Speaking In Tongues
Лавка Языков

Юрий Проскуряков

ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ТЕМЫ И СЮЖЕТЫ
«Руслана и Людмилы» А.С.ПУШКИНА



1. Чудесный вход ночью после раздевания. Борода. Шапка.



1/ Додон сватался за Милитриссу, но познал ее Видон, она же хочет за Додона, но ее выдают за Видона. У них рождается сын Бова. Додон по просьбе Милитриссы убивает Видона.
2/ Стилистически текст имитирует эпос.
3/ Подчеркивание параллелей в тексте сделаны мной. - Ю.П.
4/ Уже в 14 году заметно «сказывание», то есть, введение автора в текст, прямым обращением к читателю.


В приведенных отрывках из «Бовы» особенно заметно акцентирование сцен раздевания, в «Руслане и Людмиле» эти сцены свертываются и становятся элегантными, зато усиливается психологизм. В особенности это касается ожидания. «В этой связи хотелось бы обратить внимание на дневниковую запись Пушкина о его встрече с Бакуниной. Из записи выясняется по меньшей мере две особенности поведения Пушкина в Лицее. Во-первых, он мог целый день терпеливо ждать появления интересующей его девушки или дамы и, надо думать, выбирал для этого места, где она вернее всего могла появиться: «…Я мучился ожиданием, с неописанным волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу - ее не видно было!… вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице. Сладкая минута!». Во-вторых, он глубоко прятал свои чувства и воспитал их довольствоваться малым: «… я не видел ее 18 часов - ах!… какая мука.--- Но я был счастлив 5 минут--» (XII,297)» (1). Л.М.Аринштейн отмечает мучительное ожидание, скрытность, к которым можно добавить эротизм и нетерпение.
Буфонный стиль «Бовы» в «Руслана и Людмилы» смягчается, но и одновременно усиливается контрастом с великолепием картин (быстрее всего воспринятым от Державина) и социальным повышением драматургических коллизий.
Итак, можно подвести некоторый итог:
- Пушкин упорно придерживается коллизии любовного треугольника, свойственного европейской культуре времен странствующих рыцарей и ставшей предметом психологических разработок у романтиков.
- кроме ситуационной коллизии его интересует переживание женщины, что можно расценивать, как явление феминизации маскулинного сознания, служащее средством усиления эротики. Признание права женщины в качестве существа равнопереживающего приводит впоследствии в конечном итоге к сексуальной революции, следствием которой является маскулинизация женщин. Женщина теряет именно те свойства, которые и приводили к феминизации мужского сознания и поведения. В пушкинское время на это наслаивается представление о просвещенной монархине Екатерине II, чей образ, несмотря на бушевавшее в ее время народное восстание, идеологически совмещается с народоверчеством (лучше любить, чем убивать).
- Любовный треугольник позволяет сочетать возвышенный стиль с низким сатирическим и, даже, буфонным и площадным.
- Эротика и романтика в характере Пушкина связаны с тайной, таинственностью и скрытностью. Парадоксальным образом они связаны со сценами раздевания, ожидания, томления, предвкушения и чудесного появления персонажа, которое выполняет особую роль, связывая романтические и сатирические фрагменты, высокий стиль с низким; сатирические моменты с некоторыми определенными атрибутами: шапка (колпак), борода (мочалка), карликовость или уродство персонажа (разумеется, самым уродливым для контраста оказывается самый высокопоставленный, чему во время Пушкина есть моральное обоснование - Александр I причастен к вероломному убийству своего брата Павла I (2)).
- Особым свойством стиля Пушкина является насыщение текста экфрасисами (словесными картинами) отсылающими нас к произведениям живописи, придающим дополнительные коннотации тексту, и используемые Пушкиным в качестве одного из элементов специфических для него криптограмм. На тему криптографики пушкинских рисунков существует специальная литература, например работы Л.Кроваль, по вопросу криптографики экфрасисов убедительных исследований не существует. Стиль Пушкина эволюционирует от фольклорных имитаций к стилю элегии и послания. Термин послание для меня особенно важен, так как в послании содержатся определенные провиденческие элементы и зародыш «Кассандриона» (3), который вполне сформируется только через 2 столетия.
- В политическом контексте заметно стремление Пушкина придать Российскому владыке азиатские черты, представить его слабоумным уродом, а также наделить его допотопными и шутовскими атрибутами (борода, колпак), то есть всем, что противоречит образу европейски просвещенного человека. С ним контрастирует просвещенная правительница-жена и ее рыцарь-любовник.


У шапки (колпака) есть удивительное свойство, эта шапка может покрывать не только владыку-злодея, но и романтического юношу и даже романтическую героиню, тогда она превращается в шапку-невидимку, герой становится вполне партикулярной личностью. Для примера приведу отрывок из стихотворения «Городок» 1815 г.:


Блажен, кто на просторе
В укромном уголке
Не думая о горе,
Гуляя в колпаке,
Пьет, ест, когда захочет,
О госте не хлопочет!
Никто, никто ему
Лениться одному
В постеле не мешает..


Здесь проявляется другая сторона романтизма юного Пушкина. Эмоциональная доминанта в связи с неразрешимостью коллизии любви-совести-власти (или, если угодно, читатель может сам терминологически сформулировать конфликтологию), переводит бессознательную телеологию романтика в утопический мир первозданности и надуманной гармонии. Именно эта эмоциональная доминанта будет впоследствии девальвироваться, последовательно дезавуируя всю область гуманизма по метонимическому принципу.
Герой скрывается в своей шапке-невидимке (колпаке) не от чего-то неопределенного, а от «горя». Природу этого «горя» можно понять, если вспомнить, что в 4 песне «Руслана и Людмилы» Людмила блуждает в «саду» невидимой, скрывшись под такой же шапкой. А скрывается Людмила от Черномора (суть русского владыки). Теперь уже в поле зрения нашего исследования попадают и «сад» (или уединение на природе) и тема «лени», унаследованная впоследствии Гончаровым и блестяще воплощенная им в «Обломове» («лениться одному//в постеле не мешает»). Похоже, что под ленью Пушкин разумеет отсутствие деяний, бездействие, которое в условиях никогда не прекращающегося полубезумного русского самовластия является единственной разумной альтернативой, если, конечно не принимать в расчет, что другой возможностью является кровавый и бессмысленный бунт. Не случайно в наши дни увлечение восточной философией и ее пассивными изоляционистскими решениями становится все более влиятельным в русской среде.
Для равновесия приведу еще один пример из Державина «К царевичу Хлору»:

Еще толкуют тож, что глас
К тебе народа тайно всходит;
Что тысячью ты смотришь глаз
И в шапке невидимке бродит
Везде твой дух, - и на коврах
Летает будто самолетах,…


Здесь Державин рисует Александра I, как апокалиптического зверя, сравнивая его с Херувимом из «Откровения пророка Иезекииля». Получается некий гибрид «воздушного обитателя» Муравьева и Херувима, вездесущего и невидимого. Пушкина, разумеется, не могли не поразить такие величественные и грандиозные картины. Но, поставив личность поэта выше апокалиптического зверя, ему волей-неволей пришлось снижаться, чему он находил эстетико-стилистические решения в пасторалях, иронии, любовных коллизиях и острой сатире.
У Державина мы находим и второй сатирический атрибут, используемый Пушкиным - «бороду». Приведу всего одну строчку из стихотворения Державина «Новгородский волхв Злогор»:


И лоснясь с колкунами длинной
Как снег брадой


Северный чародей и злодей, принуждавший новгородцев чтить Перуна Чернорога, наделяется Державиным длинной седой бородой. Здесь уместно вспомнить, что Петр I принуждал бояр брить бороды.
В приведенной аргументации всплывают две новые темы: тема «сада» и тема «воздушного воина», которые я рассматриваю отдельно.
Между прочим, рассматриваемые темы «Руслана и Людмилы» структурно присутствуют у Шамиссо в «Необычайных приключениях Петера Шлемиля», изд. 1813 г., с которым Пушкин был знаком.




Криптограммами зашифрована полемика с Державиным, у которого Александр I - Хлор, в то время, как у Пушкина - «человек в сером».




2. Воздушный воин



1/У Державина «соловей» - певец свободы.


Герой Державина вознесен над народом, герой Пушкина (Руслан) - это и есть сам народ (сила русская), как его романтически понимал Пушкин. У Державина герои находятся над облаками, у Пушкина 30 витязей выходят из вод морских, а в воздух богатыря может затащить только колдун. Небесной христианской государственной вере Пушкин противопоставляет народоверчество хтонического, возможно, островного происхождения. На ум невольно приходит мифология «затонувшего града Китежа» и сказания о затонувшей Атлантиде. Через мышление и намерение юного гения просвечивает форма какой-то древней, смутной, ушедшей в бессознательное народа апологетики.
«Руслан и Людмила» имеет явные текстуальные и смысловые параллели со стихотворением Державина «На счастье». Аллюзии этого державинского стихотворения позволяют Пушкину контаминировать темы «свободы» и «счастья». Милитаризированному «чудотворцу» Державина («орлу» или, как сейчас принято говорить, «ястребу») Пушкин противопоставляет богатыря-любовника, пацифистская полемика с Державиным достаточно очевидна. «Соловей» Державина, его певец свободы, поет свободу царя по наведению порядка. Именно с этим блюстителем порядка (Черномором) и сражается поднятый им на воздух богатырь Пушкина (Руслан). Герой Пушкина борется совсем за другую свободу. Понятие этой пушкинской свободы отчасти объяснимо влиянием на Пушкина Карамзина, у которого в «К Добродетели», 1802, есть замечательное выражение: «Свободу я считал любовью». Пушкин в «Руслане и Людмиле» переворачивает названный Карамзиным смысл и считает любовь свободой.
Возьмем еще пару примеров из Державина:



1/ Первый год воцарения Павла I.




Прототипом «Головы» у Пушкина, если отвлечься от сказочного сюжета «Еруслана Лазоревича», который, вне всякого сомнения, находился в поле криптографического внимания Пушкина, является Павел I. Именно под его отрубленной могучей главой спрятал поэт волшебный меч предков (молний или перунов меч), теперь не предназначенный к передаче другому царю, запятнавшему себя братоубийством. Меч предков хранится для странствующего в поисках любви-свободы рыцаря. "Огнепернатый шлем" (4) и "молний меч" - это, согласно Державину, - доспехи "правды", которую попрал царь-братоубийца, что и потребовало от Пушкина, певца не попранной "правды", а "чести" переосмыслить свое отношение к государю.




3. Сад. Самоубийство. Трапеза. Истуканы. Соловей. Покои Людмилы во дворце Черномора. Курильницы. Розы и лилеи, Фонтаны.



Когда исследуешь мотивы, владевшие Пушкиным при создании «Руслана и Людмилы», то не знаешь чему больше удивляться, невниманию критиков к обстоятельствам придворной жизни Павла I императрицы Елизаветы и их исключительной сосредоточенности только на роли Александра I и Николая I в контексте поэмы? или невниманию той же самой критики к аллюзиям Державина и упорному рассмотрению поэмы исключительно в контексте «Арзамаса» и арзомасцев. Однако, аллюзии Державина уснащают ткань поэмы еще обильнее, чем отсылки к творчеству друзей и сподвижников, например Жуковского.
В «Руслане и Людмиле» плененная Черномором Людмила заточена в волшебный сад в чертогах Черномора. У Державина в стихотворении «На восшествие на престол Императора Александра I» об Императрице Елизавете Алексеевне сказано:


Эдем в твоей узрим супруге.


Пушкин в «Руслане и Людмиле», напротив, не в Людмиле зрит сад или даже райский сад, а зрит ее в саду пленницей. Многие положения Державина Пушкин включает в свою поэму, переосмысливая их прямо противоположным образом. В том же стихотворении Державина об Императоре сказано:


Разврат прогонишь, суеверье
Ты нравов чистотой святых.


У Пушкина Черномор трактуется как моральный и физический урод. Для таких трактовок Пушкину постоянно требовались поэтические криптограммы, но иногда, крайне редко, он обращается к Императрице напрямую, как, например, в «Эпилоге» «Руслана и Людмилы»:


И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
Я погибал... Святой хранитель
Первоначальных, бурных дней,
О дружба, нежный утешитель
Болезненной души моей!
Ты умолила непогоду;
Ты сердцу возвратила мир;
Ты сохранила мне свободу (5),
Кипящей младости кумир!
Забытый светом и молвою,
Далече от брегов Невы,
Теперь я вижу пред собою
Кавказа гордые главы.


Но вернемся к «садам». В стихотворении Пушкина «К Наталье» 1813 года встречается термин «воксалы», которым обозначали в то время увеселительные сады. Наталья - крепостная актриса графа В.В.Толстого в Царском Селе, где находился Царскосельский увеселительный сад, по которому любила прогуливаться императрица. Сквозь текст «Руслана и Людмилы» просвечивает ранний слой набросков к поэме и более ранних стихов, в которых, вероятно, прототипом князя Владимира был граф В.В.Толстой, владелец театра. У князя Владимира, как известно, были гаремы, заключенные в терема, крепостные актрисы также не были свободны, представление о красавице, как пленнице напрашивалось само собой.
В другом стихотворении Пушкина «К сестре», 1814 года:


Оставлю темну келью,
Поля, сады свои…»


Тема сада также, уже совершенно определенно связывается поэтом с темой плена, заточения. Однако эти смысловые формации имеют происхождение в переживании обстоятельств жизни в Лицее. Аналогия образа жизни крепостной актрисы и влюбленного в нее юноши была достаточно очевидной и имела характер импринтинга.
При этом обстановка «садов» поражала современников своим, как им казалось великолепием, И. Богданович в «Душеньке» (6) так описывает картину сада:


Прекрасный вид аллей,
И рощей, и полей,
И более потом высокие балконы.
Открыли царства там
и Флоры и Помоны,
Каскады и пруды
И чудные сады…


У Державина в «Провидении»,1794:


Из сада и зимой цветуща,
Чертога вечныя весны,
В величестве земного Бога
Екатерина, кинув взгляд
На златобисерное небо,
На синюю Неву стоящу,
готовую пуститься в Балт,
И обозрев вокруг Петрополь
Улыбкою, весне подобной,
Дарит отраду всем и жизнь;


В этом стихотворении Державин описывает Зимний сад в Эрмитаже. Развивая далее тему, Державин описывает гибель девушки Плениры в реке. Она спасена, одарена Екатериной и выдана замуж. Пленирой звали первую любимую умершую жену Державина. Ставя контексты в условия сопоставления, и совмещая в образе Людмилы контекстуальные функции державинской Екатерины и Плениры, Пушкин повышает связь сада, красавицы и плена, придавая своей героине свойства императрицы и одновременно любимой поэта. Для создания этой коннотации он использует в разных местах поэмы «Руслан и Людмила» и, вообще, в контексте всего своего творчества целый арсенал сложных криптографических средств.
Когда читаешь о блужданиях Людмилы в саду Черномора, то невозможно отделаться от впечатления, что Пушкин целый ряд мотивов, связанных с этим садам и этими блужданиями, перенес в свое произведение из державинского метатекста, переосмыслив их на другой лад. Между прочим, сад Черномора также, как у Державина, явно зимний:


И взор ее печально бродит
В пространстве пасмурной дали…
…Не видно путника в снегах


Восхитительно составленная аллюзия позволяет Пушкину с помощью широко известного современникам произведения Державина одновременно и указать на Зимний сад Эрмитаже, не называя его, а также, на супругу императора, и, при этом, отвести предположение, что описываемый сюжет может иметь отношение к Екатерина и ее времени. Людмила, как и Пленира (сначала несчастная, а после осчастливленная девушка в стихотворении Державина) хочет броситься в волны, но не совершает этого. Провидение у Пушкина - это не прихоть монарха, а разум и здравый смысл человека.
В садах того времени было принято трапезоваться Сюжету «трапезы в саду» посвящен целый ряд произведений европейской живописи XIX века. Трапеза в саду становится одним из сюжетов также и литературных произведений. С тонкой иронией описывает Державин в стихотворении «К первому соседу» выпирающее за всякие разумные границы великолепие трапезы и сада знаменитого откупщика. Державин для создания иронии нередко использует приемы высокого штиля:


Кого роскошными пирами
На влажных невских островах,
Между тенистыми древами,
На мураве и на цветах,
В шатрах персидских златошвейных,
Из глин китайских драгоценных
Из венских чистых хрусталей.


Пушкин в аналогичной сцене в «Руслане и Людмиле», описывая обед Черномора (читай между строк - русского императора), доводит этот прием до гротеска.
Сады вообще были распространенной темой описательных сюжетов в высокой литературе того времени. Отличие текстов, на которые Пушкин создает аллюзии, от иных, на которые он не указывает, заключается:
Как пример, я привожу текст, в котором Державин описывает Зимний сад во дворце Шереметьева, на который у Пушкина нет аллюзий в «Руслане и Людмиле» просто потому, что Императрица не посещала его для своих регулярных прогулок:


О! Если Ш…      …к дням
К своим еще прибавил веку:
То не по тем своим пирам,
Что были дивом человеку,
Где тысячи расточены,
Народ, цари угощены;


Где, как в волшебных неких снах,
Зимой в мороз против природы,
Цветущую весну в садах,
Шумящие с утесов воды
И звезд рассыпав миллион,
Свой дом представил раем он;


Нет, нет! Не роскошью такой
Его днесь в свете прославляют;


Отсылая читателя в связи с темой «сада» к стихотворениям Державина, Пушкин очерчивает топографию своих поэмных «садов». У Державина мы находим другое стихотворение, с которым Пушкин связывает текст «сада» в «Руслане и Людмиле». Стихотворение Державина называется «Моему истукану», сравни у Пушкина с отрывком поэмы «Руслан и Людмила», где стоит фраза «Под ними блещут истуканы». В этом произведении Державин описывает Царскосельский сад. Зимний Сад и Царскосельский сад - это места постоянных прогулок императрицы Елизаветы, у Пушкина это места блужданий по саду пленной Черномором Людмилы.
В этом стихотворении у Державина есть замечательное высказывание:


Не лучше ли мне быть забвенну,
Чем узами сковать вселенну?


Это Державин говорит о тиранах. Черномор у Пушкина тиран, пленивший Людмилу взаимодействие смыслов, поставленных аллюзией в условия параллелизма произведений, переносит на Людмилу, не только смысл свободы, но и смысл мира. Мотив забвенья в связи с тиранией встречается у Пушкина в «Руслане и Людмиле» два раза. Первый раз, когда Руслан, натыкается на поле битвы:


Со вздохом витязь вкруг себя
Взирает грустными очами.
"О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
Чей борзый конь тебя топтал
В последний час кровавой битвы?
Кто на тебе со славой пал?
Чьи небо слышало молитвы?
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло травой забвенья?..


Вторично, когда Голова рассказывает Руслану повесть своей жизни:


Времен от вечной темноты,
Быть может, нет и мне спасенья!
Быть может, на холме немом
Поставят тихий гроб Русланов,
И струны громкие Баянов
Не будут говорить о нем!"


Уж голова слетела с плеч -
И сверхъестественная сила
В ней жизни дух остановила.
Мой остов тернием оброс;
Вдали, в стране, людьми забвенной,
Истлел мой прах непогребенный;
Но злобный карла перенес
Меня в сей край уединенный,




У Пушкина, в отличие от Державина, «Соловей» не простой, а «китайский», возможно, что этим определением Пушкин отсылает читателя к сказке «Соловей императора». В этой сказке соловей не настоящий, а заводной, очень ценная механическая игрушка, в судьбе которой повторяется судьба Людмилы, что создает дополнительные коннотации. Очарование произведений Пушкина во многом строится на подобных инверсиях, воспринимаемых читателем подсознательно и вызывающих у него впечатление смысловой насыщенности, разнообразия и богатства стиля. Лексически это часто делается Пушкиным с помощью изощренных эпитетов, позволяющих управлять интонационным рисунком.
Во многих субтекстах 2 главы, в которых описывается Людмила в своих покоях, в саду, во время обеда у Черномора, Пушкин явно нагнетает реминисценции Державина. У Державина «Приглашение к обеду» - «с курильниц благовонья льются», «в саду благоухают розы», у Пушкина - «кругом курильницы златые//подъемлют ароматный пар», «повсюду роз живые ветви» и т.п.
В приводимом в дальнейшем стихотворении Державина «Вельможа», как и в его же стихотворении «Четыре возраста» упоминаются лилеи и розы. В стихотворении «Четыре возраста» это звучит так:


А быстро журчащий
Меж роз и лилей
Как перлом блестящий
По лугу ручей


Или у Державина в стихотворении «Евгений. Жизнь званская»


Ищу красивых мест меж лилей и роз,
Средь сада храм жезлом чертяще



3/ Лилии - это царственные цветы, символизирующие вечную жизнь, добродетель и неувядаемую красоту.
4/ Л.М.Аринштейн. Пушкин. «Видел я трех царей…». М., 1999. «Любимыми цветами Императрицы были розы. Она сама разводила их в Царскосельском саду, и даже на известной гравюре Турнера с портрета Монье изображена рядом с вазой, полной роз».


Роскошный пассаж Державина с лилеями и розами в «Вельможе», подвергается высмеиванию уже в ранних стихах Пушкина (7):




Но часто Пушкин использует известное выражение Державина или другого поэта, для того чтобы указать на прототип, как, например, в нижеприведенном отрывке «Руслана и Людмилы»:


Постель оставила Людмила
И взор невольный обратила
К высоким, чистым зеркалам;
Невольно кудри золотые
С лилейных плеч приподняла;
Невольно волосы густые
Рукой небрежной заплела;
Свои вчерашние наряды
Нечаянно в углу нашла;


Если, как я предполагаю, в стихотворении Державина изображены Александр I и Елизавета, то применение эпитета лилейный Пушкиным указывает на прототип. Если бы такое указание было единственным, то можно было бы сомневаться и отнести его к простому совпадению общеупотребимых в то время поэтизмов, но этот прием употребляется Пушкиным систематически, что уже отмечалось исследователями:
"Вероятно, первым стихотворением, как-то связанным с Елизаветой Алексеевной, были "Стансы", написанные на французском языке в Лицее в 1814 г… Однако, при всей очевидности чисто литературных истоков стихотворения, его лирическая энергия подсказывает читателю, что … …поэт обращается к живой, реально существующей женщине. Как нам представляется, под поэтической "Евдокией" подразумевается, скорее всего, Елизавета Алексеевна. То, что это так, выяснится позже. Во-первых, из собственного признания Пушкина, что он "втайне пел" Елизавету. И, во-вторых, из стихотворения, написанного несколько месяцев спустя, которое он, полемизируя с собственными французскими стансами, тонко, но, тем не менее, уже достаточно прозрачно адресует Елизавете Алексеевне:


Где наша роза (8),
Друзья мои?
Увяла роза,
Дитя зари.
Не говори:
Так вянет младость!
Не говори:
Вот жизни радость!
Цветку скажи:
Прости, жалею!
И на лилею (9)
Нам укажи.


Елизавете Алексеевне тогда было тридцать шесть лет, но выглядела она как молодая девушка. Это обстоятельство неизменно подчеркивалось в разного рода комплиментарных обращениях к Императрице. Именно на этом комплименте построено и стихотворение Пушкина. Свой комплимент он слегка вуалирует цветочной символикой, не разгадать которую в те годы, когда культура цветочных символов была исключительно высока, мог только полный тупица (10). Любимыми цветами Императрицы были розы… …К тому же роза эмблематически связана с ее высоким саном… тем не менее, поэт счел необходимым ввести в стихотворение «Роза» еще один смысловой пласт, эксплицированный в финале стихотворения:


И на Лилею
Нам укажи.


…слово Лилея, которое и ритмом и звучанием замещает собой более определенное в смысловом отношении слово Психея. Дело в том, что Психеей приближенные называли Императрицу (11)».


Можно указать и другой пассаж в «Руслане и Людмиле, в котором используется эмблематика роз для указания на Елизавету Алексеевну:


И вдруг неведомая сила
Нежней, чем вешний ветерок,
Ее на воздух поднимает,
Несет по воздуху в чертог
И осторожно опускает
Сквозь фимиам вечерних роз
На ложе грусти, ложе слез (12).


Окончательный вариант стихотворения «Вельможа» был опубликован в 1798 году (13). Державин сравнивает владельца чертога с царем Сарданапалом, отчетливо видна сатира на будущего русского царя. Именно этот сатирический мотив с помощью аллюзии Пушкин переносит на Черномора. Подобным же образом он развертывает мотив Цирцеи (14) - его Людмила отвергает роскошь ради свободы.
В стихотворении Пушкина «Кольна» 1814 года (памятник Оссиану), многие мотивы которого используются в «Руслане и Людмиле», есть такой пассаж:


Но вдруг исчез геройства жар;
Что зрит он с сладким восхищеньем?
Не в силах в страсти воздохнуть,
Пылая вдруг восторгом новым...
Лилейна обнажилась грудь,


Здесь лилея употреблена в лирическом любовном контексте, в метонимическом парафразе с Державиным:


Друзья! вам сердце оставляю
И память прошлых красных дней,
Окованных счастливой ленью
На ложе маков и лилей;
Мои стихи дарю забвенью,
Последний вздох, о други,


Лилеи у Пушкина звучат в контексте смерти, связывая мотив забвения любви с забвением смерти, что мне кажется навеянным, как биографией поэта, так и сюжетом пребывания Одиссея у Цирцеи. Ведь решение Одиссея со спутниками покинуть великолепный плен равносильно самоубийству. Мысли о самоубийстве, как я думаю, нередко посещали Пушкина.
Мережковский так описывает ситуацию синхронную завершению работы Пушкина над «Русланом и Людмилой» (15):
«Политические увлечения его были поверхностны. Впоследствии он искренне каялся в них, как в заблуждениях молодости. В самом деле, Пушкин менее всего был рожден политическим бойцом и проповедником. Он дорожил свободою, как внутренней стихией, необходимою для развития гения (16). Тем не менее, в страшных, испытанных им, гонениях поэт имел случай познать меру того варварства (17), с которым ему суждено было бороться всю жизнь. Летом 1824 года Пушкин пишет из Одессы, в порыве отчаяния: "Я устал подчиняться хорошему или дурному пищеварению того или другого начальника (18); мне надоело видеть, что на моей родине обращаются со мною менее уважительно, нежели с любым английским балбесом, приезжающим предъявлять нам свою пошлость, неразборчивость и свое бормотание (19)". В черновом наброске письма из ссылки к императору Александру Благословенному, - письма, написанного в середине 1825 года и не отосланного, Пушкин объясняет государю: "В 1820 году разнесся слух, будто я был отвезен в канцелярию и высечен. Слух был общим и до меня дошел до последнего. Я увидал себя опозоренным перед светом. На меня нашло отчаяние: я метался в стороны, мне было 20 лет. Я соображал, не следует ли мне прибегнуть к самоубийству... Я решился высказать столько негодования и наглости в своих речах и своих писаниях, чтобы, наконец, власть вынуждена была обращаться со мною, как с преступником. Я жаждал Сибири или крепости, как восстановления чести". "На меня и суда нет. Я hors de loi, - пишет он Жуковскому осенью 24 года из Михайловского. - Шутка эта (столкновение поэта с отцом) пахнет каторгой... Спаси меня хоть крепостью, хоть Соловецким монастырем".
Сохранилась официальная бумага Пушкина к псковскому губернатору, генералу фон Адеркас: "Решаюсь для спокойствия моего отца и своего собственного просить его императорское величество, да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей. Ожидаю сей последней милости от ходатайства вашего превосходительства". В самом деле Пушкин находился на краю гибели. Было бы совершенно несправедливо на основании этих данных делать из него политического страдальца, тайного революционера. Многое в тогдашних увлечениях его и крайностях следует приписать юношеской силе воображения, необузданной страстности темперамента. Но, с другой стороны, нельзя сказать, чтобы русская действительность встретила величайшего из русских людей приветливо. Вот кстати из биографии поэта одна подробность, которая может казаться мелочной, но ведь из таких ничтожных культурных подробностей слагается та окружающая среда, в которой гений растет или погибает. У Пушкина была болезнь сердца; следовало сделать операцию. Он молил, как милости, позволения уехать за границу. Ему отказали, предоставив лечиться у В. Всеволодова - автора "Сокращенной патологии скотоврачебной науки" - "очень искусного по ветеринарной части и известного в ученом свете по книге о лечении лошадей", замечает Пушкин. Представьте себе Гёте, которому пришлось бы лечиться от аневризма у ветеринара».
Похоже на то, что стереотип отношения российской власти к поэту нонконформисту сложился самой судьбой А.С.Пушкина, и практикуется властью и любым ее представителем и по сей день, равно как и переживание поэтом этого отношения.


1. Л.М.Аринштейн. «Пушкин». М. 1999, Стр. 21.
2. Не исключено, что целый век литературно-идеологических разборок коллизии Рюрика и Вадима сделал мысль о братоубийстве и цареубийстве допустимой в рамках христианского самосознания правителя. Во всяком случае, православная церковь не предала Александра I анафеме. Языческих же примеров такого рода - хоть отбавляй.
3. Смотри Ю.Проскуряков. «Кассандрион». «Комментарии» № 20, 2001.
4. Державин изображает нечто, подобное головному украшению воина-ирокеза.
5. Подчеркнуто мною - Ю.П.
6. И. Богданович «Стихотворения и поэмы». Л., 1937.
7. МОНАХ. ПЕСНЬ ПЕРВАЯ. СВЯТОЙ МОНАХ. ГРЕХОПАДЕНИЕ. ЮБКА. 1813.
8. А.С.Пушкин «РОЗА». Из Лицейских стихотворений переделанных в 1817-1829 годах.
9. Подчеркнуто мною - Ю.П.
10. О первоначальном смысле символов стихотворения см. М.П.Алексеев. «Споры о стихотворении «Роза» //Алексеев М.П. Пушкин. Сравнительно-исторические исследования. Л., 1984, с.337-387.
11. Л.М.Аринштейн. Пушкин. «Видел я трех царей…». М., 1999. Стр.12-15
12. Здесь я вижу у Пушкина довольно прозрачный намек на отнюдь не безоблачные отношения Императорской четы.
13. То, есть, еще до воцарения Александра I.
14. В «Одиссее», Одиссей со спутниками добровольно уходят из жилища богини, где они,возвращенные из свинского состояния в человеческое, пребывают в роскоши, зная, что им придется пройти Ад, прежде чем они обретут родину.
15. Д. МЕРЕЖКОВСКИЙ «ПУШКИН».
16. Подчеркнуто мною - Ю.П.
17. Советские и постсоветские исследователи склонны считать репрессии против Пушкина незначительными и сильно преувеличенными. Действительно, с точки зрения русского простолюдина, дорвавшегося до неограниченного «хозяйствования», репрессии против Пушкина могут показаться незначительными. Классовый отбор и демократизация сделали свое дело. Варварам не нужна демократизация.
18. Фрагмент текста Мережковского подчеркнут мною - Ю.П. Сравни истерику Пушкина, описанную им самим в этом фрагменте, с истерикой А.Белого в начале советского периода, когда «мы» свой, новый мир начали строить., принужденного терпеть не только дурное пищеварения любого начальника, но и практически лишенного собственного пишеварения. Вспоминаю разговор одного из секретарей саратовского Обкома КПСС с секретарем ЦК Словакии, при котором я служил переводчиком. Словацкий секретарь: «А что вы делаете с вашими диссидентами?» - наш в ответном слове: «Мы не даем им есть».
19. Русская культура только усилила со временем зависимость от дурного пищеварения начальника, что же касается уважения к «английскому балбесу», то здесь наблюдается некоторый прогресс, оно теперь проявляется исключительно, как показное, даже если это не балбес, а вполне заслуживающий уважения общественный деятель. Возможно, в этом и проявляется похвальная «загадочность» русской души.