Краткая история. СНГ. 1995.

Speaking In Tongues
Лавка Языков

Андрей Пичахчи

Краткая история. СНГ. 1995.

 
 
 
Витя был убийца. Киллер. Как он сам любил себя называть.
И не то чтобы он выхвалялся, но был в нём какой-то наглый кураж, хоть и на тормозах. что придавало ему особую, угрожающую значимость. При его специальности это сходило за отпечаток профессии, а в людях, которые его не знали вызывало раздражение и страх. Некоторых женщин возбуждала подобная смесь.
Витя хотел, чтобы его боялись. И это скорее выдавало в нём дилетанта, хотя уже более восемнадцати лет со времени его первого дела его вытаскивали из тюрьмы или, чаще, какой другой отсидки для работы, и он выполнял её с весёлым и злым азартом.
Пользуясь спросом, Витя дошёл до того, что начал причислять себя к сильным мира сего, которые его нанимали, хотя внутри ставил себя выше. Они все, на витин взгляд, канали под воров в законе и паханов, которых Витя знал с лагерей и с тех пор уважал и боялся до леденящего сжатия в заднице, с чем ничего не мог поделать и поэтому мечтал когда-нибудь пришить пахана, как другие мечтают о дальних неведомых странах. А эти были просто папины фраера и Витя знал, что придёт завтра черёд кончить какого-нибудь, кто сегодня, раздаваясь от мненья, разъясняет Вите его работу, и сделать это будет так же просто, как раздавить клопа или божью коровку.
Таковы были Витины тщеславные амбиции, но, видимо, его хозяева не знали или знать не желали о них.
Его чёрная шапочка начала уже, наверное, гнить на мусорке, заражаясь тлением от пищевых отходов, а по фотороботу в Москва и по державе мели всех мужиков в чёрных шапках, и Витя ухмылялся, щурясь, глядя ТВ. Витя не умел смеяться.
Два дня, как самолёт доставил его в Симферополь, а теперь он лежал на ялтинском пляже и устав от мелькающих задниц и ног глядел на яхту, сонно ползущую по бирюзовому камню в расплавленной солнцем оправе из бетона, песка и тел.
И чего на Витю нашло? — а на него иногда находило.
Ночью он отодрал пляжную девочку. Случка у Вити была короткой и злобной. Он опрокидывал девчонок как кегли и те не соображали ещё, а он уже втыкал в них свой член, торчащий сучком; сатанея, он пытался будто вывернуть им все кишки; занимаясь любовью Витя тискал груди, лицо, и бил. Женщина успевала понять, что её избили. И только. Даже любительницы насилия, что случались с Витей нередко, избегали повторений — им становилось нехорошо.
Поэтому, к моменту когда у Вити вставал на второй круг они уже зачастую успевали сбежать.
Но в этот раз Витя стрелял, сколько хотел, или сколько мог — его новая знакомая была в отключке — то ли наширялась, сука, а может упала в обморок. «Одурела», — подумал Витя.
Если бы Вите сказали, что он боится женщин, он бы расхохотался от изумления (хохотать у него получалось).
Утром он сунул девке полтинник, а та не заметила, торопливо хватая вещи, выначивается ещё, — и Витя толкнул напоследок её в затылок, где шелковисто путалась копна золотисто-палевых волос. Она мелькнула и исчезла навсегда в пустом гостиничном коридоре. Витя и не запомнил её.
И вот теперь, Витя поднялся, подобрал свои шмотки и часы, и не глядя на разбросанные вокруг тушки, неторопливо побрёл в жарких волнах песка, оставляя длинные полуптичьи следы. Его вело наитие — он ощущал неясно, что такого в его жизни не было. На Витю, правда, иногда находило.
Он подошёл к причалу, воткнутому в синеву длинной балкой бетона, одел шлёпанцы, чтобы не так жгло босые ноги и, пройдя по плитам, присел на корточки на краю, слева от группки застывших рыбаков в приклеенных потом рубахах.
Он надел на руку часы, застегнул ремешок. Пошарил в кармане сложенных брюк, ища сигареты. Потом стал глядеть на подходившую яхту.
Яхта, двигаясь медленно, как по волшебству, подошла наконец бортом, скрипнула причальным скатом и, ошвартовавшись с помощью соскочившего с палубы человека в грязном белом свитере, выпустила на пирс двух дам в длинных воздушных юбках. Они замешкались у сходен и начали смеяться, раскачиваясь, а Витя смотрел на них с презрением. Потом из люка с трудом выбрался толстый морж в шортах и дамы стали подавать ему руки, чтобы он не рухнул под яхту.
Витя сплюнул в воду, потом закурил.
Он смотрел на горизонт и курил, неприметная волна иногда плескала внизу, а на сигарете нарос столбик пепла, отвалился и рассыпался на бетоне.
Дохнул лёгкий ветерок, и марево будто колыхнулось и вновь заструилось вверх. Витя поднялся и натянул штаны.
Футболку он сунул под мышку, а куртку с множеством карманов, которую брал вместо сумки, перекинул через плечо. Так он, неторопясь, двинулся вдоль кромки, точно решив размяться, но поравнявшись с яхтой, прыгнул на её палубу.
Человек в грязном свитере, вздрогнув, обернулся. Ему показалось, что на яхту вскочило большое животное или что-то бесформенное. Он укладывал в кокпите швартов, а теперь выпрямился и посмотрел на Витю.
Какой-то миг он видел ещё что-то ускользающее, неясное, как взгляд зверя, и фильмы ужасов бесчисленных береговых видеотек на мгновение всплыли как будто бы из забытого сна.
Витя заметил промелькнувший страх.
Человека, глядевшего на Витю звали Кот.
— Что вы хотели? — спросил Кот, оттеснив в пятидесятилетнее прошлое детские страхи.
Витя молчал, затянувшись, потом выпустил дым и бросил окурок за борт. Белая издалека яхта вблизи показалась ему задрипанной, обшарпанной — из деревяшек, как сельский сарай, с будкой посередине и крохотными слепыми окошками, с низенькой оградкой из верёвок, как на каком-то кладбищенском участке.
— Что вы хотели? — ещё раз спросил его человек в грязном свитере, а из люка высунулась чья-то голова.
Витя ухмыльнулся и ещё помолчал.
— Сколько? — потом спросил он.
— Двадцать долларов в час, — настороженно ответил Кот.
«Дешевле, чем пляжная шлюха», — подумал Витя.
— Хотите покататься? — спросила голова дружелюбно и, задвигавшись, вытащила за собой туловище маленького человечка, похожего на старый бородатый кактус.
— Бухло есть? — спросил Витя. — А то сгоняй.
— Есть, — весело отозвался кактус, подмигнув понимающе. — Хватит.
Из люка высунулась ещё одна всклокоченная голова помоложе.
«Да сколько ж их там?» — подумал Витя.
— Куда пойдём? — Кактусу видно здорово хотелось заработать, и он боялся упустить лоха.
— Туда. — Витя махнул рукой, куда указывал причал. За мачтой были привязаны к палубе два шезлонга, но Витя двинулся к люку и уселся на крышу курятника, так что его ноги были видны в маленькие окошки тем, кто ещё находился в каюте.
— Сколько вас? — спросил Витя сурово.
— Трое. Нас трое, — быстро ответил Кактус. — Виталик, спит после вахты. — Он махнул рукой в сторону всклокоченной головы и та, точно приняв команду, скрылась в каюте. — Это — Кот, — он указал на человека в грязном свитере.
— Меня зовут Альберт.
— Адольф! — сказал Витя. — Руби концы и валим!
Кактус немного смутился, но продолжал улыбаться.
«Ага», — подумал Витя, и, зашуршав в кармане куртки, вытащил оттуда пятидесятидолларовую бумажку.
Адольф замялся, но всё же приблизился и взял её из витиных пальцев. Чтобы побороть неловкость он начал говорить.
— По прогнозу шестибалльный ветер, а видите, сейчас нет и двух. До Аделар идти пятнадцать минут когда дует.. Можно пройти на Артек, вокруг мыса...
— Ладно, шеф, не мельтеши, — прервал Витя миролюбиво, — добавлю сколько надо. Отчаливай.
Кактус полез на корму, а Кот, выскочив на берег, сбросил верёвки с тумб и, прыгнув обратно, оттолкнул яхту и убрал трап.
Яхта качнулась. Затрещали лебёдки. По переднему парусу пробежала дрожь. Потом он медленно надулся и начал отводить нос яхты от пирса. Движение убыстрилось, и яхта ответила скрипом и шлёпаньем у бортов, где заструилась вода.
Витя немного изумился.
— Свежеет, — крикнул Кактус, перетаскивая какой-то канат.
Потом Витя увидел, что над яхтой впереди открылся огромный красный парашют и потянул её вперёд.
Пляж, пристань и пирс отодвинулись уже далеко. «Погнали!» — хохотнул Витя, и ему показалось, что он совершил какую-то глупость.
Яхта уже заметно раскачивалась, а парашют баловался, натягивая то влево, то вправо. Иногда по нему с выстрелом пробегала волна.
Курятник норовил сбросить Витю и тому приходилось напряжённо держаться за неудобный поручень.
Уже не было жарко.
Кактус сидел на руле и теперь весь преобразился — глаза его загорелись и ожили и он не казался больше таким зачуханым и старым.
Кот следил за парашютом, не давая ему уйти в сторону, поддёргивал верёвочки, идущие с высоты.
Витя помрачнел и натянул футболку. Он чувствовал, что не владеет ситуацией и не знает этих людей.
Порода их казалась незнакомой.
«Обычная обслуга», — сказал он себе. — «Говно».
— Слышь, шеф, — крикнул он, — зови матроса!
— Пускай спит, — отозвался Кактус, — успеет ещё...
— А я говорю, зови! — повторил Витя.
Кактус взглянул на часы.
— Через двадцать минут он поднимется.
— Кончай, старик, — начал Витя, но тут парашют съехал набекрень и яхта, до этого шедшая плавно, вдруг с шумом накренилась и стремительно поехала вбок. Витя свалился с курятника и ухватился за тросик ограждения. «Падла!» — заорал он. Кот тоже что-то кричал и тянул верёвки, как бешеный. Сверху загрохотало. Чья-то рука ухватила Витю за футболку и втащила в яму с сиденьями. Это был молодой взъерошенный матрос.
— Посвежело! — весело заорал Кактус. — Ну что, Витёк?
— Извини, — обратился он к Вите, перекрикивая грохочущий парашют, — тут уже дует. На палубе опасно.
Витя обругал его, спросив где у него не дует.
— Надо пристёгиваться, пристёгиваться! — крикнул Кактус, и глаза у него блеснули безумными бусинками.
Витя глянул на него и сматюкался.
— В кокпите безопасно, — сказал Кактус успокаивающе, обведя рукой ямку с сиденьями.
Молодой с Котом тем временем сняли и скомкали парашют. Греметь перестало.
— Сложите, сложите! — заорал Кактус оглушительно, как в трубу.
— Слушай, Адольф, — сказал Витя и, потеряв мысль, замолчал. Яхта чуть изменила курс и паруса надулись. Кактус скрипнул палкой, которой рулил.
— Ветер меняется, — сказал он.
«Педерасты!» — подумал Витя. — Ладно, начальник, гони молодого за бухлом, я угощаю.
— А что будешь... что будете... Как вас, кстати?
— Виктор Степанович. Ладно, отец, не сри, зови Витей.
— Ага, — сказал Кактус с дурацкой весёлостью, — Витя!
Витя. Витя вспомнил, как назвался своим именем чокнутому бородатому фотографу. Тот всё говорил, послушай, Витя, знаешь, Витя... А Витя смотрел по сторонам: видуха, нет, камера; деньги, наверное, хранит в ящике стола. Витя имел тогда маловато заказов. Они сидели и пили почти всю ночь, Витя, дружище... Чувак разомлел. Витя не убил его. Кастетом он вышиб ему все зубы и пробил голову. Тот наверное жив и помнит его. Витя...
Витя очнулся. Перед ним молодой раздвигал столик и ставил бутылки и стаканы в специальные круглые дыры.
— Наливай! — приказал Витя. — Себе!
Яхта сильно качалась на волнах. Молодой отказался:
— Нет, спасибо!
— Я говорю, наливай!
— Спасибо, нет.
— Ты что, падла, брезгуешь?
— Витя, — подал голос Кактус.
— Заткнись... ты... я сказал...
Тут Кактус бросил руль. Витя быстро изготовился, нащупав в куртке, которую не выпускал из рук, карман на молнии. Но Кактус кивнул молодому, и тот сел за руль, а Кактус с лицом доктора подсел к Вите.
— Витя, им нельзя, они экипаж.
— Я что, по твоему, должен пить один?
Кактус молча налил себе полстакана.
— Давай, Витя, расслабься. За тех, кто в море!
Они выпили, закусили кусочками коричневой рыбки, Витя налил по-новой, глянул бутылку. «Амаретто». Всё для фраеров. «А ведь они меня за фраера держат, суки...»
— За тех, кто в зоне, козлов поганых! — произнёс Витя.
— Ах, Витя, все мы в зоне, — ответил Кактус, но чокнулся и выпил. Витя не понял, что он этим хотел сказать.
Он отыскал в ячеечках бутылку водки и откупорил её. Кактус нарезал колбаски и чёрного хлеба крупными ломтями.
— Может сготовить чего? — спросил он.
— Не надо.
Яхта шла с креном и помидоры с огурцами скатились к витиному бортику стола, а Кактус, сидевший напотив со стаканом в руке возвышался над Витей и тот смотрел на него снизу вверх.
— Ещё не бухал на качелях! — произнёс Витя, и в этот момент бутылка, которую он не глядя приставил к уголку стола, опрокинулась, Витя подхватил её коленями и она замочила ему штаны.
Витя злобно выругался. Всё злило его здесь. Даже бутылки его не слушались.
— Тут всё скачет, всё скачет. — Захихикал Кактус, взял у Вити бутылку и воткнул её в гнездо.
Витя молча выпил, и привычная горечь побежала в живот. Он укусил помидор и тот стрельнул семенами на палубу. Витя бросил его за борт.
— Адольф, — спросил он, — это твоя тачка?
— Что?
— Ну эта... — Витя помедлил, пытаясь сосредоточиться. — Лодка.
— А-а, да нет, заводская.
Витя помолчал, пытаясь припомнить, какие он знает заводы в Ялте. Никаких.
— Так на кого ты пашешь?
Теперь кактус молчал, казалось, он был в затруднении.
— Ох, не знаю, Витя...
Тут Витя верил. Он сам чувстврвал, что пашет, не знает на кого.
— Но бабки гребёшь? Заламываешь уголки?
— Заламываю, — понял его кактус, — да что-то всё не отломится...
— Отстёгиваешь везде?
— Приходится...
Витя согласно кивнул. «Так». Вытащил бутылку из её гнезда. Бульки резво покатились в стакан.
— Ты чего филонишь!
— Ничего, ничего, — Кактус отнял свой стакан и повздрагивал в воздухе ладонью. — Я, Витя, уже старик, а мне ещё гонять яхту каждый день — в море и к причалу.
— Лежал бы дома, в старуху втыкал! Чего тебе?..
— Да, — махнул рукой Кактус и не стал ничего объяснять. — Давай! — он приподнял стакан.
Выпили.
Начал накрапывать дождик.
Из незаметно надвинувшихся туч на волны опустились серебристые тени.
Ветер стих. Паруса захлопали и закачались слева направо.
— Что-то будет, — сказал молодой с кормы. Кактус посмотрел вверх и дождь капнул ему в глаз. Витя не обратил внимания на молодого, но одел куртку с множеством карманов.
— Кот! — крикнул Кактус, и стукнул по курятнику. Но Кот уже вынырнул из люка, таща штормовку с капюшоном.
— Пойдём вниз, — пригласил Кактус и Витя, ударившись коленкой, выбрался из-за стола.
Дождь стал припускать.
— Отдохнули, — процедил Витя.
— Хочешь, можем повернуть назад, — сказал Кактус.
— Нет, Адольф, крути по полной программе, — Витя, согнувшись, пролез в курятник, где трап спускался в довольно просторную и светлую каюту.
Кактус сгребал бутылки и подмокшую закуску с раскладного стола. Кот ему помогал.
Крупные капли стали разбиваться о палубу, о стол, о сиденья в кокпите, дождь забарабанил вовсю. Тысячи крохотных водяных взрывов окутали яхту.
Кактус, бросив то, что не успел схватить, побежал в каюту, за ним Кот. Они ввалились по трапу уже промокшие, Кот задвинул верхнюю крышку люка, а кактус сгрузил бутылки и пакеты на накренённый пол и стал вновь расставлять их в гнёзда теперь уже длинного каютного стола. Картинки в иллюминаторах затянуло пеленой.
— Нормально. — сказал Витя. Он подумал, что засел бы сейчас в городском притоне и напивался один, среди постных рож. Нет, не зря его потянуло на причал. Что-то тёплое, после выпитого, шевельнулось у Вити то ли в груди, то ли в животе и застекало вниз; вниз. Витя расслаблялся.
— Старик, — позвал он. — Сядь.
Кактус сел на диване спиной к переборке, за которой исчез Кот.
Каюта плавно качалась, позвякивала посуда, а внизу перекатывалось какое-то судовое барахло.
— Сколько тебе, Адольф?
— Альберт, — поправил Кактус. — Семьдесят пять.
— Ого! А выглядишь огурцом! — Витя хлопнул его по плечу и привычно оглядел каюту: бутылки, холодильник, барометр, электропульт. Ничего..
— Кот сядет с нами?
— Сейчас придёт, — ответил Кактус.
— А наверху?
— Витёк справится.
— Тёзка...
— Почти.
— Ладненько. Разливай.
Вошёл Кот.
Витя уставил на него долгий пристальный взгляд.
Кот опять ощутил страх. Ему смертельно не хотелось сидеть здесь с этим типом. «Какой-то мокрушник», — подумал он и отвёл взгляд в сторону, он бы с удовольствием ускользнул на палубу под видом работы, но ливень гремел вовсю, а вторая штормовка была разорвана и текла.
Кот с детства, с пятидесятых, боялся зеков. Это были звери, чудища, жрущие людей; они говорили отвратительно, как и этот, на своём языке, точно злые пришельцы с Марса. Такой вот детский страх, который нельзя было искоренить с тех пор, как на глазах у Кота, тогда ещё восьмилетнего Алёши, два уголовника забили насмерть его отца...
Витя опять поймал кошачий страх и остался доволен.
— Садись, земляк, чего торчишь? — с теми, кто боялся его, Витёк до времени был дружелюбен, прямо нежен.
Кот, помешкав, сел, не глядя на Витю.
— Ну, хлопцы, за вас. — Витя сам разлил, и Кактус глянул на него — чего это он так доволен?
Кот отказался пить.
— Ну ты чего, зёма?..
— Я не пью, — коротко глянув, сказал Кот.
— Брось! — Витя как прессом подавил его взглядом.
— Уже бросил, — ответил Кот.
Кактус почуял, что назревает конфликт, он ничего не знал, и не мог понять, почему Кот взъелся.
— Алексей, — попросил Кактус.
Витя соловел. Теперь он казался совсем пьяным и дурным. Он встал, опираясь о спинку, расстегнул ширинку и вывалил наружу свой бледный член, который здесь, за столом, показался маленьким испорченным фруктом.
— Если я скажу, то ты отсосёшь, — пьяно и напористо проговорил он.
Кот вскочил.
— Ах ты, угол поганый, ты тут никого не покупал!...
Витя перегнулся и шлёпнул Кота по лицу.
Издав какой-то звук, вроде «А — ть...», Кот через стол бросился на Витю и неловко схватил его за горло.
— Прекратить! — завизжал Кактус.
— На этом борту я капитан! — И он ударил по столу так, что подскочила посуда в гнёздах.
Кот отпустил Витю, который нагло ухмылялся.
— Он меня не покупал, — повторил он глупую фразу, видно его заклинило.
— А сколько ты стоишь? — как-то ласково спросил Витя и бросил на стол подмятый стольник.
— На, держи...
Кактус, схвативший Кота за плечи, замер. Кот смахнул бумажку на пол и вышел под дождь.
Витя вправил свою гроздь обратно в штаны.
Почти сразу дождь стих. Солнечный зайчик мелькнул по столу, опять показался, задрожал, потом поехал к корме.
Витя сел, вынул сигарету и закурил, сразу наполнив каюту сизым табачным дымом.
— Гордый, значит... Таких ломают в зоне. Заделают петухом...
Он опрокинул то, что оставалось в стакане.
Кактусу не хотелось портить отношения с пассажиром, да и оставлять его одного в каюте — тоже. Но и сидеть с ним ему было тошно. И ещё он помнил про стольник, валявшийся под столом.
Кактус явственно колебался, Витя курил, и казался спокойным и не пьяным.
— Отец, — двинулся он, и Кактус взглянул на него внимательно, потому что его удивил Витин тон. — Позови Кота, я извиниться хочу...
— Витя, — предупреждающе сказал кактус.
— Отец... — Витя театрально положил ладонь на то место, где у человека находится сердце. — Гад буду!
Может это и лучшее решение, подумал Кактус, и поднявшись на несколько ступенек по трапу высунулся наружу и вступил в переговоры с невидимым экипажем.
Витя не слышал их — слова уносил ветер, а видел только обвислые кактусовы штаны и старые раздатые ботинки.
Переговоры длились долго. Иногда Кактус пригибался и взглядывал на пассажира. Тот сидел спокойно и, казалось, дремал с дымящейся сигаретой в руке.
Наконец Кактус спустился.
— У него работа там, наверху, он позже подойдёт.
— А, понял. — сказал Витя.
Он докурил и бросил окурок на пол.
— Э-э! — всполошился Кактус и поймал окурок, — ты что, хочешь нас подпалить! — и он затушил его в жестяной банке.
— Пожар в море, Витёк, самое страшное дело.
— А ты что, горел?
— Да нет, слава Богу, а вот взрываться приходилось.
— Как так?
Кактус начал рассказывать, а Витёк, казалось, не слушал его с блуждающей улыбкой, потом начал выходить из-за стола. Поднявшись на ступеньки он окликнул: «Кот!»
Кот оглянулся.
— Слушай, друг! Ну извини! Зайди, я всё объясню.
Кот, казалось, заколебался.
— Ну прошу, Лёха!..
Кот удивился, откуда он знает его имя, но закрепив бухту троса, всё же пошёл за Витей в каюту. Витя опять пробрался на своё место и вид у него был хитровато-жалкий.
Кот присел на ступеньку трапа.
— Слышь, мужики, — жалобно сказал Витя, — не держи зла... У вас жизнь другая. А в зоне... знаешь, сколько мне хлебало разбивали! А? — Витя уронил ладонь на стол и даже слеза скатилась с его скулы и капнула на ширинку. Так он и замер — голова на грудь, рука нелепо вытянута на стол.
Коту стало неловко — чего он Витю возненавидел? Из-за отца? Но Витя-то тут при чём?
— Лёха, забудем, — проговорил Витя глухо.
Кот криво улыбнулся, точно сморщился от боли и качнул головой.
Витя юлил.
— Ну вот! Вот! Лады! — повеселел он.
— Не хочешь, не пей. А то, гляди, каплю — ну, за мир?..
Кот взял стакан и выпил со всеми глоток.
— А ты извини, извини, — повторялся Витёк, — ну что возьмёшь? — я ж пацаном, с пятнадцати — зе-ка. Там знаешь, как дрючат таких?..
Трудно было понять, кого он имеет в виду. Кот глянул на него. Витя замолчал, опять уронив голову, может заснул.
— Что там наверху? — спросил Кактус негромко.
— Похоже раздует.
Помолчали.
Витя не двигался.
— Может вертать? — тихо подсказал Кот, указав на него глазами.
— Э, э! Мужики! — внятно пробормотал Витя не поднимая головы, как будто во сне.
Кактус надеялся, что он спит. Но он поднял голову и обвёл всех ясными весёлыми глазками.
— Ты не обижайся, Лёха, — начал Витёк, но прервался, чтобы закурить. Прикуривал он долго, сопя, и организовал длинную паузу.
— Лады, Лёха?..
Витя заводил новую музыку.
— Я ведь, Лёха, киллер. Я фраеров знаешь, скольких зарезал? Ну! А здесь на отсидке. Слыхал, небось, чего было?... Шухер! — он хохотнул.
— Черноболдых замели!
Витя опять уронил голову и задумался, может над тем, что придумал новое слово.
— Москва, Москва, прощай, — сказал Витя, и, глядя на Кота, пригнув голову, расставил руки, как крылья самолёта. Яхта качалась и Витя напоминал какую-то большую летящую тварь.
Кактус хмыкнул.
— Ну, Витёк! Так это ты что ли Поливанова убил?
Витя вдруг осёкся. Слово «убил» неожиданно сделало весь его бред реальным до жути, а Кактус, который хотел просто подыграть по-пьяне, оцепенел, поняв, что это всё правда.
Все поняли. Витя, почуяв, что прокололся, замер с сигаретой в зубах, из которой текла вверх, изгибаясь от качки, струйка дыма. Он медлено вынул окурок и раздавил его в жестянке. Потом поднял глаза на Кактуса и Кота, и палец его с прилипшим пеплом прижался к губам.
— Тс-с-с!
Он глянул на Кота, как на самого ненадёжного из них, троих.
— И тебе и мне голову отпилят. Пилой. Понял? Там, Адольф, не шутки шутят.
Кот встал и вышел из каюты.
Витя нахохлился и полуприкрыл веки. Он, казалось, задумался. Или был пьян.
Кактус, пробормотав какой-то предлог, тоже вышел на палубу; когда Витя заснул, он поднял стольник и теперь сжимал его в кармане, но Витя на самом деле знал об этом.
Витя, пожадуй, думал. О том, как легко убивать людей. Он представлял разные ситуации и пришёл к выводу, что люди — ничтожные существа. Наподобие медуз.
Он встал и, покачнувшись, чуть не упал, но схватился за какой-то стояк, добрался до люка и высунув в него голову, сел на ступеньку трапа. Потемнело. Небо заволокло. Волны стали зеленовато-свинцовыми, тут и там вспыхивали барашки.
Витю обдало холодом.
Вообще-то он здорово набрался. Что это он им наплёл!?..
Яхта скакала, как лошадь, с хрустом разламывая воду и та, шипя, рассыпалась далеко от бортов.
Все трое сидели в яме за Витиной спиной и Витя оглянулся: молодой правил и казался наездником на огромном морском животном, сжимая палку, которой рулил; Кактус и Кот сидели без дела и отвели взгляд, Кактус вообще казался весёленьким, наверное он любил шторм. «Радуется, что разбогател», — подумал Витя. Он снова глянул перед собой: впереди в небо шли паруса, неколебимые, как бетонные сваи, и ещё какая-то арматура, под большим креном они дёргались, отчёркивая каждый прыжок яхты.
«Ну, фраера, гады!»— злел Витя.
Он не просёк их, они всё-равно остались чужими, с ним только играли в болванов, а лодка слушалась их и эта сила, что валила, вдавливала её в зыбучую воду не могла её задавить. Витя даже вспотел. Он оказался в дураках. Расхвастался — килер! А им насрать. — Раскололи, как пацана!
Что же он натворил!
Витя слез в каюту и уселся, забычившись, в штурманское сиденье. Перед ним был пульт, приборы; в прозрачном планшете виднелась карта, но Витя не взглянул на неё. Витя трезвел. Его отличала эта способность, за это его и брали, он мог напиваться до полусмерти, но потом, под давлением его воли, выпитое превращалось в трезвую деятельную злобу.
Итак, Витя трезвел.
— Будем возвращаться, — сказал на палубе Кактус. — Шторм.
Потом Кот спросил: «А этот?» Они затихли, может перешли на шёпот. «... в Гурзуф...» — услышал Витя.
— Шквал с подветра, — вдруг закричал молодой. Поднялась беготня. Ноги стучали у Вити над головой, Кактус орал вовсю, раздавая команды. Что-то захлопало, задрожало наверху, Витя увидел, как Кактус спрыгнул в носовую каюту и затаскивал за собой через лючок пузыри парусной ткани. Он резво работал руками. Сильный, бодрый гном-силач.
Потом достал мешочек, вынул другой сложенный парус и передал его наверх.
Он встал на койку, голова и руки его торчали наружу. Витя поднялся и, придерживаясь на косом полу, прошёл в носовой кубрик. Ухватившись за переборку, он дёрнул молнию и извлёк рукоять; подождав пока яхта выровняется после рывка, ударил стоящее в люке туловище, загнав щёлкнувшее лезвие глубоко под рёбра. Секунду ничего не происходило. Потом Кактус дёрнул и вывалился на него. Витя схватил его за шиворот, выдернул нож и заглянул в лицо. Кактус был мёртв. Отличная работа! Витя сбросил его под койку. Любоваться не было времени. Подняв голову, Витя увидел в люке испуганое лицо Кота, а Кот изумился, увидев вместо кэпа отвратительного килера Витю. Витя протянул руки, схватил его за голову, втащил в кубрик и наотмашь резанул горло, но Кот так дёрнулся, что нож лишь вспорол свитер и задел ему кожу. Кот тихо вскрикнул. Вместо того, чтобы бежать или звать на помощь он напал на Витю. Выбросив кулаки он угодил Вите в лицо, но слабо, слишком слабо! Витя ухватил его за волосы, намереваясь зарезать, как петуха, и в этот момент рулевой бросил руль, чтобы посмотреть, что творится в каюте.
Яхта резко рванулась к ветру и легла на борт почти горизонтально. Витя с Котом полетели на койку, Витя отпустил Кота, прикрывая голову руками.
Виталик на палубе метнулся обратно к румпелю, чтобы выровнять яхту, а та остановилась, прыгнула с волны и врезалась в следующий гребень, взорвавшийся белым взрывом.
Кот поднялся первым и мог выскочить в люк, но даже не подумал об этом. Для него вдруг, на исходе жизни, наступил миг, его, Лёхи, звёздный час, соединения ненависти его и любви, час расплаты за отца, за всё что эти люди растоптали в его, лёхиной жизни! — и он вцепился в выползающего из-под матраца Витю.
Молодой положил яхту на курс и быстро, торопясь, закреплял на румпеле шлаги. Витя, которого Кот подмял и теперь душил, размахнулся и всадил лезвие Коту в бок; тот охнул, а Витя толчком сбросил его с себя.
Он встал на четвереньки, согнулся над телом чтобы проверить, мёртв ли Кот и вытащить нож, и тут получил страшный удар по пояснице, точно его лягнул осёл. Витя отлетел головой под койку, свет вспыхнул и раскрошился огнями; Витя взвизгнул; красное застлало ему глаза.
Молодой стоял над ним, без оружия. «Как бьётся, гад!» — подумал Витя. Нож торчал в Коте.
Молодой замешкался, увидев окровавленное тело, потом выглядывавшую из-под койки голову капитана, и Витя пнул его ногой. Молодой не удержался и упал. Витя пополз и выдернул из Кота нож. Кот захрипел и посмотрел на Витю. Молодой опять ударил его, в живот. Витя скрючился, и его вырвало с кровью. В зоне случалось, что Витю били по приказу пахана. Били страшно, ломая, калеча. Витя и сам научился так. Он знал: нельзя сдать, откинуть лапки, это конец. Преодолевая острую боль под рёбрами, будто в него воткнули кол, Витя, размахивая лезвием, метнулся в дверь — через каюту — прямиком в люк. Он резанул молодого по пальцам — и тот отдёрнул руку. — Ага! — Витя, не разгибаясь, взбежал по трапу.
Молодой выскочил через передний люк.
Теперь они оказались один против одного на накренённой палубе яхты, несущейся с закреплённым рулём.
Молодой глянул на нож и побежал к Вите по наветренному борту. Витя понял, что передышки не будет и прыгнул на курятник. Он взмахнул ножом, а молодой перехватил его руку, заломил запястье, швырнул его, обрыганного, в крови, на палубу. В руке хрустнуло, нож выпал, стукнув по рейкам. «Всё,» — подумал Витя.
Но молодой мешкал, не добивал его. Не мог. «Не умеешь...» — с неожиданной надеждой подумал Витя. «Спортсмен». Сквозь боль он уяснил, один его шанс, одно преимущество сейчас: он УМЕЕТ УБИВАТЬ. А молодой — нет.
— Дружище, — послышался Виталию голос, едва различимый в гудении ветра, — мне хана. Ты пришил меня. — Витя хрипел, кровь шла у него ртом. Он закрыл глаза.
Наступила пауза с пустынным шумом ветра и идущего корпуса лодки. Видно молодой не знал, что делать. Он не мог ударить, добить лежащего. Он испугался, что и вправду убил человека. Он наклонился над витиным телом. Кажется, тот потерял сознание. Умер? Молодой нагнулся ещё ниже, заглядывая ему в лицо. Дышит ли он?
В буре наступает секундное затишье. Склонившийся матрос невольно оборачивается, а Витя быстро — он вкладывает в это движение всю свою жизнь, всё своё стремление жить, жить! — любой ценой, хватает его за голову, вцепляется в волосы намертво, как клещ. Пацан бьёт его обеими руками по бокам, так, что у Вити хрустят кости и пресекается дых — «Сломал рёбра!» — но Витя не отпускает, а наоборот, притягивается к молодому, выдавливает ему глаза и, прижавшись, откусывает нос.
Молодой глухо вскрикивает, и отбрасывает его от себя, как ядовитого гада, а Витя на карачках — ещё бездыханный, с обделанными штанами, бросается, дёргает молодого за колени — шквал ударяет с подветра, яхта ложится до лееров — Витя, хрюкнув, выбрасывает пацана с окровавленным лицом за борт. «Прощай, спортсмен!» Счастливого плавания. Спасибо, низенькие канатики, спасибо, вздыбленая палуба, ветер, спасибо, витино ремесло!
Яхта принимает волну на бак, и та окатывает Витю, приводя его в чувство. Он лежит и держится за привязанный к палубе шезлонг, с которого стекают хрустальные струи. Давно Вите не приходилось так туго. Сука! Пацан наверное здорово его повредил! Всё эти гниды, его хозяева — запретили брать пушку! Кончил бы всех за раз! Витя начинает оживать.
Кот не чувствует левый бок и левую руку. Он пугается, сколько крови набежало из его раны и свернулось сгустками на пайолах; потом замечает, что его кровь смешалась с кровью капитана, чьё мёртвое лицо раскачивается, стукаясь о стойку настила.
«Мразь!» — Кот пополз, прижав локоть к ране в боку. Яхту жестоко швыряет, и Кот догадывается, что никого нет у руля. Он пытается привстать, дотянуться до форпика, скинуть болт задвижки.
Витя с трудом приподнялся, но яхта вновь бросает его на палубу. «Гнида!» — корчится он. Вите кажется, она мстит ему за своих хозяев.
Она идёт на ветер резкими скачками, прыгая, будто норовя сбросить Витю. «Убить её, суку! Тварь!» — пробивает безумная мысль. Увидев у борта свой нож, застрявший в шпигате, Витя потягивается рукой и достаёт его.
Тут же яхта падает точно с холма и снова ложится мачтой, а палуба встаёт торцом. Витя крутит неловкое сальто и летит в волну; не помня себя, он орёт и карабкается, скребя лезвием и ногтями по палубным рейкам. Вновь ухватившись за шезлонг, лезет на наветренный борт, обхватывает руками, ногами толстую мачту.
Волна через открытый люк вылилась на Кота, будто пытаясь взбодрить его, вернуть его к жизни.
Витя, как безумный, с воплем начинает резать канаты вокруг себя в одном стремлении — прекратить эту бешеную скачку, заставить лодку остановиться!
Впереди будто что-то взорвалось. Передний парус отлетел и его начало оглушительно рвать и трепать так, что яхта содрогается всем корпусом, а Витя зажал уши и заорал. Истерика душит его.
Кот ударился головой о переборку.
Яхта развернулась и теперь и второй парус неистово заполоскало. Палка, на которой он натянут залетала как сумасшедшая.
Кот, двигаясь медленно-медленно, не чувствуя ни рук, ни ног, будто в страшном сне, вытаскивает наконец из форпика ракетницу. Его отец не сопротивлялся — вот в чём дело! Ждал — пожалеют. Не убьют. Вот где ошибка!
Ветер выл, грохот парусов казалось наполнил весь окружающий воздух. Яхта сорвалась с одного гребня и нырнула в другой.
Носовой люк снесло. Кота снова залило, лежащего грудью на соединении коек у форпика. Для Кота как будто наступила тишина. Что-то ласковое спускается сверху, покрывая его, как невидимый саван — его детская мечта о странствиях, когда в шестнадцать лет он записался в яхт-клуб в сухопутном Донецке, и боялся девчонок, которые посмеивались над ним: слышь, пират! — он увидел отца, отец боялся начальников, а не девчонок, и работал как настоящий мужик, от него всегда пахло работой, а потом испугался двух зеков, а может быть, это из за него, из за Алёши, чтобы не тронули, не задели — пацана, пацана не трожьте!.. — Алёша плакал.
Кот был мёртв.
С большим пистолетом в руке он раскачивался у форпика — влево — вправо, так и не сумев отомстить за отца и за свою прошедшую жизнь...
Странным чутьём зверя Витя почувствовал, что остался один.
Быстро-быстро, повизгивая, он скатился к рулю, руль закреплён пацаном с выдавленными глазами. Витя начинает резать верёвки, они лопаются, румпель улетает далеко на другой борт. Нет, нож бесполезен здесь — жалкий человеческий инструмент.
Парус разорвался в клочья. Угол его улетел за корму, а остатки полощут в шторме, как взорванный флаг.
Витя валится в яму, и тянет руль на себя.
«Будь ты проклята!»
Яхта грузно уваливается от ветра, забурлив, набирает ход, —
— Ага, падла! —
— ныряет в волну и вся покрывается пеной до мачты, до тросов, и витина голова плывёт над месивом бурунов.
Потом, медлено, вода сходит, яхта всплывает, качаясь, как пьяная, сидя уже глубоко.
Носовой люк сорван, а главный открыт. Витя двигается, чтобы закрыть его, но тут же яхта с бурлением погружается в новую волну. Витя плачет. Витя вцепляется в поручни и уходит под воду.
Когда, наконец, и эта волна прокатывает над ним, Витя, полузахлебнувшийся, видит только куски палубы по которой вовсю гуляет вода — она везде; и курятник — Витя вцепился в него; а парус в небе плотно надут.
Яхта как-то мёртво опускается носом и покорно уходит под следующую волну.
— А-а—а — а! — Витя оседлал её, раскорячившись, как паук и открытыми в воде глазами видит уже не яхту — субмарину — беззвучно струящиеся полотнища, концы тросов, палубу, плывущую в зелёную глубину.
Витя отталкивается, и яхта исчезает.
Витина голова мелькает в волнах. Они ужасными блестящими горами набегают на неё, она скривилась и кашляет — наглоталась воды.
И думает: «Они всё-таки убили, убили меня! Гады! Суки!..»
Волны поднимают её на гребень и тогда открывается МОРЕ и Витя понимает перед тем как исчезнуть совсем, что нет, он убил всех. Даже яхту. И теперь осталось ОНО, это Море без горизонта, без пляжей, без пирса. Огромное, бесконечное, бессмертное.
На мгновение тучи рвутся и появляется солнце — красный и страшный шар и тяжёлая вода отливает в его свете металлическим блеском.
1995