Speaking In Tongues
Лавка Языков

Джон О'Хара

Приятное соседство

На некоторых домах по Таскарора-стрит были номера, на других -- нет, но нужды в том, чтобы искать номер дома Релинджера не было. Через дорогу напротив дома стояло около десятка мужчин и женщин. Женщины кутались в шали, мужчины стояли засунув руки в карманы, либо, скрестив их на груди; и все они, и занятые разговором, и молчавшие, не сводили глаз с дома Релинджера. Прямо напротив дома, на чахлом газоне, стоял полицейский в форме и болтал с двумя парнями в штатском. Время от времени полицейский отходил от своего поста и понуждал какого-либо слишком медленно двигающегося пешехода ускорить шаг. Или если кто-либо сворачивал к дому Релинджера, а чаще всего они подходили по двое, то тогда полицейский останавливал их и проверял документы, и если они удовлетворяли его, то пропускал в дом.

Дом был полудачного типа с островерхой двускатной крышей, что срезала вполовину размеры спален верхнего этажа. Узкая шлаковая дорожка вела мимо дома к стоящему сзади гаражу на одну машину. Двустворчатые двери гаража были распахнуты, внутри стоял небольшой туристский автомобиль фирмы Нэш, мотором вперед, багажником к выходу. На черном, под кожу, чехле запасного колеса была надпись белыми буквами: «Вальтер Дж. Клюг, Нэш, Ю. Оук-стрит 128, Свидиш Хейвен, Пенсильвания».

Во дворе, от кухонной двери до угла гаража, была протянута бельевая веревка, на которой висели негнущиеся от морозца выстиранные вещи: мужской комбинезон, рубашки и нижнее бельё, пара клетчатых домашних платьев, дамское бельё, купальные и кухонные полотенца. Всё это висело там ещё со вчерашнего дня и отчасти покрылось сажей и пеплом.

Дом Релинджера стоял между двумя другими подобными ему. Аллан Роджерс подошел к одному из них и позвонил у двери. Подождав, он уже хотел было позвонить снова, но тут дверь открыла женщина.

-- Доброе утро, хозяйка дома?

-- Что вам нужно? Я не хочу ничего покупать, -- сказала женщина.

-- Я и не думаю ничего вам продавать. Я только хотел спросить, вы не сдадите комнату?

-- Комнат не сдаём, -- ответила женщина.

Она начала закрывать дверь, и тогда он протянул к ней руку. В ней было две десятидолларовых бумажки.

-- Они ваши. Если вы позволите мне посидеть у окна в вашей столовой.

-- Кто вы такой, небось какой-нибудь газетчик?

-- Вы угадали, -- подтвердил Роджерс. -- И я всего лишь хочу посидеть у окна вашей столовой и посмотреть, кто заходит к Релинджерам и кто выходит от них. Обещаю не беспокоить вас.

-- Не знаю, что скажет муж.

-- Он бы сказал: «Возьми деньги. Это всё равно, что подобрать их с земли»

-- Ну, право, даже не знаю. Вы, вроде бы, порядочный человек, -- заколебалась она. Из какой, вы говорите, газеты-то?

-- «Ассошиейтед-пресс».

-- Это где же? В Филадельфии?

-- О, это по всему миру. Везде.

-- Как долго всё это будет?

-- Ну, может быть, неделю. Может затянуться и дольше

-- Вам придётся платить мне двадцать долларов ежедневно, -- заявила она.

-- Конечно. Естественно. И если вам хочется получить немного больше, может быть вы устроите мне что-нибудь поесть. Прямо сейчас, я позавтракал всего лишь чашкой кофе.

-- Хорошо, заходите. Как вас зовут-то?

-- Меня зовут Аллан Роджерс. С удовольствием покажу вам своё удостоверение.

Он вынул из заднего кармана брюк бумажник и широко раскрыл его, показав толстую пачку банкнот.

-- За пару долларов не зажарите ли мне пару яиц и не сварите ли кофе?

-- Хорошо. Хотите тосты?

-- Да, с маслом, если не очень затруднит.

-- Можно и с маслом и, если хотите, клубничное варенье.

-- Домашнее? Варили сами?

-- Ну, не-ет, варила сестра. У неё есть на это время. Вот они, два окна в столовой, выбирайте по вкусу.

-- Спасибо. А вы так и не сказали мне, как зовут вас, миссис...?

-- Миссис Кеннет Шумахер -- но вы не вздумайте поместить это в газету. Смотрите у меня.

-- Я не сделаю ничего, что могло бы огорчить вас, обещаю, миссис Шумахер. А у вас славный дом. Гляньте на это буфет. Это ведь не от «Сирса и Рёбака».

-- Да уж нет. Его сделал ещё мой дед.

-- Я хотел сказать -- искусная работа. Если бы только кто-нибудь из антикваров глянул на такое.

-- О, я не собираюсь продавать.

-- Конечно, гораздо приятнее хранить такую вещь из поколения в поколение. И они становятся тем ценнее, чем дольше вы их держите.

-- Как вы думаете, сколько стоил бы такой буфет?

-- Ну, я не знаток, но было бы глупо уступать его хоть на грош дешевле восьмисот или девятисот долларов. А, возможно, и гораздо больше. Они платят просто сумасшедшие деньги за настоящую вещь.

-- А у вас нет ли знакомых антикваров?

-- Нет, но я могу запросто выяснить ради вас. У меня есть приятель в Нью-Йорке, который хорошо разбирается в таких вещах.

-- И вы приехали из самого Нью-Йорка, чтобы написать о том, что случилось у соседей?

-- Да, я выехал сегодня утром. Машину оставил на той улице, где церковь.

-- На Таскарору не пускают машины, разве только, если вы здесь живете. Да, разговором-то сыт не будешь, -- спохватилась миссис Шумахер.

-- Вы не против, если я выкурю сигарету?

-- Нет. Хозяин курит сигареты, трубку, сигары. Я уж привыкла к этому. Можете взять пепельницу на буфете.

Она ушла на кухню, а Роджерс занялся наблюдением.

Как он и ожидал, смотреть было не на что. Занавески в доме Релинджера были опущены, но догадаться о том, что представляли из себя люди, входившие в дом и выходившие из него, было нетрудно. Полицейский. Служащие из районной прокуратуры, местные газетчики, родственники и ближайшие друзья. Пока что он не узнал ни одного из журналистов и это вроде бы указывало на то, что он первый из иногородних корреспондентов на месте преступления. Он был уверен в этом. Те, кто вскоре начнет прибывать, будут обескуражены, обнаружив, что он уже обосновался в доме по соседству с Релинджерами.

Из кухни потянуло запахом кофе и жареной ветчины, и он стал думать о том, как убедить миссис Шумахер и её мужа, чтобы они сдали ему комнату в этом теплом, удобном, безупречном памятнике банальности. За восемь лет работы репортером он не перестал удивляться тому, что из ряда вон выходящие события случаются в банальном окружении. Вполне вероятно, что дом Релинджеров внутри представлял собой такую же посредственность, как у Шумахеров. Он прошелся по комнате, изучая историю семьи Шумахеров по фотографиям в рамках. Свадебная фотография. Фотография Кеннета Шумахера, застывшего перед фотоаппаратом. Он одет в форму серовато-коричневого цвета, на нем походная фуражка, а на петлице -- эмблема саперных войск. Многочисленные фотографии, очевидно, сына и дочери Шумахеров, включая две недавние фотографии их собственных жены и мужа. Дочь вышла замуж молодой, сын тоже рано женился. Сын и жених дочери одеты во фраки с белыми галстуками бабочкой. Вероятно молодые Шумахеры жили отдельно, и Роджерс предположил, если только он правильно понял характер Кеннета Шумахера, что должно быть, нетрудно будет убедить миссис Шумахер принять плату за комнату и стол по высокой цене.

Плохо, что дочка жила отдельно -- она была милашечка. Мать тоже, может, была такой, но теперь уже не то, да, не то.

Она принесла асбестовую подставку и положила её на стол.

-- Почти готово, -- сказала она.

Затем она опять пошла на кухню и вернулась с завтраком на оловянном подносе, покрытом глазурью.

-- Вот это да! Я чувствую себя важной персоной, -- воскликнул он.

-- Да бросьте, -- ответила она.

Стоя, она наблюдала за тем, как он ест. Она ухмылялась его комплиментам по поводу кофе, отлично поджаренной яичницы, домашнего хлеба, клубничного варенья.

-- А вам не хочется чашечку кофе?

-- Ну, разве уж, -- промолвила она и достала чашку и блюдце.

Ему хотелось, чтобы она села. Ему нужно было проделать определенную работу и для этого надо было, чтобы она сидела и чувствовала себя непринужденно. Он подождал, пока она не сделает первый глоток.

-- Вы и думать-то не думали, что такое может случиться. И при таком приятном соседстве.

-- Да и нигде в другом месте, -- ответила она. -- Я никак не могу привыкнуть к мысли о том, что всё это действительно случилось.

-- Да уж, -- протянул он. -- Уж от них-то, казалось бы, в последнюю очередь можно было ожидать такого.

-- Даже и не знаю. Но то, что случилось, никто даже и вообразить такого не мог. Теперь, мне кажется, каждый начинает искать следы в прошлом.

-- Вы полагали, что-нибудь может произойти?

-- Чего-нибудь, -- ответила она.

Она сказала «чево-нибудь».

-- Ну, вам всё-таки лучше знать. Видите их каждый день, так вы, естественно, должны бы знать их лучше, чем остальные.

-- Только не его. Её я знала. Вечно занимает. Я вот заметила, её бельё всё ещё висит с прищепками, которые она одолжила у меня. Пусть там и останутся. Не хочу и притрагиваться к ним.

-- Я тоже не люблю, когда люди чего-нибудь не возвращают, -- заметил Роджерс. -- Я не прочь помочь, но у людей входит в привычку занимать, и они злоупотребляют этим.

-- Вот уж точно. Он неплохо зарабатывал, но был прижимист. Ей приходилось просить у него каждый цент. Даже если ей нужен был кусок мыла. Скорей у меня займет, чем будет просить у него. Он не доверял ей.

-- Возможно, у него были на то причины. Она была молода, и возможно, расточительна.

-- Молода? Да ей было сорок два.

-- Ну, сорок два -- ещё не старость, -- возразил он.

-- Не старость, конечно, но и не молодость.

-- Сколько же ему? Пятьдесят, или как?

-- Больше. Он настолько же старше её, как и мой хозяин старше меня. Ей -- сорок два, а ему -- пятьдесят два. Десять лет разница, точно.

-- Он что, был женат прежде?

-- Кто, мой муж?

-- Нет, Релинджер.

-- Нет, никогда не слыхала, чтоб он был женат прежде. Они ведь, знаете, недавно женаты.

-- Разве? Сколько же?

-- Дайте подумать. Они переехали сюда по соседству… Наши двое были в старших классах, сын и дочь. Мне кажется, они переехали сюда лет шесть-семь назад. Они только что поженились, жених и невеста. Но не молодая парочка -- если вы понимаете, что я хочу сказать. Тогда ей было за тридцать, а ему -- за сорок.

-- А раньше вы их знали?

-- Ну, городок у нас невелик. Раньше она работала в кафе-мороженом у Бачмена, на улице Уэст-Мейн. Туда заходят, если хочется мороженого или содовой. То же есть и в заведении у Люгера, но Бачмен мороженое делает сам. Цена та же, что и у Люгера, но Бачмен славится жареным миндалем. И ещё персиками. В такое время года персиков не достать. А у него всегда только свежие персики.

-- Понятно. И там-то она и работала до того, как они поженились? Надо полагать, он частенько виделся с ней до этого.

-- Не знаю. Те, кому просто хочется попить воды или съесть мороженое, редко заходят к Бачмену. Они идут к Люгеру. Некоторые ходят к Люгеру по два раза в день: утром и к вечеру. Но чтоб Дори Релинджер… право не знаю. Когда не пройдешь мимо его лавочки -- он всегда сидит у окна. По профессии -- часовщик. У него нет ни одного наёмного работника. Всего лишь маленькая лавочка. Вряд ли даже размером в половину этой комнаты. Да таких лавочек, как у него, можно без труда вместить три штуки в этой комнате. Она у него там, на Уэст-Мейн. Рядом с этальянцем, у которого лавочка по чистке обуви и шляп. Две махонькие лавчонки, их можно бы обе уместить в этой комнате. Но Дори Релинджер знал, как надо заламывать цену. В городе только два часовщика, второй -- в ювелирной мастерской, у Слазингера. И если вы купили часы не у Генри Слазингера, вам, может быть, придется ждать месяц, покуда он их починит. А Дори Релинджер обычно обещал вам сделать часы за пару дней. И когда придете за ними, они всегда готовы. Но за какую цену? Он неплохо зарабатывал. Платил наличными за дом. Муж говорит, что он платил наличными за всё. Посылал за покупками в другие города, лишь бы сэкономить на этом.

Вот энти её клетчатые платья на бельевой верёвке. «Сирс и Рёбак». Они приобрели почти всю мебель посылторгом. Она мне об этом сама говорила.

-- Он был скряга, не так ли?

-- Ну, он всегда брал наличными. Если у вас нет наличных, он не отдаст вам часы. Вот даже меня, ближайшую соседку, и то однажды заставил сходить домой и принести полтора доллара, а иначе не хотел отдавать мне часы мужа. Поскольку он железнодорожник, ему приходится иметь двое часов, чтобы не ходить на работу без них.

-- Ваш муж, значит, железнодорожник, -- повторил Роджерс.

-- У него постоянный маршрут. Проводник на товарняках пенсильванской железной дороги. Смешанный товарный от Филадельфии до Гиббсвиля.

-- Вот как?

-- Двадцать два года на пенсильванской, начиная с мальчика на посылках.

-- И что же он думает о Релинджере?

-- Он невысокого мнения о нем с тех пор, как тот не поверил мне на полтора доллара. К тому же мы живем рядом.

-- Да, пожалуй, после такого… не очень-то, -- отметил Роджерс. -- Он удивился, когда это случилось?

-- У соседей-то? Он не мог уснуть прошлой ночью. Я тоже, но ведь ему надо вставать в полпятого. Может ему удастся поспать немного в курятнике. В тормозном тамбуре. Дай-то бог. Подумать только.

-- Постарайтесь не думать об этом, миссис Шумахер, -- посоветовал Роджерс.

-- Но я ничего не могу поделать. Как только он решился на такое? И не раз, а дважды. Обоих.

-- Полагаю, он захлороформировал их, -- предположил Роджерс. -- Вы ведь слышали о таком?

-- Да, усыпил их хлороформом. Так сказал Билли Хьюз. Полицейский. Билли и Эд Рейд, начальник, и ещё один парень из округа спрашивали меня. Не слыхала ли я чего-либо вчера после обеда, и я ответила нет. Я видела, что Дори пришел домой рано, около полтретьего.

-- Машину поставил в гараж?

-- Нет, пришел пешком. Он никогда не брал машину на работу. Машину в гараж поставила она. Я видела её с матерью, они вышли из машины и прошли в дом через кухонную дверь. Это было незадолго до полудня. Потом я видела их на кухне, и чуть ли не пошла сказать, чтобы она сняла бельё с веревки. Оно висело там с утра, и к тому времени уже высохло, а по погоде вот-вот пойдет снег. Вчера я была так уверена, что пойдет снег. Даже сейчас похоже на это.

-- Да, пожалуй. Но вы так к ним и не сходили. Может это и к лучшему.

-- Или наоборот. Может быть, если бы я сходила к ним, она затем пришла бы ко мне одолжить что-нибудь. И тогда её не было бы там, когда он вернулся домой.

-- Не вините себя. Этот тип все равно собирался убить их рано или поздно. Если не вчера после обеда, то прошлой ночью. Итак, он вернулся домой и вошел в дом. Вы видели его ещё?

-- Да, когда пришли его забирать, -- ответила она. -- Эд Рейд и Билли Хьюз приехали на машине. По выходе из машины у каждого в руке был пистолет. Билли пошел назад к кухонной двери, а Эд вошел в парадную дверь. Я подумала, господи милостивый, зачем это они с пистолетами. А вдруг у них грабитель? Мне стало страшно. Но примерно час спустя пришло ещё несколько человек, и тогда Эд и Билли вышли из парадной с Дори, и на руках у него были наручники.

-- Вы не обратили внимание, в каком состоянии была его одежда? Не было ли на ней крови?

-- Нет, сэр! На нем был воскресный костюм, как будто он отправляется в церковь. И знаете, что он сделал?

-- Что?

-- Он увидел меня у окна, засмеялся и показал мне язык. Я подумала себе: «Ты поплатишься за это, мистер, когда я расскажу об этом мужу». Видите ли, я ведь не знала, за что его арестовали. Затем уж я увидела, как подъехала покойницкая от Кенига, гробовщика. Кениг и молодой Хеннеси, что работает у него, и с ним еще двое.

-- Не пойму, что такое покойницкая? Это что катафалк?

-- Нет. Это то, чем они пользуются вместо катафалка. У катафалка сбоку окна, а в покойницкой отвозят тело в похоронное бюро. Знаете, чтобы заморозить их? Мы называем её покойницкой. Думается у вас это называется иначе.

-- А, теперь понятно, -- кивнул Роджерс. -- Они что, вошли в дом, Кениг и те, что были с ним?

-- И несли два простых ящика. Знаете, что это такое? Это вместо гроба. Просто деревянный ящик размером с гроб. Когда я увидела всё это, то поняла, что случилось несчастье. Это означало два покойника. И кто же ещё это мог быть. Его жена и теща.

-- М-да.

-- Затем они вошли внутрь, но минуту спустя, нет, даже и минуты не прошло, как один из них выбежал на улицу и его стошнило. Один из тех, что пришел с Кенигом. Его прямо-таки выворачивало наизнанку. И он сел на ступеньку крыльца. «Боже мой, -- подумала я. -- Что там творится?» Затем Кениг вышел и что-то сказал этому человеку, но тот лишь покачал головой и махнул рукой, чтобы тот отошел. Кениг ушел назад в дом и, мне думается, минут пятнадцать-двадцать спустя, право уж не знаю, Кениг и Хеннеси вынесли один из ящиков. Они поставили его в покойницкую. Затем сходили ещё раз и вынесли второй ящик. Но на них тоже лица не было: и у Кенига, и у Хеннеси, и у другого парня. Они уехали на этой покойницкой, а потом подъехала другая машина. И в ней было несколько человек, среди них двое полицейских. Полицейские стали на страже спереди и сзади дома, а остальные вошли в дом и остались там.

-- Это было задолго до того, как новость разошлась по городу?

-- Не прошло и десяти минут после того, как Кениг уехал, народ повалил сюда. Вот тогда-то мне и позвонила дочка. Она знала об этом больше, чем я. Она спросила меня, правда ли это о Релинджере, и я ответила, что всего лишь знаю, что кто-то помер. Может быть даже двое. И тогда она мне сказала.

-- И она оказалась права? -- спросил Роджерс.

Она кивнула. Сказала: «Дори Релинджер убил свою жену и тещу». Я спросила: «Как?» Она не хотела говорить, но я её заставила. Она сказала, что он отрезал им головы. И тут же я упала в обморок. И трубка телефона повисла. Последний раз я падала в обморок утром того дня, когда мы с моим хозяином поженились.

-- Ну не надо больше говорить об этом, миссис Шумахер, -- остановил её Роджерс.

-- Да сейчас-то я в полном порядке. Как будто бы ничего и не было. Только я-то ведь знаю, что всё это было. Вот одного только я не представляю себе. Кто согласится теперь жить в этом доме? А ведь было такое приятное соседство, -- вздохнула миссис Шумахер.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Джон О'Хара

Приятное соседство

Speaking In Tongues
Лавка Языков