Speaking In Tongues
Лавка Языков
Французский амбар.
Институт комплектующих в 50-е годы
Один начальник часто рассуждал, насколько однообразна жизнь, а его
первая лошадь физически трудилась на задах средневековой культуры, была
весьма обижена происходящим и страдала от постепенно отделявшей их вечности.
Она,взяв за образец заикающуюся гимназистку с провинциальной страстностью,
подсознательно цеплялась за опустошающее удовольствие не нарушать его занудной
гармонии.
Однако, она была красавица, была уважаема, умна; ей хотелось быть похороненной
в пространстве близ леса, она испытывала боль от скандинавской тупости
драматургии, она в своей одаренности знала, что любовь здесь предназначена
для хамства. Иногда среди обидной горячки, барахтаясь траурной застиранной
тряпкой в неровных дверях беседы, она замечает лазурные брови окружающих.
Ее честная эрудиция была практически классической материальной информацией,
но это не мешало ей уважать пьяный маразм своего хозяина (он казался ей
вежливым, и она надеялась объяснить его). Она часто мечтала, как он мягко
и любезно отсылает ее на недельку на репетицию. Это казалось ей естественным
началом. Она победоносно закутывалась в ближайшую встречу. Теперь она укоризненно
извлекает из холодной лотерейной миски детектор пустоты и усмехается. За
картонной оградой ее территории, словно на теплом случайном чердаке, обитают
уверенные пассажиры и пестрят солдатские вещи. В вестибюле они находят
пустые булки и, как иносказательные доказательства, в карманах собственных
синих пиджаков удивленно обнаруживают стальные орехи, которые раскалывают
камнем или подходящим колышком. Враль-диссидент из динамиков предлагает
за полстакана женщину. Он был как международный сержант, лишенный ружья
и ножика, за нарушение порядка во вверенном ему подразделении. Компания
милиционеров осмотрела беглеца, выслушала его душещипательную историю и
была обескуражена -- он хвастался, что вывозил мелкооптовыми канатами ювелирные
доблестные круги. Его напарники черными рассерженными куропатками громоздились
на ветках.
Милиционеры были поражены его вдохновенным каторжным взглядом. Они,
конечно, видели в великом множестве ложные язвы, когда им приходилось арестовывать
поезда с соответствующей валютой, или прекращать наглую торговлю самогоном
из-под прилавка; они сразу опознают пергаменты, в которые удобно завернуты
покладистые бриллианты, они не раз ловили опытного негодяя, который, чавкая
хлебом, невозмутимо прячет украденные кольца в служебные ватные ботинки.
Они встречали осторожных хулиганов, воров с проколотыми бледными ноздрями
и случайных незаконных оболтусов в заснувших от портвейна городах. Сегодняшней
же смутной фигуре они придавали особое значение. Они были авангардными
профессионалами допроса и застегнули схваченного преступника вместе с засаленными
пожитками в особую банку. Потом, приехав в отдел и позвонив консулу, они
аккуратно вытащили злодея. Он неожиданно оказался подполковником, который
по глупости сжег свою правдоподобную анкету. Составили акт. Подполковнику
выплатили за ущерб. Подполковник гордо порвал рапорт и ушел.
Оставшиеся справедливые соседи поменяли номера у шифоньера, там хранились
гигантские спички. Они не чувствовали себя нарушителями, но ситуация им
не нравилась. Они были бесплодными меланхоликами, теперь одетыми в клетчатую
батистовую одежду. Никаких возражений, они только слабо бормотали (для
пристальных свидетелей и непривычных участников). Никуда уйти они не могли
-- их деревянные шлепанцы были привинчены к полу. Они томились от невозможности
позаниматься спортом, совершенно некстати поедая похищенный творог. Местные
сторонники рассматривали липкий протокол, возмущенно усмехаясь. Из всех
башенок этого древнего сооружения, хрипло морщась и стоя на цыпочках, на
них свирепо смотрели, требуя признаний, размахивая обрывками документальных
разговоров и разбрасывая самодельных вшей. Они пренебрегали этими отборными
сотрудниками, иногда злорадно сокрушаясь, что испортили все психологические
ходы и календарный график.
Такова хамская доля начальника -- скучно ему, если в двухместной ночной
лодке нет второго такого же поручика-востоковеда. Естественно, он вынужден
тогда прицепиться к другой лодке, используя вежливое свадебное чувство.
Ему прощают, когда он, склонный к другим странностям и бриллиантовым рассуждениям,
дает скептические безграмотные оценки в маленьком саду или собственном
замке.
Иной расплачется и пожелает благополучия, хотя будет думать, уместно
ли, будет сравнивать, слушать советы лучших преподавателей империи, но
начальство, как ветерок, приплывает к родным берегам и научно рекомендует
неизвестную глупость.