Он ведет свою передачу «Трансильвания»
(названную так по месту рождения и деяний Влада Цепеша — исторического
Дракулы) на «Радио 101» каждую ночь понедельника и среды. Он ставит прекрасную
старую и не старую редкую музыку почти любых стилей, вплоть до замечательной
советской эстрады 60-х годов, перемежая ее своими бесконечными, заверченными,
мрачными комментариями, цитатами и деталями из жизни оригинальных личностей,
низвергающимися на ошеломленного слушателя эдакими бесперебойными клубами
«stream of consciousness», которые хочется либо вечно слушать, либо
немедленно выключить и застрелить обладателя этого голоса и мозга, который
все что угодно может вот так вот взять и откомментировать.
Он сидит передо мной — нормальный молодой мужчина с черными волосами
и здравым взором, и говорит-говорит-говорит — а мне остается только свести
всю эту уйму информации и интересных суждений к обыкновенной удобочитаемости,
или же оставить как есть эту пульсацию живой беседы и смешных замечаний,
заставляющих размышлять и возмущаться, но в принципе, быть согласным, ибо
все это излагает вполне умный и образованный человек, который принципиально
никогда не учился и не работал.
Егор Радов
…У дикарей — более здоровая система, они живут по более естественным
законам… — говорит мне почтовый респондент и поклонник Чарльза Мэнсона
Гарик Осипов, — …я, например, с наркотиками не экспериментировал
никогда, поскольку был человеком законопослушным, а это бы помешало мне
существовать в контролируемом обществе и заниматься своими делами, но я
в какой-то степени тоже был таким «наркоманом» и «контрабандистом» — опасные
идеологии, нетрадиционные эстетики… Но я создал для себя подобие того,
что создал Мэнсон в Долине Смерти…
—Так Мэнсон сам кого-нибудь убивал? — не мог не вмешаться я.
— Нет, никого, никогда, — немедленно ответил Гарик, —
что вы, Егор, разве я похож на человека, который будет общаться с тем,
кто кого-нибудь не того убил?…
— А того?
— Ну, всех правильно убивал только разведчик Кузнецов. А никого
не убивал один лишь Макаревич, наверное… Так вот, я создал сообщество таких
живых существ и меня связывают с этими людьми не родственные узы, но с
ними можно спокойно общаться, обмениваться информацией… Конечно же, в моих
программах есть определенный код, присутствуют пароли, намеки, но это —
такой внешний хаос, внешняя психоделическая мозаика, как в коллажах 60-х
годов, в эстетике обложек, в психоделической мультипликации, где всегда
большую роль играла деталь. Так же и в оккультных текстах, например, Алистера
Краули, или в публицистике Ла Вэя, для меня очень важен ритм, всякие нюансы,
вариации, которые вызывают ассоциации у определенного рода читателей и
слушателей. Интуитивно, я знаю, что среди моих слушателей нет больных людей,
нет психопатов, нет одиноких сердец, которые ищут общения, нет субъектов,
испытавших пренебрежение в детстве и которые в зрелом возрасте ищут какого-то
гуру или Отца… Я сам не страдаю такого рода комплексами и…
— И никому не советую, — вставил я свои «двадцать копеек»…
— Моя аудитория — это, как правило, «узкие специалисты», — немедленно
продолжил Гарик, — но не в американизированном, плебейском смысле,
а, например, специалисты в пластической реконструкции, здоровая часть профессионалов
из силовых структур, которые не получают удовольствия от чисто деловых
сделок, ростовщичества… Моя программа — телескопична, без комплексов, в
ней можно услышать абсолютно все.
— Но есть хоть какая-то сверх-цель у этой передачи? — резко спросил
я, ощутив желание наколоть этого Гарика, как бабочку, на булавку, тем самым
определив его место в своей коллекции, но он не накалывался…
— Сверх-цель — это то же самое, что и habit-forming drug.
Сверх-цель изнашивает, изнуряет, и не наступает ничего ожидаемого — никакой
идиллии, о которой ты не очень искренне говорил… Как у хиппи, хотя у истоков
движения стояли такие волевые, самовлюбленные, ницшеанские люди, как Аллен
Гинзберг, Берроуз, Кен Кизи… Ничего подобного — у меня некая семья, закрытый
клуб таких пошляков, циников, где есть самые разные люди, например, одна
из моих самых драгоценных помощниц — девочка двенадцати лет, очень талантливая,
а есть и старые люди, которые не вписываются не в одну из каст…
— Можно все же внести легкую критическую ноту, — сказал я.
Один мой друг, коллекционер пластинок, сказал, что Гарик — единственный
человек, который разбирается в музыке, но его «пурга»… Несомненно, некий
элемент «тележности», напоминающий длинные шестидесятнические тексты, у
вас присутствует… Черт возьми, так и хочется приставить Вам пистолет к
виску — мол, он так же будет все это говорить, или все-таки нет?!
— Вы сейчас сказали, Егор, такую банальную вещь, — Гарик
обескуражен, — которую обычно любили повторять преподаватели НВП
или физкультуры: вот если бы тебя послать в горы или — а ты в армию пойдешь?
Или — а если тебя привязать к электрическому стулу? Очень трудно назвать
«пургой», — слегка обиженно, но так же непоколебимо сказал Гарик,
— такие осмысленные культурологические комментарии. Вы не могли не заметить,
что в моей речи отсутствуют всякие избитые, многотиражные, как кока-кола
из одного концентрата, словечки из современного слэнга… И, конечно, такой
суслик, которого кормят консервированным молоком, не может этого понять,
для него это — «пурга», поскольку это адресовано хищникам. Но для травоядных,
для клиентов такого планетарного «Макдональдса» работают тысячи радиоточек,
для них выходят тысячи паршивых таблоидов, существует сфабрикованная поп-музыка,
псевдо-бунтарские течения, фальшивый нон-конформизм, фальшивое кино. Они
могут спокойно послушать своих любимых блеющих ленинградских рок-музыкантов,
англо-американские супер-группы 70-х годов… Пожалуйста, они нам не нужны.
— Так получилось, — вновь провоцирующим тоном вмешался я, — что
слушал вашу передачу, а по телевизору шел фильм «Сталкер», И я поймал себя
на том, что вы бы запросто прокомментировали этот фильм типа «плакатная
наглядность размышлений о входе в какую-то комнату». Значит, это только
лишь вопрос языка и контекста?…
— Ну опять, — еще более обиделся Гарик, оставаясь при этом
все таким же спокойным и разговорчивым. — Все-таки программа существует
три года, и она абсолютно независима, за нее не стоит ни корысть, ни реклама,
кроме единственного упоминания магазина Бори Симонова, магазина компакт-дисков
и видеокассет «Трансильвания» на Тверской, — вот и все, что ее связывает
с современным рыночным миром. Про меня можно говорить все, что угодно,
что я — сторонник превосходства белой расы, white supreme, но это
уж совсем смешно — более широкую, более толерантную программу трудно представить.
Жизнь в наше время — очень драгоценная вещь, и поэтому делай, что хочешь
ты, а не превращай себя в такого жалкого, заводного кенгуру, который набивает
себе мешок ненужными вещами — электронными телефонами, бибикающими пейджерами,
контактными линзами, таблетками, чтобы встать, таблетками, чтобы лечь…
У меня никогда не было ни желания, ни иллюзии овладеть массами, иметь круг
сопливых, но быстро взрослеющих поклонников. Моя программа существует в
мире, где доминирует унисекс, а она четко полярна, она посвящена
юношам, девушкам, мужчинам, женщинам, хотя мне не свойственна ни гомофобия,
ни расовые предрассудки…
— Я так и сказал редактору, что Вы — совершенно нормальный человек,
а он мне сказал, что про Вас ходят всякие слухи…
— Какого рода? Что я — полуинвалид.
— Что Вы — сатанист, хотя Вы мне на это сказали, что Вы — нормальный
атеист.
Гарик помолчал некий миг и вновь разверз свой словесный кладезь:
— Есть вульгарный, плебейский сатанизм, как понятие. Как было понятие
«сатанист», «тунеядец», «гомосексуал», или из другого лагеря — «коммунист»…
Но я встречал абсолютно нормальных коммунистов, абсолютно нормальных гомосексуалов,
абсолютно нормальных тунеядцев, фарцовщиков, уголовников, военных, официантов,
литераторов… И прекрасно с ними дружу до сих пор. Есть вульгарный сатанизм
клерикального общества, дьявол — лучший друг церкви, ведь не было бы дьявола,
не было бы хороших кардиналов. Если есть такое понятие «сатанизм», то почему
не может быть нормального сатаниста? Это что, надо обязательно собирать
девиц, зажигать черные свечи и читать «Аве, Люцифер»? Сейчас в каждом мещанском
доме лежит энциклопедия оккультных терминов, спокойно можно читать Майринка,
Лавкрафта, Гюисманса — его роман «Внизу»… Что значит «сатанист»? Получается,
что любой ребенок — сатанист, потому что делает, что он хочет, и ему еще
не объяснили, что в «Макдональдсе», взяв картошку, надо обязательно заказать
кетчуп. А я ненавижу кетчуп! Ромео и Джульетта — сатанисты…
— Или наоборот, — сказал я. — Я вспомнил стихотворение Саади, где
он в мечети увидел нарисованного на стене черта, и он был прекрасен и красив
лицом. «Почему же тебя изображают таким кошмарным и мерзким?» — спросил
поэт, а черт ответил: «Я действительно прекрасен, но кисти в руках врага
моего».
— Вот видите, — почти просиял Гарик. — Вы сами комментируете.
Вообще, человеку, живущему скучной, прогнозируемой жизнью, нужны такие
мрачные герои. С рогами, хвостом… Хотя я ничего плохого не вижу ни в хвосте,
ни в рогах. Когда все ходят с косичками, с проколотыми ушами, с одинаковыми
значками, что плохого, если у кого-то на черепе «четырехдюймовые рожки»,
как в новелле Лавкрафта? Вполне естественно кого-то демонизировать — евреев,
негров, поп-музыку…
— А Мэнсон? Его же звали «Сатана Мэнсон»?
— Влияние Мэнсона как поэта и музыканта колоссально. Это была
обычная ситуация, когда появляется талантливый человек «со дна моря народного»,
босяк, рецидивист, и появляется в среде, где давно уже все поставлено на
конвейер, закуплено и ангажировано. Зачем нужна такая звезда? Лучше его
отодвинуть, но питаться его материалом. С юридической точки зрения
Мэнсон не принимал участия ни в каких преступлениях и нигде не доказано,
что он их организовывал. Он просто «зомбировал непутевую молодежь», накачал
их наркотиками, запрограммировал и умертвил все моральные табу, а после
этого, мол, реализовал свое жуткое эго таким омерзительным способом — представляете,
какой кошмар?
— Вы с ним переписывались? — спросил я, ни в силах с ним согласиться,
ни возразить, поскольку имел о Мэнсоне только лишь «официальные слухи».
- Да, у меня есть его письма, я очень ими дорожу, он содержится
в ужасных условиях, издеваются очень сильно, не могут простить, что
человек без гроша оказался сильнее целой системы. Это для них, как
Вьетнам. Они там сожгли и истребили три миллиона мирных жителей, и убрались
восвояси — докалываться, дошириваться у себя в Америке. Дикари оказываются
сильнее, чем эти жидкие пюре-мускулы бодибилдеров, качков…
— Да, — чуть ли не восхищенно заявил я, — в ваших словах, однако,
слышна настоящая строгая мораль… Сатаниста!
— Строгая мораль, дисциплина, конечно, — радостно согласился
Гарик. — Повторять то, что делают другие, мне было бы стыдно. Я
всегда любил редких людей. У меня всегда была прекрасная личная жизнь —
любовь, искренность, никаких адюльтеров, кризиса чувств, и мы разошлись,
как в море корабли. У меня никогда не было проблем с режимом — с либеральным,
застойным, тоталитарным, любым. Я никогда не стучал. «Пистолет приставить»
— это никому бы в голову не пришло!… Мне лично нравится этот мир, если
бы он был еще более здоровым и надежным…
— Это и есть сатанизм! — полушутя воскликнул я. — Антихрист совершенно
похож на Христа, кроме одной частности, все правильно, но все — здесь…
— Черт его знает, — укоризненно сказал Гарик, — вы
все время ссылаетесь на переводные самиздатские писания, которые были придуманы
в Древней Иудее две тысячи лет назад…
— А какая разница? — обиженно возразил я. — Но они завоевали полмира!
— Кока-кола завоевала больше, чем пол-мира, и Spice Girls,
я думаю, тоже. Но у них музыка лажовая. Вообще мы не ставим себе никакой
такой цели и я не такой гуманист, как Сорос, чтобы этому перекормленному,
пересыщенному обществу разыгрывать демона: рыгать серными парами, угрожающе
мотать хвостом… Надо разбираться — нюансы, нюансы! Оттенки, детали, мозаика.
Но за хаосом должен быть порядок! Должна быть жесткая грань, на которой
он зиждется, иначе всему крышка, и ничего не будет — ни моей программы,
ни журнала «Птюч»… Равновесие.
— Получается все слишком правильно, — вконец обескуражился я. —
Нормальная, здоровая радость…
— Да, нормальная радость, но радость не закодированного алкоголика,
который допился до белочки, а потом стал бегать вокруг выхлопной трубы
отжиматься… Есть вещи поинтереснее. Что до журнала «Птюч», могу сказать:
«Пионер, держи карман шире!» Или: «Попутного ветра, Синяя Птица!»
— Что ж, Вам остается только позавидовать, — резюмировал я эти радостные
суждения. — Надо быть благополучным.
Гарик весело кивнул и серьезно заявил:
— Надо знать, хотеть, уметь и получать.
Попутного ветра, Синяя Птица! Да, вот так нормально.