Ленчик собирался на службу. Он нацепил выглаженную рубашку, не заметив
по рассеянности, что из одного рукава торчат разноцветные нитки. Рубашку
эту он очень любил, но надевал только в ответственных случаях. Ленчик берег
эту пеструю клетчатую рубашку, поэтому стирал ее всего несколько раз, а
выгладил как следует только однажды -- вчера вечером, когда ему сказали,
что на работу его берут, правда, с испытательным сроком. Он надел приготовленные
тоже заранее брюки -- вчера Ленчик долго возился с ними, придавая им человеческий
вид. Брюки немилосердно сдавили ленчиков живот. Ленчик философски почесался
и затем уже спокойно натянул новенькие носочки. Это был предмет его гордости.
Носочки он связал сам. Пока некоторые смотрели телевизор, читали газеты,
или занимались еще каким-нибудь бесполезным делом, Ленчик обычно усаживался
в кресло и вязал себе какие-нибудь теплые вещи. У него даже где-то сохранилась
фотография -- он сидит в своем инвалидном кресле, на носу -- увеличительные
очки, ноги закутаны одеялом, сидит и вяжет себе преспокойно, и ничего его,
подлеца, не касается. Ленчик не любил политику. «Пустое, это все пустое,»
-- говорил он. Правда, иногда с интересом смотрел, как политики говорят
свои заученные слова. Ленчик подсчитывал, сколько раз какой-нибудь «механический»
политик моргнет или, к примеру, ошибется. На основании этих цифр он делал
какие-то свои выводы. Верил ли Ленчик политикам? Это неизвестно. Эту сторону
своей жизни Ленчик скрывал от других по непонятным причинам. Но тем не
менее есть сведения, что Ленчик однажды швырнул в свой телевизор каким-то
ценным предметом. Правда, работать телевизор от этого стал только лучше.
Ленчик любил сочинять о себе всевозможные слухи. Родственники презирали
Ленчика, считая его чуть ли не преступником. Вообще говоря, на Ленчика
должно было также распространяться понятие «молодой человек», но возраст
его было определить очень трудно, однако, в волосах у него уже проглядывала
седина и, пожалуй, не все в порядке было с зубами, потому что иногда он
начинал задумчиво ворочать языком, очевидно, трогая что-то у себя во рту.
Он никогда не причесывался -- это был его главный принцип и на голове его
вместо солидной мужской прически постоянно был совершенно непонятный волосяной
ком -- волосы росли какими-то спутанными пучками, вполне возможно, это
были кудри. Накануне Ленчик все-таки заставил себя вымыть голову и причесаться,
но волосы сделались упрямыми и никак не хотели ложиться в нужном направлении.
Ленчик махнул на них рукой -- оставалось мало времени, надо было еще успеть
позавтракать. Сам Ленчик считал себя привлекательным, он хорошо умел вести
обаятельные беседы ни о чем, иногда совершая открытия космического масштаба
и скоро забывая о них. К нему льнули женщины, они часто звонили и приходили,
но Ленчику с ними было скучновато. Он откровенно давал им понять, чтобы
они больше его не беспокоили. Он хотел, чтобы с женщиной можно было о чем-нибудь
поговорить, чтобы она, помимо всего прочего, умела готовить, любила бы
музыку и так далее. Со временем число требований к женскому полу повышалось,
хотя количество посетительниц оставалось таким же. Ленчик надеялся, что
в жизни его будет любовь, он все ждал, он хотел встретить миловидную женщину
(вообще, Ленчик боялся слова «женщина», ему сразу представлялось что-то
змеиное). Ему нравились полненькие и ласковые. Одно время Ленчик был безумно
влюблен в одну тетеньку, которая была самостоятельной особой, носила очки,
была чрезвычайно тихая и вообще отличалась неповторимой интеллигентностью,
конечно, у нее была нежная белая кожа и роскошные волосы, но эта его избранница
была женщина очень сильная, она занималась какими-то экзотическими единоборствами
и Ленчику часто доставалось от нее «на орехи». Конечно, ни о какой взаимной
любви здесь и речи быть не могло. Ленчик терпел, терпел, а под конец взял
да и выгнал ее. Потом у него в жизни случился довольно странный период,
когда Ленчик принялся отказывать всем подряд в приеме. Он запирался дома,
ставил какую-нибудь пластинку, отключал телефон и принимался сочинять истории
-- смешивал все в кучу и делал своеобразный винегрет из каких-то своих
наблюдений и заурядного вранья. Он кусал карандаш. Получалось что-то вроде:
«Работаю я давно, трудиться меня приучили с малых лет. Начинал работать
техником, у меня даже запись соответствующая есть в трудовой книжке. Я
тогда заочно учился в Королевской художественной академии. Первое место
работы было недалеко от дома -- всего одна трамвайная остановка, и я, конечно,
ходил пешком. Организация наша называлась Промстройниипроект, Научная часть.
На здании красовались неоновые стихи: «С огнем не шути, сгореть можно,
с огнем обращайся страшно осторожно». Коллектив у нас был совсем маленький,
а начальник -- настоящий интеллигент, с седыми волосами, зачесанными назад,
он был похож на музыканта. У него были длинные тонкие пальцы и невеселые
глаза. Звали его... да какое это имеет значение сейчас? Пусть будет, например,
NN. Наша лаборатория должна была заниматься внедрением новых методов испытания
строительных конструкций, меня часто водили на опытную площадку и показывали
-- стена обычного дома, к ней подключены разные датчики, и когда люди в
оранжевых касках нажимают кнопку, по стене бегут трещины, а на датчиках
отклоняются стрелки. Это было очень забавно первое время. В этой лаборатории
я сделал массу чертежей, был я тогда очень аккуратным, и чертежи получались
приличные. NN смотрел их и говорил нараспев: «Гут, Гут». Человек он был
добрый, я мог в любое время отпроситься у него, уйти в библиотеку или по
другим своим делам. Он всегда позволял мне готовиться к лекциям -- Академия
по почте высылала мне задания. Конечно же, он требовал работу. Но делал
это ласково, ободрял, если находил в чертеже какие-нибудь ошибки. Вообще,
NN был очень добрый. Когда он сердился, он всего-навсего говорил такую
фразу: «так, -- сказал крестьянин», мягко эти слова произносил. Если перебирать
всех моих начальников, и даже просто знакомых -- это был необыкновенный
человек, он всегда удивлял меня, как все-таки много он знает. У него были
знания абсолютно в любых областях. Он знал все исторические даты и события,
при этом он умел выслушивать своего собеседника. Такое редко бывает, но
он, начальник отдела, уважал каждого своего сотрудника. Да и мы обожали
его. Однажды я нарисовал его портрет, наверное, было не совсем похоже,
но он не обиделся.
Примерно в тот же период я выучил два закона: «Меньше изобретать --
больше конструировать,» -- не помню уже, как сказать это по-немецки, и
еще один -- «Дать время времени» -- Dare al tempo il tempo. NN я
благодарен за то, что он прививал мне хороший вкус. Я, если честно, тогда
совершенно не умел себя вести.
Потом я стал работать при университете -- выращивал кристаллы. Я надевал
белый халат и респиратор, садился к вытяжному шкафу и готовил волшебный
порошок желтого цвета, а затем относил этот порошок в камеру, где постоянно
гудел агрегат. Я высыпал порошок в специальную печку и завинчивал дверцу.
За агрегатом находился диван, там я спал -- процесс шел дни и ночи. Я следил
в окошечко, как растет кристалл, иногда добавлял мощности. Потом кристалл
надо постепенно остужать, чтобы он не потрескался. Когда кристаллы получались
такими, какие нужно, я любил их разглядывать. Они похожи на ограненные
алмазы, различаются разве что цветом. Потом начальник убирал их в сейф.
Моего начальника звали так, будто это он написал «Преступление и наказание».
Впрочем, он был достаточно умный и одновременно сильный, грамотно играл
в волейбол. Несомненно, в нем было что-то очень человеческое, но говорить
нам особо было не о чем. После игры он отправлялся в душ. «Есть ли у тебя
девушка?» -- часто спрашивал он у меня. Я запомнил, что мы кипятили чай
в колбе. Чай здесь был очень вкусный. Потом мне прислали почетный диплом
и мантию пожизненного члена Академии. Закончив Академию, я стал работать
в другом месте, проработал там всего один месяц, удалось только один раз
поесть торта у кого-то на дне рождения. Между нами, это был завод Электро-медицинской
аппаратуры. Я не знаю, что меня туда потянуло. Завод находится в другом
конце города. Надо было очень рано вставать, работа была вредная, давали
спецпитание -- молоко или котлеты. Я был там оператором множительно-копировальной
техники. До сих пор мне непонятно, зачем я вставал ни свет ни заря и отправлялся
на работу на этот завод. Потом -- снова университет, я работаю со студентами
и настраиваю лабораторные работы. Однажды я оформил нашу лабораторию, нарисовал
всяких физических плакатов -- начальник, человек пьющий, у нас был полный
холодильник пустых бутылок, увидел мою работу и похвалил: «Классно, блин!»
Он поручал мне покупать водку и очень радовался, когда я приносил ее. Это
был хороший человек, очень демократичный, простой...»
Это хвастливое повествование всегда вызывало у Ленчика приступы ностальгии.
Сам Ленчик всю эту писанину называл обычно громким генеральским словом
«Мемуары», а на самом деле это был просто окружающий его мир, местами приукрашенная,
сильно преобразованная больными мозгами Ленчика реальность. В комнате было
прибрано, а вся посуда перемыта. Гости могли нагрянуть в любую минуту,
во всяком случае, Ленчик всегда ожидал чего-то подобного. Нет, гости у
Ленчика все-таки появлялись! Он несколько раз уже хотел сжечь листки, на
которых громоздились склеротические корявые строчки, но в этот момент или
стучали в дверь или в квартире просто не оказывалось спичек.
Итак, Ленчик оделся и отправился на новое место работы. Контора находилась
совсем рядом с домом. Когда Ленчик там появился, все оторвались от бумаг
и посмотрели на него. (Ленчик был какой-то взъерошенный). Он увидел здесь
молоденьких девушек. «Прошу любить и жаловать,» -- сказал кто-то. Встал
непосредственный начальник Ленчика и начался обычный разговор, который
никогда нельзя правильно истолковать. Начальник становился все веселее,
он не забыл рукава закатать до локтя, было важно, чтобы Ленчик хорошо видел
его крупные руки. Начальник был человеком среднего телосложения, он был
очень доволен тем, что Ленчика брали на ответственную работу. Он приказал
Ленчику заполнить бумаги и внимательно прочитал их. После этого он потащил
Ленчика на склад, где стал показывать всякое барахло, которое обычно коллекционирует
начальство. Ленчик совсем не испытывал восторга, на складе было холодно,
и вообще, он не понимал, почему начальство так гордится своими пыльными
вещами. Начальник признался Ленчику, что время от времени он обменивает
эти предметы на другие и еще «приходится прикупать». Бесконечные полки,
полки! На стене висело множество ржавых табличек. Некоторые еще можно было
прочесть. «Не умеешь работать головой -- работай руками.» «Чем больше бумаги
-- тем чище производство. Все понятно?» Начальник сперва говорил негромко,
задушевно, но потом вдруг увлекся и принялся с жаром, всерьез расхваливать
Ленчику свои товары. Склад охранялся собаками; одни собаки издалека равнодушно
следили за Ленчиком, а другие крутились около и виляли хвостом. Ленчик
все думал, как же это собаки отличают своих от чужих -- по выражению глаз,
что ли? Ленчика здесь первым делом как следует облаяли. На каком же, интересно,
этапе происходит превращение чужака в своего сотрудника? Начальник в это
время втолковывал Ленчику преимущества своего товара и обещал какие-то
скидки. Он предполагал при случае избить Ленчика, Ленчик это чувствовал
и его это пугало. К Ленчику подошла черная большая собака, она поглядела
Ленчику в глаза, требовательно гавкнула и изо всех сил замахала хвостом.
Ленчик машинально ее погладил. Было бы гораздо легче, если бы на полках
лежали какие-нибудь боеприпасы, но здесь хранились только провода. Они
были свернуты в аккуратные бухточки. Провода различных модификаций, в оболочке
и без. Часть груза была сложена в мешки. На полу тоже валялись отрезки
кабеля и мотки проволоки. Все коменданты и кладовщики мира многое дали
бы за то, чтобы только побывать здесь, на этом складе. Таким богатством
можно было бы оснастить целый индустриальный город. Я все время ловлю себя
на мысли, что когда начальник морщит нос, он становится похожим на крысу.
У моего начальника была такая привычка. Он чувствовал себя хозяином этого
склада. На клетках был выставлен товар, провода должны привязать к разным
слоям, всевозможным формам, затем подадут ток. Во дворе люди рыли траншею
специально для прокладки кабеля. Двор зарос крапивой.
-- Я нанял курсантов, -- сказал мой непосредственный начальник. Он
сообразил, что я не слушаю его. -- Для этой работы на протяжении многих
веков применялся труд душевнобольных. Я интересовался. Этим надо интересоваться,
хотя бы раз открыть книги по незабываемой истории. А я сел и подумал --
а почему нельзя использовать солдат? Сделал запрос в официальную комиссию.
Мне как раз понадобились строители... Я объяснил им задачу. Вообще, мне
должны были выслать для отдела экскаватор. Мне давно уже обещали его прислать.
Сейчас самое важное для меня -- это кабель, и я хочу, чтобы и для тебя
это тоже было важно, чтобы ты тоже проникся, так сказать. Возьми в нашем
отделе прейскурант. Выучи все наименования, чтобы от зубов отскакивало.
Я приеду и проверю. Работа превосходная, есть возможность все осмыслить
как следует. Я ведь бываю в отделе очень короткое время -- надо всем дать
распоряжения и приходится снова уезжать по делам. Так я осуществляю...
свое командование, что ли. Все понятно?
Я кивнул, а что мне оставалось делать? Можно, конечно, бережно пожимать
руки всем женщинам подряд или мысленно целовать их, или пытаться иным способом
сохранить свою индивидуальность, но мне нужно возвращаться в отдел (черт
его возьми), взять проклятый прейскурант и учить все дурацкие позиции.
Ах, да! Я ведь не сказал, что наш отдел и склад находятся на разных этажах.
Уточню -- отдел гораздо выше склада. Лестница, естественно, не предусмотрена.
Были какие-то скобы и все. Надо было, плотно прижавшись телом к стене,
поставить ногу на нижнюю скобу, убедиться, что нога не соскользнет, после
этого руками дотянуться до скобы над головой. Я не помню, как мы спускались
из окна отдела на склад. Должно быть, это было увлекательное путешествие.
Вся стена была исчеркана религиозными надписями и соответствующими картинками.
Внизу стоял мой начальник. Я видел его дурацкую шапку. Он что-то одобрительно
кричал мне.