Speaking In Tongues
Лавка Языков

Андрей Тавров

ЗЕРКАЛО СТЕНДАЛЯ И СМЕШНОЙ ЧЕЛОВЕК ЛИТЕРАТУРЫ

Современная литературная ситуация похожа на вдребезги разбитое зеркало, причем осколки не выпали и зеркало стоит в привычном фойе на привычном месте.

В каждом осколке ищущий видит то, что ищет -- себя, хотя бы частично, и это всех устраивает: графомания стала называться артефактом, а литературное бессилие перформансом; слова же, которые я здесь употребил, неуместными.

Произошла дребезжащая дифференциация Целого, осколки становились все мельче, каждый из них все больше терял связь с другими и претендовал на самодостаточность по причине собственной репрезентативности. Естественно, что осколок, часть, фрагмент отразил последовательно -- смерть Бога, смерть автора, смерть читателя; и отразил правдиво и логично с точки зрения осколка, манифестируя в скудеющем своем свете в конце концов смерть свою собственную.

Иначе и быть не могло -- все это происходит не в первый и не в последний раз в истории сознания и речи. Сердце не живет вне целого человека, разве что как артефакт. Но Стендаль все время пытается навести стекло на дорогу, а Рахиль продолжает глядеться в зеркало явлений, и разбить его раз и навсегда невозможно.

И для того, чтобы возобновить себя, Рахили-литературе нужно вновь и вновь заглядывать в Целокупность, в Целое, и оттуда черпать жизнь и смысл, и музыку. Это потом придет Смешной человек, всех заразит частичностью, зеркало разобьет, целое дифференцирует и по частям использует.

Но у зеркала Целого есть самообновляющееся свойство родника, который вновь поднимет глубину и отразит небо. И человека на фоне.

Мы выходим в эру новой целокупности, целостности, благородной архаики, в Эру Неразбитого Зеркала. «Человек осколка» не может быть мерой ничего, кроме осколка. Человек есть мера всех вещей лишь на фоне недифференцированного Целого, из которого он рожден и продолжает рождаться вместе с Речью.

Возникновение новой литературной общности, заявляемое данным корпусом убеждений, объединяет таких писателей, как А. Парщиков, А. Давыдов, А. Иличевский, и обозначает себя как «Новый Метафизис».

В русле основополагающих интересов нового направления, о котором я здесь хочу сказать несколько слов, находится экологическая (или органическая) парадигма, положения которой сформулировал физик и эколог Фритьоф Капра:

а) мир это не собранное из отдельных элементов-кубиков сооружение, а единое целое;

б) вселенная состоит не из вещей, а из процессов;

в) объективное познание -- главное требование классической парадигмы -- не выполнима, ибо нельзя исключить наблюдающего из процесса наблюдения;

г) во вселенной нет ничего фундаментального и второстепенного, мир -- паутина равно важных процессов, поэтому познание идет не от частного к целому, а от целого к частному.

ДАНЬ МЕТАФОРЕ

За всем этим прочитывается неназванная интуиция метафорического Творения. Целостность и органика могут осуществиться лишь в том случае, когда две непохожие части мира (например, глаза и небо) могут быть таинственным образом сближены и собраны в новое единство. Во временном потоке это сделать невозможно, ибо по мысли Павла Флоренского: целостная истина, опустившись на землю (в пространство-время), раскалывается на две исключающие друг друга половинки, образуя так называемую антиномичную пару. Метафора несет в мир нетварную энергию. Метафора, воссоединяя расколотую истину, осуществляя этот, небывалый для Земли акт, пользуется некой изначальной, не расколотой, вневременной энергией и сущности, свойственной языку. То есть метафора вносит в повествование нечто внеположное «базару» -- вневременность живописи и архитектуры, изначальную иероглифичность. Те искры Изначального Бытия, которые раскиданы по Вселенной, в письме удерживает метафора, тем самым органически участвуя в Творении. Метафора, а также ее разновидность -- эллипс, сочетая два основных и противоречивых принципа повествования: линейную конструкцию, лежащую в основе классического романа и полифоническую сопряженность фрагментов, выламывающуюся из естественного времени и свойственную новому письму. Все связанно со всем именно через эллипс, перебрасывающий через некогда разъятый организм смыслы и связи по принципу дополнительности Нильса Бора.

ДАНЬ ОРГАНИЧЕСКОМУ ПИСЬМУ

В основе органического письма лежит представление о человек, как об изначальной и предшествующей миру форме, нерасчленимой и иерархичной, присутствующей целиком в любом фрагменте мира. Магрит, устроивший дождь из людей, уже догадывался об этом. Лучше всего этот принцип иллюстрируется феноменом голограммы: раздробление голографического прообраза с необходимостью сохраняет за каждым фрагментом способность произвести целый образ без какого-либо изъяна: не фрагмент Человека, а всего Человека целиком.

Когда Мандельштам писал о том, что вся комедия Данте вся строфа, он утверждал, что адамического человека, воспроизводимого этой трехчастной поэмой, разъять невозможно.

Заход на антропоморфную органику мира был сделан в русской литературе в начале века, и тогда это называлось «адамизмом». Движение это так и осталось предчувствием.

Мир человекообразен и един. Литература также претендует на человекообразность, утраченную на рубежах вторичных моделей.

Новый Метафизис с новым внимание обращается к принципу визуальной тактильности, метафорики, этике, органике.

Уже Гауди понимал, что собор -- это тело не только иносказательное, но развивающееся в пространстве и времени как повествование, которое в принципе не может быть закончено.

В высказывании Бюффона «стиль -- это человек» больше правды, чем принято думать. Причем из головы этого Человека некогда было образовано небо и солнце, а из ног -- суша и вода. Этим вот делом и продолжает заниматься человек-пишущий, давая речи возможность достраивать мир.

ДАНЬ ВСЕМУ ОСТАЛЬНОМУ

Метафорическое письмо возвращает речи этику и систему иерархических ценностей, ту аристократическую сложность мира и непроизвольность, которые предполагают тайну, ускользающую от фиксации и, тем не менее, содержащуюся в каждом слове, как луговое солнце в капле пчелы. Мы обращаемся к этическому письму, ибо речь идет об ответственности.

Стиль -- это человек, развернутый в речь, как улитка в воздух спирали.

Письмо -- это искусство человека совпасть с до-вавилонской речью мира.

Все зависит от того, на каком ярусе человека и речи это совпадение осуществляется.

В случае Данте это, похоже, произошло на всех ярусах.

Метафизическое письмо не предлагает антропоцентрической модели нового Просвещения или Ренессанса -- речь идет о человеке на фоне Абсолюта, принципиального Не-Человека, таинственным образом принявшего в свою Природу -- природу человеческую.

Новый Метафизис возвращается таким образом к экзистенциальным проблемам жизни и смерти, одиночество и отчаяние, Богооставленности и найденности, ибо человек, положенный в центр речи и осуществляющий ее жизнь, вне этих проблем просто перестает существовать.

Новый Метафизис обращается к апокрифу как к форме нового именования святыни мира, перевода себя на язык этой святыни при помощи собственных языковых средств. Андрей Белый, хотевший переписать заново собственную биографию и Осип Мандельштам -- «Божественную комедию» уже выразили эту интуицию новой огласовки святыни, не для адаптации ее к своим идеям, а с целью осуществления родства с ней через новый язык, шевелящий живые губы.

Новый Метафизис возвращается в поэзии к неформализованным ритмам, соотносимым, скорее, с архаическими движениями танцующего тела, чем с искусственно созданной ритмической сеткой европейской просодии. Ритм больше тактилен, чем формально музыкален, он есть траектория движения человека, а не упаковочная клетка для мелодии. Строчка вполне может пропускать кровь и лимфу, став в процессе метаболизма органом человеческого тела.