Этот год начался с двух небольших вех в моей жизни. Сначала мой друг
стал отцом – до сих пор единственных из моих по-настоящему близких друзей,
кто решился на такой шаг.
Мы с моей женой нанесли после рождения ребенка визит вежливости и были
вознаграждены видом здорового, привлекательного малыша семи фунтов весом
— и супружеской пары, которая явно находилась в глубоком трансе родительского
восторга. Возвращаясь на такси домой, мы, наверное, могли бы беседовать
о том, какие чувства испытываем в связи с увиденным, и обсуждать, не пришло
ли и нам время облагодетельствовать мир уменьшенными копиями самих себя.
Но нет. Мне кажется, мы болтали о краткосрочных перспективах победы лейбористов
на выборах.
Другой вехой была годовщина нашей свадьбы, пятая, если быть точным.
Мы пошли в индийский ресторан и там, разумеется, представилась прекрасная
возможность окинуть нашу совместную жизнь критическим взглядом и поднять
вопрос, не настал ли наконец момент ввести третью составляющую в наше супружеское
уравнение. Но мы этой возможностью не воспользовались. Мы проглотили карри
за бодрой светской болтовней и поспели домой к вечерним новостям.
Я уже несколько лет жду появления позывов к отцовству, жду с тем же
бессильным нетерпением, с каким подростком я ждал появления растительности
на лице. И то, что я умудрился жениться на женщине, которая пребывает в
схожем состоянии – это, несомненно, удачное совпадение.
Я всегда полагал, что эти позывы приходят к каждому в свое время: но
по мере нашего приближения к тридцати пяти годам я стал чувствовать, что
люди все больше приходят в недоумение оттого, что мы «не пробуем завести
ребенка» (кстати, это одно из моих любимых выражений, и, вероятно, единственный
приемлемый в обществе эвфемизм регулярного незащищенного секса.).
Мы оба готовы признать, что здесь есть элемент брезгливого отвращения.
Способность маленьких детей переворачивать все вверх дном, и необходимость
для родителей мириться с этим, всегда была нашей любимой темой.
Своего рода поворотный пункт в этом вопросе был пройден несколько лет
назад, когда поехали к друзьям, живущим за городом, и нас повели обедать
в паб. Едва подали основное блюдо, как на детской площадке поднялась какая-то
суматоха. Как оказалось, младшего ребенка наших друзей поразил феноменальны
приступ диареи как раз в тот момент, когда он собирался съехать с горки.
Наступил сущий ад. Плохо было всем: мать была вынуждена везти несчастного
ребенка домой (где-то 10 миль), чтобы как следует выкупать его и полностью
сменить одежду; игровая площадка представляла собой настоящую бойню, где
чистили и утешали человек пять чумазых, вопящих детей; отец злосчастного
дитя и сотрудники ресторана бегали взад и вперед, с ведрами с воды, мылом,
чистящими средствами, бумажными полотенцами, подгузниками, влажными салфетками,
дезинфицирующими средствами и, как знать, может, и пожарными шлангами.
Нам же велели «сидеть спокойно» и «не волноваться». Где-то минут через
сорок пять спокойствие было восстановлено, и вместе с температурой пищи,
упавшей до нуля, упало и наше настроение. И тогда мы пришли в негласному
пониманию, что все мысли о том, чтобы стать родителями, можно благополучно
отложить на потом.
Надеюсь, у меня хватает мозгов сознавать, что такие происшествия случаются
нечасто, но это не более чем преувеличенный вариант того испытания, через
которое проходят бездетные люди тридцати с лишним лет, когда посещают чадолюбивых
друзей.
Они приходят в надежде на прежнюю оживленную беседу, которую они помнят
со старых добрых времен, но вместо этого там собирается круг умиленных
зрителей вокруг недоумевающего карапуза, каждое движение которого отмечается
и комментируется. И как раз в тот момент, когда вы наконец сумели подойти
кульминации своих блестящих рассуждений о политическом банкротстве администрации
Клинтона, вас резко обрывают и переключают внимание, потому что – глядите,
все глядите, глядите скорей же, как забавно крошка Софи пускает слюни.
Тем не менее, я могу представить горечь и отверженность тех, кто отчаянно
хочет детей и не может их иметь.
Но и те из нас, кто никогда не разделял это желание, страдают от менее
болезненного, но схожего чувства культурной отверженности, приходя в легкого
недоумение от нескончаемого потока фильмов, телепередач и даже новостных
программ, эмоциональное воздействие которых целиком и полностью построено
на прославлении связей между родителями и ребенком.
В конце концов я начал подозревать, что мое нынешнее состояния биологического
паралича (который я по аналогии с творческим тупиком называют родительским
тупиком) ведет свое происхождение от неоднозначного отношения к собственному
детству. Я понимаю, что такое признание в устах писателя шокирует, может,
даже губит его карьеру – но, увы, мое детство был совершенно безоблачным
и безмятежным.
И в то же время, я прекрасно помню, что каждый мой день был буквально
усеян неприятностями (унижения в школе, тошнотворное ощущение в кабинете
врача, муки на регбийном поле). И эти неприятности были куда тяжелее и
травматичней, чем все то, что я перенес во взрослом возрасте. Так что,
быть может, именно поэтому я боюсь (вот, я и употребил это слово) заводить
детей, потому что знаю – мне как бы придется еще раз пережить свое собственное
детство, и меня пугает перспектива иметь дело со столь сильными эмоциями.
Думаю, дети вовсе не являются нашими уменьшенными копиями – как раз
наоборот, они представляют нам весь спектр наших радостей и печалей, только
в гротескно преувеличенном и ярком виде. И пока я не почувствую себя готовым
встретиться со всем этим еще раз, я примиряюсь с мыслью, что отцовство
для меня – это не более чем несчастный случай, которому еще предстоит произойти.
