Истории и строки

Speaking In Tongues
Лавка Языков

Наталия Кузьмина

ИСТОРИИ И СТРОКИ

 
 
 

ШУРОЧКА-АВТОМОБИЛЬ

 
От суеты и усталости Шурочка вывалила глаза из орбит и рухнула на спину.
Сохранив огромный импульс готовности к любому делу, клетки шурочкиного тела превратились в микроскопические шестеренки, которые бешено завращались, каждая — со своей скоростью и в своей плоскости. Шурочка подумала, что она умерла, а она вдруг поехала боком по полу, как большой сломанный заводной автомобиль. Шурочка покатилась по направлению к семейному сложенному дивану. Ну вот — решила она — теперь-то остановлюсь навсегда. Но не тут-то было. Безумные мощные шестеренки заставили Шурочку въехать под диван — диван приподнялся, Шурочка сплющилась, диван опустился и укрепился на Шурочке устойчиво. Потом шестеренки навалили на Шурочку стол и комод, а подумав, и полку с вещами и фисгармонью. Самопальная пирамида Хеопса, выбив входную дверь, медленно выехала на лестничную площадку.
В это время из лифта вышел благоверный Шурочки, и как всегда — руки-в-брюки.
— Это ты, Шурец?! — крикнул он пирамиде.
— Не называй меня так, — прошелестела Шурочка.
— Шурец, и я с тобой. — Благоверный прыгнул на самый верх пирамиды, засунул два пальца в рот и по-молодецки свистнул.
Шестеренки подскочили и завращались с утроенной силой. Они мигом преодолели четыре лестничных пролета и, проломив двери подъезда, выкатились на улицу. Некоторое время шестеренки раздумывали, чтобы еще на Шурочку навалить, но одумались и покатили пирамиду по главной магистрали... Так они и едут. Долго долго. Всю жизнь.
 
 
 

СТАТИСТИКА

 
— Разберешь вот эту гору хвороста, — сказал мне мастер и, пожевав губами, добавил: — Палки короче одного метра складывай в первую кучку, палки длиннее метра во вторую кучку, а палки точно с метр — в третью.
— А в природе точных равенств не бывает, — сказала я, — все зависит от характеристик измеряющего прибора.
— Умная больно, — цыкнул мастер, — давай, как я сказал! — И сунул мне в руки деревянный метр.
— А что вы сделаете с палками из третьей кучки? — зачем-то крикнула я вдогонку мастеру.
— Сгною, — рыкнул он, не обернувшись, и скрылся за объектами.
Я быстро справилась с заданием. В третьей кучке оказалось всего одиннадцать палок. Все они с точностью до половины сантиметра соответствовали стандарту. Я погладила их рукой — почему-то именно палки из этой кучки были гладко обструганы и отшкурены. Мне стало их жалко — я поверила мастеру, что он их сгноит. Поэтому, быстренько распилив каждую из них на несколько частей, бросила палки в первую кучку.
— А где же третья кучка? — взревел неожиданно пришедший мастер.
— А таких палок не было.
— Ты что?! — опять заорал мастер и схватил меня за ухо. — Я собственноручно положил одиннадцать палок. Куда дела?!
Пришлось сознаться и все рассказать
— Да ты нарушила мне всю статистику! — ахнул мастер.
— Статистику?..
По внешнему виду мастера нельзя было заподозрить, что он понимает значение этого слова.
— Ну да, статистику, — подтвердил мастер. — По моим представлениям, палки короче метра — это люди, которые любят себя и своих близких больше, чем человечество. Палки длиннее метра — это люди, которые любят больше человечество, чем себя. А палки с метр — это те, которые любят себя и человечество одинаково.
— Вы, наверное, в кружке занимаетесь? — спросила я.
— Точно, — ответил мастер. — В кружке по трансцендентальному увещеванию инстинктов, порочащих человека.
— Что же теперь будет?
— Да ничего не будет, — подмигнул, улыбнувшись, мастер. — Просто будет другая статистика.
 
 
 

РАКЕТКА

 
Это был огромный лайнер, гораздо больше тех, на которых мне ранее приходилось ходить в океан. По внешнему виду он напоминал американский авианосец, где однажды посчастливилось побывать на экскурсии.
На верхней палубе выставили штук сорок теннисных столов, и пассажиры играли азартно и, как мне показалось, слишком углубленно и серьезно. Легкие белые шарики летали хаотично, выскакивали за борт, а иногда прыгали по палубе, выбивая дробь с резко уменьшавшимися паузами между ударами.
Солнечный свет разреживался перистыми облаками — казалось, нас согревает последний день бабьего лета, хотя на самом деле лето было почти в самом разгаре: близился конец июля и день моего рождения.
Я тоже играла, и даже успешно, но меня не покидала тоска по моей ракетке. У меня в руках был неплохой пластиковый экземпляр с насечкой в верхней части. В сущности, и мяч шел, игра клеилась, но тоска не проходила. И я решилась пойти поискать ракетку, хотя почти точно знала, что не найду, — скорее всего, я оставила ее дома на стопке нечитанных книг.
В длинном коридоре, на второй палубе, я чуть не заблудилась, отыскивая свою каюту. Дверей было много, и все они были плотно закрыты. Войдя, наконец, к себе, я поняла, что ракетки нет и в помине — всего-то у меня одна спортивная сумка, в которой не могла заваляться и более мелкая вещица. Мне стало совсем непонятно, зачем я решилась на поиски. Странно было и то, что дверь моей каюты не запиралась изнутри, и с минуты на минуту могли прийти те, кого я знала лет десять или даже, может быть, двадцать назад. И я встала, навалившись на дверь всей тяжестью тела на случай неожиданного вторжения, в какой-то необычной для себя строгости и первобытной тоске.
 
 
 

ЦИКЛОП

 
Немного странно видеть себя огромной, лежащей на спине на плато близ озера Поопо, в ложбине, точно копирующей очертания моего тела. На границе ложбины расселись индейцы Аймара. Они перебирают, словно струны арф, мои невидимые сухожилия, рассматривают печень и селезенку, тоже невидимые, и удивленно, даже с благоговением переговариваются, когда прислушиваются к биениям гигантского кубка моего сердца. Размеренные вибрации, которые они вызывают маленькими палочками, погруженными в поры моей кожи, заставляют меня медленно приподняться горизонтально над землей и зависнуть в воздухе параллельно поверхности плато. Индейцы смотрят вверх из-под козырьков ладоней, потом совещаются и начинают изо всех сил дуть на меня, набирая старательно воздух в легкие и следуя направляющим жестам вождя. Я покачиваюсь и постепенно отплываю от этого места. Мне остается непонятной мотивация их поступка — они проводили меня в долгое и интересное путешествие или просто отогнали, как отгоняют подручными средствами страшный фантом, что-то вроде раздутого газом прозрачного циклопа, соседство с которым может вызвать извержения вулканов или изнуряющую, долгую засуху.
 
 
 

ДЕЛИШКИ ВЛЮБЛЕННЫХ ПАРОЧЕК

 
В Исакиевском, где я однажды внимательно рассматривала маятник Фуко, а также раздумывала о жизни великого Жана Бернара, который не только весьма оригинальным способом подтвердил суточное вращение Земли, но и обнаружил в свое время электрические вихревые токи, народу было немного и был он разношерстный, но углубленный в себя. Более всего поражали, пожалуй, влюбленные парочки (которых я насчитала штук двадцать) — утонченной отрешенностью и как бы вывернутой в иные мировые ипостаси сутью. Так, например, несмотря на мои любопытные заглядывания, которыми я щедро одарила каждую парочку, мой блестящий вид и притягательную внешность, я не получила ни малейшего намека на взаимный интерес. Поначалу это ввергло меня в уныние. Однако чуть погодя вдохновило необычайно, и я решилась остановить маятник, чтобы обратить на себя внимание. Остановить маятник было совсем не просто, и удалось мне с четвертой попытки ценою собственной свободы. Увы, и это не помогло. И тут я поняла, в чем дело. Постараюсь говорить как можно точнее, чтобы и вы поняли: в общем... все парочки несли яйца. Несли и откладывали. Каждая парочка много много яиц зачем-то отложила тогда...
 
 
 

ИДОЛ

 
— Идола несем! Идола несем! — кричал безликий человек в пенсне и каждое слово сопровождал ударом оркестровых тарелок. С сотню мужиков на длинных шестах несли нечто огромное неопределенных очертаний.
Народ безмолвствовал, ничего не понимая.
— Надо же, — сказал маленький мальчик в толпе, — какую большую п...зду несут.
— Да ты что, сынок! — возликовал его прадед и начал подпрыгивать на негнущихся ногах, стараясь увидеть давно забытое и насладиться.
— Полно, дедушка, — потянул за руку внук, — пронесли уже.
Действительно, процессия скрылась за углом ближайшего дома.
— Сто-ой! — скомандовал начальник процессии. Люди сгрудились, шесты накренились, идол начал соскальзывать вниз. Однако, молодой человек с самым длинным шестом сумел ловко подставить свой шест под центр тяжести идола и предупредил падение. Конфуза не произошло.
— Куда ее теперь? — спросил начальник своего заместителя.
— В сарае закроем вместе с транспарантами.
— А если сбежит? — испугался молодой человек с самым длинным шестом.
— Пойма-эм и ей нэ поздоровится! — хохотнул верзила в тельнике и цыкнул щербатым ртом.
 
 
 
 

ОЧЕНЬ ХРУПКИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ

 
Иногда странно или даже страшно думать, что в голове у меня, где-то около глаз, находится микроскопический очень хрупкий наблюдатель, который всегда сигнализирует мне, что я — это и есть я. Особенно это необычно, когда солнце выйдет из-за туч и осветит дом, в котором я живу с малолетства, и рядом с ним — недавно отстроенные гигантские здания европейской архитектуры. А вдруг я — это вовсе и не я, а например, Люда Дорошенко, моя одноклассница, девочка учившаяся из рук вон плохо, и которую отчислили в 5-ом классе за раннюю, вопиющую для советской школьницы, беременность?
 
 
 

ЧЕГО И ВАМ ЖЕЛАЮ
(откровение от Варвары)

 
Больше всего на свете я люблю смотреть на поспевающую бражку. Сонмы пузыриков лопаются — это тысячи младенчиков пребывают на свет. Матерь-сыра-бражка... не оставит нас в плену собственных заблуждений.
 
 
 

РЕЦЕПТ ОМОЛОЖЕНИЯ

 
Некоторых людей надо трясти долго-долго и злобно-злобно, чтобы холестерин закапал из их пор, и они стали вновь, как розы.
 
 
 

ОЧУМЕЛЫЕ НОЧИ

 
— это когда море стекает с ножа, жизнь на просвет — фиолетова, а заросли винограда и роз вскипают от немыслимых совокуплений.
 
 
 

ДЛЯ САМЫХ МАЛЕНЬКИХ
(ужастик)

 
Есть такие специальные клозеты, в которых топят самых маленьких детей.
(Обозначение этой строки «ужастиком» — проявление с моей стороны слабости духа и бесконечной любви к детям)
 
 
 

ПОД ЦВЕТ СИРЕНИ

 
Вместе с Рафиком-графом и феминой-Фаиной Кристоффер феррум графил под фиолетовой фарой на форуме «Форма без содержания».