Speaking In Tongues
Лавка Языков
Роберт Пински
В ПЛЕЖЕР-БЭЙ
Перевел Алексей Цветков
В ивняке вдоль реки в Плежер-Бэй
Распевает дрозд, никогда ни колена дважды.
Здесь под соснами чуть в сторону от дороги
В (19)27 году начальник полиции
И миссис W. вместе застрелились,
Сидя в родстере. Древние нерушимые сваи
И подводные глыбы слипшегося кирпича
Ломтями головоломки пестрят на дне,
Где лежал причал «Отеля и театра Прайса».
А здесь суда двукратно гудели смотрителю,
Чтобы развел железный мост. Он давил на рычаги,
Как шкипер в кабине, где сидел аппарат,
И мост стонал и вертелся на среднем пилоне,
Чтобы дать им дорогу. В середине лета
Две-три машины ждали, пока железная ферма,
Уходила вбок, и может быть, лишь ребенок видел
Надпись на корме, черно-золотым по белому:
«Сэндпайпер, Пэтси-Энн, не беспокоить,
На приколе». Если судно шло с грузом виски,
Мост с лязгом запирали ему вслед
И открывали вновь катеру Береговой охраны,
Трудно, как солнечные часы -- он всегда заедал.
Дорога перекрывалась будто рубильником,
Река плыла и скользила между пилонами.
Никогда ни колена дважды, дрозд наполняет
Влажный августовский вечер возле бухты
Подержанной музыкой, плавя ее и меняя.
Стрекозы, пляжные мухи, лягуяки в осоке, два тела
Недвижимы в открытой машине среди сосен,
Обрывок рассказа. Тенор в отеле Прайса,
В костюме клоуна, расчехляет грусть, собранную
В оборках на шее и в манжетах, трепещет в высотах,
Подобно всплескам света на темной воде, --
Концовка арии меняется и тает.
А после зазора молчания, криков и оваций,
Слышных в домах на том берегу реки,
Кто-то в публике плачет, словно растаял
Внутри музыки. Никогда ни колена. В Берлине --
Дочь английского лорда, влюбленная
В Адольфа Гитлера, с которым знакома. Она
Занимает квартиру супружеской пары,
Пожилых зажиточных евреев. После войны
Они селятся здесь, в Бэй. Старая дама
Учит игре на рояле, но весь мир вертится
И зияет у их ног, когда девушка и нацистский бонза
Инспектируют мебель, стекло и картины,
Изысканный рассказ, принадлежавший им, а ныне
Отчасти ей. Через несколько месяцев англичане
Вступают в войну, и она стреляется в парке.
Пустая девица, исчадье элиты, ее жизнь
Переходит в чужие жизни или места.
Расставание с жизнью -- начальник и миссис W.
Умерли, чтобы не расстаться, как местные привидения.
Последний трепет поцелуев, ствол револьвера,
Дрожь рассказа, услышанного ребенком,
Наполовину запавшего в память, голоса в осоке,
Пение в ивняке. С той стороны реки --
Слабые всплески музыки, тот же мотив многократно
Ширится и растет. На высоком новом мосте --
Огни разъезда машин по домам со скачек.
Одинокое судно пыхтит под пролетами, прочь
Незаметно из Плежер-Бэй в открытое море.
Здесь стоял народ, глядя, как на воде
Полыхал театр. Всю ночь пожарные лодки
Прошивали водными струями это зарево.
Черный запах пепелища неделями, остов уже
Всасывает река. Когда ты умираешь,
Ты паришь под потолком над собственным телом,
Наблюдая скорбящих. Через несколько дней
Ты всплываешь над головами прежних близких
И следишь за ними сквозь сумерки. Когда стемнеет,
Ты бредешь и находишь дорогу к реке
И переходишь вброд. На той стороне воздух ночи
Ивы, запах реки, и масса
Спящих тел по всему побережью,
Что-то вроде пения из камышей
Влечет тебя вглубь, в темноту.
Ты ложишься и обнимаешь одно из тел, и руки,
Отяжелев от сна, жадно тебя оплетают,
Ты любишь, пока душа не восходит вровень с краями,
Выгорает наружу, плещется и течет,
Переливаясь в другое тело, и ты,
Забываешь минувшую жизнь и начинаешь снова
На том же перепутье -- словно дитя, проходя
Через прежнее место. Но никогда ни дороги дважды.
Здесь, на дневном свету, дрозд в ивняке,
Новое кафе с террасой и причалом,
Лягушки в рогозе, где был поворотный мост --
Здесь, может быть, ты и вышел бродом оттуда,
Где был простым присутствием, в Плежер-Бэй.