почему-то не заметили, когда входили. Он уверенно двинулся в указанную
сторону.
«Теперь посмотрим, удалось ли мне набраться вкуса от лондонских модниц,
которые всегда крутились вокруг Айрис. Должна же быть хоть какая-то польза
от этой проклятой женщины.»
Глаза его выхватили трикотажное нижнее белье в дерзкую черно-белую
клетку, кружевной пояс для чулок и сами чулки с белой оборкой поверху и
в сеточку с цветочным узором.
«Кажется, сейчас это в моде. Она выглядит лет на четырнадцать, а я,
наверное, на все сорок.»
— Вот этот комплект, — сказал он, показывая рукой. — И… минутку. Голубое?
Нет. Желтое подойдет больше. Покажите нам желтое платье. И летний плащ.
Вон тот, светло-зеленый.
— Да, сэр, — послушно вздохнула продавщица.
Дожидаясь Арчин из примерочной, он нервно закурил. Отдел заполнялся
подросткового вида девушками. Пол был здесь единственным мужчиной, и все
они в изумлении таращились на него, кроме нескольких, которые, очевидно,
приняв его за деталь интерьера и не сочтя нужным ждать, пока освободится
примерочная, поснимали одежду и на расстоянии вытянутой руки от Пола принялись
примерять новые платья. Он попытался в свою очередь тоже смотреть на них,
как на мебель, но скоро почувствовал, как от близости такого количества
теплой и гладкой кожи в нем просыпается запертый после отъезда Айрис в
дальний угол сознания инстинкт.
«Интересно, Мирза знает кого-нибудь из них? Я бы не удивился. Он, кажется,
перепробовал все категории местных жительниц.»
— Пол?
Если бы она не окликнула его по имени, он ни за что бы ее не узнал.
Арчин стояла перед ним — робкая, тоненькая и великолепная, в желтом приталенном
платье, белых кружевных чулках и легких рыжевато-коричневых босоножках,
глаза сияют, волосы, отросшие за время пребывания в Ченте, уложены на одну
сторону гладким крылом. Рядом с довольным видом стояла продавщица.
— Извините, что заставили вас так долго ждать, сэр, но я решила, что
юной леди нужны туфли, и еще я взяла на себя смелость причесать ее в более
современном стиле.
— Не нужно извинений, — сказал Пол. — Просто покажите мне счет.
Удовлетворенно ухмыляясь, продавщица двинулась к кассе, а Арчин, не
в силах больше сдерживаться, повисла у него на шее.
Из дальнего угла отдела на ниx во все глаза таращились две девчoнки,
видимо сестры. Выражения их глаз говорили яснее слов: «Золотой папочка!».
Не сговариваясь они повернулись друг к другу, на лицах обеих была написана
нескрываемая зависть.
К ресторану они подошли как раз вовремя; швейцар уже сообрался переворачивать
табличку на двери с «открыто» на «закрыто». Но обслужили их как положено,
несмотря на то, что они были последними посетителями.
Пока они изучали меню, Пол незаметно — по крайней мере, он на это надеялся
— изучил состояние своего кошелька.
«Если учесть количество потраченного материала, современная мода получается
весьма дорогой.»
— Можно посмотреть? — попросила Арчин, протягивая руку.
— Что? Ах, это? — Он достал деньги. — В Ллэнро нет денег?
— Есть, но ими редко пользуются. — Неожиданно она запнулась, а глаза
стали испуганными. — Я не должна была этого говорить? Мы здесь не одни.
Она ошеломленно схватилась за голову.
— У меня такое чувство, что ты сказал, что я не должна об этом говорить.
Пол рассудительно улыбнулся.
— Если мы не в больнице, это не имеет значения. И потом, я начал первым.
Она кивнула и принялась исследовать банкноты.
— А почему редко пользуются?
— Ох — потому, что там хватает всего для всех. Еды, домов… Ты живешь
не в Ченте, Пол?
— Нет.
— Знаешь, — она негромко рассмеялась, — сначала я думала, что в этом
мире все живут в таких больших домах, как больница, и мужчинам и женщинам
нельзя быть вместе. Я подумала: тьяхарива, они не наслаждаются друг другом.
«Так оно и есть. Кроме везучего прохиндея Мирзы.»
— Что ты только что сказала?
— Что? А, тьяхарива? — Начальные звуки этого слова он даже не стал
пытаться произносить; губы и язык отказывались складываться нужным образом.
— Это значит «нельзя, чтобы так было». Наверно так можно сказать. Мы говорим
это слово перед тем как сказать что-то, к чему нельзя относиться серьезно.
«Арчин в Ченте до конца дней: тьяхарива!»
Неожиданно пришедшая в голову мысль заставила его насторожиться.
— Официант! Где у вас телефон?
«Если я не привезу Арчин вовремя, они решат, что она набросилась на
меня и убежала.»
Сегодня дежурил Ферди Сильва. Пол нес какую-то чепуху насчет того,
что хочет показать Арчин знакомые окрестности в надежде пробудить таким
образом ее память. На вопрос, когда они вернутся, он ответил, что она не
заключенная.
— Пол, — сказала Арчин, когда он сел обратно за столик, — покажи мне,
где ты живешь.
— Пожалуйста. — Голова у него кружилась, и он не хотел думать ни о
каких последствиях. — И не только это. Может, я и не в состоянии предложить
тебе прогулку на воздушном шаре, но мы можем проехать гораздо дальше на
машине.
«Когда я был маленьким, мне говорили, что дети появляются с неба. Эта
девушка из другой, яркой вселенной: не ангел, но дух, эльф, дочь Ллэнро,
а не этого мира.»
Возвращаясь к больнице, где он оставил машину, Пол держал ладонь у
Арчин на плече. Ей это нравилось, то и дело она поднимала руку, чтобы сжать
его пальцы. И, как он и предсказывал, не было уже ничего странного во взглядах,
которые бросали на нее прохожие.
В таком виде, когда до машины оставалось всего несколько сот ярдов,
они и столкнулись нос к носу с миссис Веденхол.
Время остановилось.
Когда оно двинулось вновь, Пол услышал свой голос, произносящий с идиотской
серьезностью:
— Добрый день, мадам. Ваши собаки больше никакого маньяка не поймали?
Миссис Веденхол побагровела, а когда Пол начал смеяться, рыкнула что-то
нечленораздельное, словно перевоплотившись в одного из своих псов. Арчин
ничего не поняла, но видя, как ему весело, рассмеялась тоже. Taк и не произнеся
ни слова, миссис Веденхол промаршировала мимо.
36
До самого вечера у него не шел из головы этот спектакль, и каждый раз
воспоминание не переставало его веселить. Все шло отлично! Одно он только
упустил из виду: опыт автомобильных путешествий Арчин ограничивался полицейской
и больничной машинами, и когда он разогнал свой «спитфайер» с открытым
верхом до семидесяти миль в час, она испугалась так, что вцепилась мертвой
хваткой в приборную доску.
Скоро, однако, она вошла во вкус, и он вихрем прокатил ее мимо очаровательных
деревушек, которые сам не видел с тех пор, как катался по окрестностям,
размышляя о том, как Айрис отнесется к перспективе переезда в Йембл. Он
показал ей весело журчащий Теме, шершавые скалы Ладло, холмы, покрытые
деревьями такого же цвета, как ее новый плащ, только еще зеленее, а однажды,
когда они остановился, полюбоваться традиционным дачным садиком, живая
изгородь вокруг которого буйно цвела арабисом, плющом и вьющимися розами,
она растерянно проговорила:
— Я думала, что здесь все гадкое, Пол, все, все гадкое.
Глаза ее подозрительно блестели. На мгновение ему показалось, что она
сейчас заплачет.
«Я мог бы и догадаться. Нужно было увозить ее из больницы каждую субботу.
Почему мне это не пришло в голову раньше? Она же должна до смерти завидовать
тем, у кого есть друзья и родственники, которым можно позвонить, и которые
забирают их из больницы хоть на время.»
Она прервала свое созерцание сада и повернулась к нему.
— Пол, ты живешь в таком же доме? Ты сказал, что покажешь, где ты живешь.
Он мысленно сверился с картой.
— Мы будем там через десять минут, — пообещал он и нажал на газ.
Вид дома совершенно очаровал ее, а войдя внутрь, она буквально остолбенела
от восхищения. Она осторожно обошла гостиную, нерешительно потрогала мебель,
словно не в силах поверить, что та настоящая, а он стоял в стороне и не
мог удержать самодовольную улыбку. Что-то очень незамутненное было в ее
реакции, особенно по сравнению с Айрис. Не имея предрассудков по поводу
качества или престижности вещей, она смотрела на все только своими глазами,
и ей это нравилось.
Он провел ее по всему дому, попутно объясняя, что есть что: не просто
кухонная утварь, а электроплита, не телевизор, а телефон, который она видела
в больнице, но ей не разрешалось им пользоваться. Чтобы развлечь ее, он
набрал службу времени и дал послушать.
Она открыла холодильник, с интересом проинспектировала пучки салата,
помидоры, яйца, масло, затем наткнулась на пакет с сосисками и подозрительно
фыркнула. Она подняла на него удивленные глаза, и во взгляде ее читалась
укоризна.
— Прости, — неуклюже сказал он. — Мы относимся к мясу не так, как вы.
Она пожала плечами и отодвинула сосиски в сторону.
— У нас есть поговорка: «Когда идешь в Таофрах» — это такой большой
город, который когда-то был столицей того, что вы называете Данией, — «ты
должен носить такую же одежду, как и другие люди.» Наверно, есть их еду
тоже.
Пол удивился.
— Мы говорим то же самое о Риме. «Когда в Риме, поступай, как римляне».
Захлопывая холодильник, она бросила через плечо:
— Что тут странного? Мы все люди.
Она покрутила кран над раковиной и спросила, все еще не глядя на него:
— Мы будем ужинать здесь, или ты отведешь меня в Чент?
— Если хочешь, поедим здесь. У меня не очень много еды, но для двоих
хватит.
— Ты живешь здесь совсем один?
Пол смущенно переступил с ноги на ногу.
— Сейчас — да.
— А раньше — нет?
— Раньше — нет.
Она подпрыгнула и уселась на краю стола, болтая ногами и любуясь своими
новыми белыми чулками.
— Вы не были счастливы, — предположила она через некоторое время.
— Боюсь, что нет.
— Кажется, в этом мире люди имеют детей просто когда живут вместе,
даже если они не уверены, что будут счастливы, и что будут хорошими родителями.
У тебя есть дети, Пол?
— Нет.
Она ослепительно улыбнулась.
— Как хорошо! Я боялась… Но это было глупо. Ты слишком хороший, чтобы
заставлять детей иметь несчастных родителей.
«Если бы это было правдой!»
Но ее внимание уже переключилось на другое.
— Пол!
— Да?
— Я заключенная в Ченте? Я смогу когда-нибудь оттуда уйти?
Он замялся.
— Это трудно объяснить, — уклончиво начал он, — Понимаешь…
— Ох, я не жалуюсь, — перебила она его. — Мне повезло, что мне помогали,
пока я была чужая, не умела говорить по-английски и все остальное. Но я
старалась учить английский и делать все так, как все люди вокруг меня,
и…
Пол глубоко вздохнул.
— Арчин, что в Ллэнро думают о тех, кто говорит неправду?
— Неправду? — Две складки прорезали ей переносицу. — Мы любим говорить
правду, но иногда это не получается. Тогда мы притворяемся.
«Как она только что сказала: мы все люди.»
— Понимаешь, — проговорил он медленно. — В нашем мире мы любим иметь
всему четкое объяснение. Мы хотим знать о людях откуда они, на что живут,
на каком языке говорят. Ты самый странный человек из всех вокруг. Люди
хотят держать тебя под присмотром. Наблюдать за тобой, быть уверенными,
что ты все делаешь правильно. — Пол вытер вспотевшие ладони о брюки. —
Если они не поверят, что ты говоришь правду, они будут считать, что ты
сумасшедшая.
Она понимающе кивнула.
— Я так и думала. Еще до того, как ты меня предупредил, я решила не
говорить никому о Ллэнро.
— Нужно немного подождать. Когда станет ясно, что ты можешь вести себя
так, как все люди, тебе разрешат уйти из Чента и жить самой. Не волнуйся
— я буду помогать всем, чем смогу.
— Я должна жить сама?
— Ох, у тебя конечно будут друзья, и…
— Ладно. — Она спрыгнула со стола. — Ты не показал мне, что в этом
доме наверху.
С живым интересом она обследовала обе спальни, одна из которых предназначалась
для гостей. Но ванная вызвала у нее такой восторг, что она захлопала в
ладоши и воскликнула:
— Ох! Как здорово!
— Ванная? А что? — Пол несколько удивился.
— Можно? — Она наклонилась потрогать блестящие краны. — Я не чувствовала
себя по-настоящему чистой с тех пор, как появилась в больнице. Там всегда
э-э… запах. А ванна, в которой мне дали мыться, с дезинфекцией. Дези…?
— Ты правильно говоришь.
«Гмммм…»
Он открыл дверцу шкафа и показал ей всякие туалетные разности, оставшиеся
после Айрис. Открутил крышку одного из флаконов, дал понюхать.
— Лучше?
— Мммм! — она прикрыла глаза.
— Тогда вперед. Бери все, что понравится. Какие-то из них надо лить
в воду. — Говоря это, он повернул кран с горячей водой и подождал, пока
руке станет тепло. — И как вы в Ллэнро относитесь к тому, чтобы выпить?
— Выпить? — недоуменно откликнулась она.
— Алкоголь. Ну… — Он замялся. Естественно, для обитателей Чента спиртное
было категорически запрещено. — Ты понимаешь, пиво, вино? Все, что делают
из фруктов или зерна, и от чего становится весело?
— А, да! Мы делаем это из винограда.
— У нас это называется вино. У меня есть внизу немного шерри; я сейчас
принесу.
Он уж почти собрался уйти, когда она его окликнула:
— Пол!
Обернувшись, он снова увидел ослепительную улыбку.
— Пол, ты так добр ко мне. Спасибо.
«К тебе все должны быть добрыми. Поэтому я так смущен.»
Когда он вернулся с бокалом шерри, она успела снять платье и чулки,
дверь в ванную оставалась открытой, и это было для него немного неожиданно.
Его удивила и ее абсолютно спокойная реакция на его появление, и он, уходя,
плотно закрыл дверь ванной.
«Хотя, когда мы встретились впервые, она была совсем голой.»
Он спустился по лестнице, смешал себе коктейль и пошел на кухню, посмотреть,
что есть съестного. Ничего серьезнее, чем на легкую закуску, он не нашел;
с тех пор, как уехала Айрис, он предпочитал не тратить время на стряпню
и питался в основном больничными ланчами и какими-нибудь полуфабрикатами
по вечерам.
Однако, Арчин вряд ли станет возражать против салата из сыра, есть
еще хлеб, купленный только вчера. Что-то бормоча себе под нос и впервые
с того дня, когда он получил работу в Ченте, чувствуя себя по-настоящему
счастливым, Пол занялся приготовлением ужина.
«Как она радуется самым простым вещам. У кого еще обычная ванна с пригоршней
ароматной пены вместо дезинфектанта может вызвать такой восторг. Это все
равно что забрать маленькую девочку из сиротского приюта и показать ей,
как мечта становится явью.»
С тех пор, как он остался один, Пол стал много пить — гораздо больше,
чем допускал его медицинский опыт, зато это помогало ему смотреть на ситуацию
без паники — и теперь, собравшись взять вино к ужину, он обнаружил, что
последняя бутылка пуста. Оставалось еще, однако, холодное пиво. Он пожал
плечами.
«Если не понравится, придется пить воду.»
Он с удовлетворением посмотрел на результат своих трудов: горка сыра
в обрамлении зеленого лука, красных помидоров, ломтиков огурца, ярко-желтых
яблочных долек и темно-коричневых сухофруктов. С хлебом и апельсинами на
десерт этого должно им хватить.
Он вернулся в гостиную взять себе еще шерри. Когда он наливал вино
из бутылки в стакан, сверху раздался ее голос:
— Пол?
Он поднял голову и едва не выронил бутылку. Она стояла на лестнице,
опустив одну ногу на ступеньку вниз и держа голову так, чтобы ловить носом
запах собственных рук. Она была розовой от тепла ванной и абсолютно голой.
— Арчин, ради бога! Немедленно оденься!
Она опустила руки и уставилась на него с обиженным недоумением. После
короткой паузы спросила:
— Тебе не нравится на меня смотреть?
— Нравится! Господи, боже мой, ты прекрасная девушка. Но…
— Я не понимаю людей здесь, — вздохнула она. — Даже когда тепло, всегда
в одежде, всегда говорят об одежде — никогда о том, как выглядят их тела,
или как сделать твердыми мускулы… Но, Пол, эта пена, которую ты налил в
ванну, я теперь так вкусно пахну! Я хочу, чтобы ты сначала понюхал.
Она спустилась с лестницы и протянула к нему руки. Но еще не успев
коснуться его оцепеневшего тела, замерла, и лицо ее стало грустным.
— Пол, это… неправильно, да?
— Я… — Голос звучал тонко, а звуки отказывались складываться в слова.
— Арчин, ты красивая, и очаровательная, и прекрасная, и все такое. Но я
твой врач. Я должен наблюдать за тобой, но мне нельзя… нельзя…
Она уперла руки в бедра и агрессивно выставила вперед свои маленькие
груди.
— Наблюдать за женщиной и не подходить к ней, не касаться, не целовать?
Пол, с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет, я никогда не была так
долго без мужчины! Это по-настоящему сведет меня с ума! Это как огонь в
животе. Я думала, сегодня, слава богу, наконец-то, это наказание для сумасшедших
в вашем мире, и он теперь знает, что я не сумасшедшая, и что меня не надо
больше наказывать…
Она подняла обе руки к плечам и сжала свои маленькие кулачки так сильно,
словно хотела их сломать.
— И если я не сойду с ума, то просто умру!
Она закрыла лицо руками и заплакала.
Снаружи послышался звук остановившейся машины. Пол покрылся потом.
Он бросился к ближайшему окну, открытому по случаю теплого вечера и резко
задернул штору. Было еще светло. Следующая штора, потом еще одна, и, наконец,
он закрыт от прохожих. Тяжело дыша, он повернулся к Арчин. Мотор заглох,
хлопнула дверца.
«Бесполезно. Если кто-нибудь из соседей случайно заглянул и увидел
…»
Он неуклюже попытался ее утешить, но она дернула плечами, а когда он
повторил попытку, рубанула его по руке ребром ладони так, что он вскрикнул
от боли. Она скривила губы, словно собиралась плюнуть ему в лицо.
«О Боже! Что за ловушку я вырыл себе на этот раз!»
Раздался стук в дверь. Он похолодел, сердце куда-то провалилось. Руки
его метнулись вперед и сжали плечи Арчин.
— Арчин, ради всего святого! Если они найдут нас с тобой в таком виде,
они меня выгонят, и мы никогда больше не увидимся. Они запрут тебя в Ченте
до конца жизни!
Она подняла на него потухшие глаза.
— Это не может быть правдой, — печально сказала она. — Люди не могут
так жить.
Снова стук в дверь, на этот раз громче. Он резко тряхнул ее.
— Клянусь тебе! Потом Арчин, когда тебе разрешат уйти из Чента, и ты
не будешь моей больной, потом — но сейчас ты меня погубишь. Прошу тебя,
прошу!
Она вывернулась из его рук, резко развернулась и двинулась к лестнице,
сгорбившись и опустив голову. Пол провел рукой по лбу и обнаружил, что
он мокрый от пота.
«Быстрее, женщина, да не плетись же ты так!»
За его спиной раздался звук отодвигаемой шторы. Вслед из открытого
окна он услышал голос:
— Пол! Ты получил мои часы? Ого! Ничего себе! Привет, Айрис! Сегодня
жарко, правда? Ого-го! Это не Айрис! Ты старый сукин сын, Пол, не ждал
я от тебя таких фокусов!
В окне хихикало и кривлялось красное круглое лицо Мориса Дукинса, пребывавшего
на вершине своей маниакальной фазы.