Speaking In Tongues
Лавка Языков
Стихотворения
1985 — 1998 гг.
* * *
Страна сине-серых красок
На карте печали моей
Из детских забытых сказок,
От милых далёких людей.
В моей глубине бесконечность
Укрытых снегами цветов
И гордая горная вечность
Обветренных северных льдов.
Я слабым бываю, но всё же
Не слабости место во мне —
Весь мир океанского ложа,
Я знаю, в моей глубине.
Оттуда и небо, и звёзды,
И земли, где движим легко
Холодный арктический воздух,
Там где-то не так далеко
У кромки огромного света
В дыхании огненных гроз
Страна сине-серого цвета
Моих нордических грёз.
Когда человек в пути
1.
Идти к двери, которая закрыта,
Отлично зная, что за ней
Нет ожидающих друзей,
И комната пуста и позабыта,
Захламлена за много лет
Неодолимой кучей бед,
Но всё равно идти…
Увидеть в комнатушке свет,
И в ней мелькнувший силуэт
Вдруг всколыхнёт воспоминанья
О том, чего не возвратить:
И детства радости познанья,
И то, каким хотелось быть.
Сомненье тихой сапой кралось,
Мы спорили и волновались,
На что-то важное решались,
А самым важным оказалось,
Что изменять нельзя себе.
Идти, плутая в городьбе,
Открыть своё, а там по новой —
Порог, увенчанный подковой,
Хранимый бережно секрет,
Как видеть детства силуэт.
2.
Ветер морской на моём пути
Кружит мечты и звенит дождём,
И в небесах речь его о том,
Что меня ждёт впереди.
Дали зовут мир обойти,
И не пойму, не пойму никак,
Из-за чего у меня в груди
Сердце волнуется в такт.
Это не шум, но созвучий бег,
Если поёт в роднике вода,
Если спешит многолетний снег
Схлынуть ручьём со льда.
О суете пустой разговор.
Слышишь, в горах родилась река.
За горизонт устремлённый взор
Скрадывают облака.
Но по грядам и широк, и скор,
Солнечный шлейф, нисходя, скользит —
Там впереди голубой простор
Дальний мой путь озарит.
3.
Ребёнком, просыпаясь утром рано
И всеми обдуваемый ветрами,
Вдали я видел сказочные страны
Наивными, как возраст мой, глазами.
Мелодиями рвались из груди
Слова поэм, и тонко пели скрипки,
И я предвосхищал, что впереди,
Не сдерживая радостной улыбки.
И вот, открыв страницу новой повести,
Я отправлялся в путь без промедленья
И в чащи своего воображенья
Вступал легко, не зная горести.
И не пугаясь сказочных видений,
Рассеянный, я брёл неторопливо,
И бабочки садились без сомнений
На руки мне в порхании игривом.
Холодною водою родниковой
Я остужал лицо, разгорячась,
И подпевал пичугам бестолковым,
И улыбался сам себе подчас.
Созвучия могучими ветвями
На тропах заплутавшей моей мысли
Меня свободно обнимали сами,
И песней звёзды надо мною висли.
И день, и ночь сливались в уходящих
За горизонт, в волшебных этих чащах,
И было мне привольно отдохнуть.
Но только скрипки всё не умолкали
И высоко, и правильно звучали,
И лёгок вновь, я продолжал свой путь.
* * *
Чёрное небо смотрело глазами
Пуделя в светлый окрас головы —
Это берёза под всеми ветрами
С кроны стряхнула остатки листвы.
* * *
Мир сказок… Живой мир природы
Меня увлекает зимой —
Я вижу зеркальные воды,
Сокрытые льдом подо мной.
Я вижу, как в дереве мёрзлом
Текут ещё соки любви,
Как в каждом пенёчке промозглом
Рождают мечтанья они.
Снегурочка выйдет из леса
И будет принята в круг,
Почувствует юный повеса
Тепло её поданных рук:
«Невинность, богов сотворенье,
Зачем появились у нас?
Под звуки обрядного пенья
Я тайно влюбился в Вас!»
Не помнит забавы былые —
Он счастлив и будет теперь
Слова говорить чудные,
Стучаться в открытую дверь.
Природа весну ожидает,
Во снах набирается сил,
И звёзды быстрей угасают,
И месяц совсем остыл.
Однако загадка есть в этом,
Как медленно тает снег,
Как вырастают поэты
И короток сказочный век.
Листопад
Листопад, листопад…
Я увидел воочью:
Листья слепо кружат
День за днём, ночь за ночью.
Листопад, листопад:
Увяданье былого,
Шорох жухлой травы,
Время желтой листвы
Осень празднует снова.
Сколько кануло фраз!
Сколько было мечтаний!
И в сиянии глаз
Неоткрытых страданий.
О, печаль листопада!
Это в сердце тревоги
Облетевшего сада
У забытой дороги.
Листопад, листопад,
Твои тени и блики
Словно в душу глядят,
Как иконные лики,
И певучие клики
Улетающих стай
О прощанье скорбят
В поднебесном «прощай».
Видно, это был сон,
И напрасны старанья,
Под осенний трезвон
Просто сон без названья.
А проснулся — и вот
Лишь надежды мерцанье,
Из высоких окон
Сентября созерцанье.
Да тоскливый узор
Затуманенной дали,
Мелодичный минор
Разливает печали,
Да на травах наряд
Голубой на рассвете.
Листопад, листопад,
Одинокий на свете…
Людвиг
Я закрываю глаза,
Чтобы не видеть это —
Катится с неба слеза
В длинных лучах рассвета.
Здравствуйте, краски дня,
Лица, что видел где-то, —
Люди вокруг меня
Тени горячего лета.
Но где бы ни был я,
Мне всегда мало света —
Это моя беда
Числить себя поэтом.
Я ухожу в себя,
Чтобы не слышать это:
«Людвиг, ваша судьба
С первым лучом рассвета».
* * *
Мы разлетимся, как птицы,
Осень за нами придёт,
Будут другие лица
Там, кто куда попадёт.
Дождь простучит уныло
Ночью, когда нет сна,
Будет свежо и сыро,
В лужи сойдёт луна.
Надвое мир расколот
Дымом плохих сигарет,
Будут жара и холод,
И темнота, и свет.
Розовый лёгкий пепел
Знает последний полёт —
Будет, надеюсь, светел
Тот, кто себя поймёт.
* * *
А самое главное
сказать не успели:
чем сами горели,
чем жили на деле, —
за фраз пустотой
на столичном вокзале
неловко с тобой
о себе умолчали.
И только в пожатии
рук
на прощанье
я остро почувствовал
вдруг
наказанье:
что хуже бывает,
когда забывает
в разлуке
о друге
друг.
* * *
Поэм задуманных листы,
Стихов не начатые строки,
О, вдохновенные мечты,
Отдохновенные дороги.
Я в этом мире сам собой,
Как менестрель в открытом поле —
И тот же свод над головой,
И те же верных три бемоля.
Но может быть, когда-нибудь
По берегу большого моря
Приду к тебе, развею грусть
В моём любимом до миноре.
* * *
На заре многорукие тени
В тёмно-синем над ним танцевали,
О соблазнах мирских наслаждений
Ему тихо на ухо шептали.
Колдовали замёрзшие травы
На бескрайней степной печали,
И деревья, склоняя главы,
Осторожно его обнимали.
И не знали они, и не знали,
Кому дороги, кому любы,
А сквозь сон его целовали
Чьи-то тёплые-тёплые губы.
* * *
Зима моей печали не излечит,
Весна меня коснётся чуть,
И если лето обещало встречу,
То осень обещает путь.
И этим утром, сонный и раздетый,
Я не хочу быть на других похож:
Ещё во мне рождаются сонеты
И сердце рассекается о нож.
Сосны, месяц и корабли
1.
Мы не едем по свету
В ту волшебную даль,
Где слепые поэты
Ограняют хрусталь.
Мы стоим на перроне,
А ведь прежде могли
В полутёмном вагоне
Созерцать корабли.
2.
Многого не желаем
И не стремимся ввысь,
День ото дня отделяем —
Наша проходит жизнь.
Вот он, привычен и сносен,
Нас окружающий мир —
Мимо поваленных сосен
Вглубь коммунальных квартир.
3.
На что это похоже:
Куда ни посмотри,
Везде одно и то же —
Бардак и пустыри.
А с неба месяц ясный
Бросает тыщи лет
На этот мир ужасный
Неверный жёлтый свет.
Соклассники
Простодушный соклассник мой,
Удивленьем глаза полны:
«Неужели я, боже мой,
Пью с такими людьми, как вы...»
Одарённый соклассник мой
Протирает свои очки,
Завтра будет такой же немой,
Как и тот, кто молчал у доски.
За бутылкой, неровен час,
Наши дни, как грехи, сочтены,
Бог не взглянет сурово на нас
Из заоблачно пьяной страны.
Гиацинт
Такого не бывает даже в снах:
Над флейтою склонённые бутоны,
Затерянный в разбуженных лесах
Напев высокий озаряет кроны.
Росою на волнистых волосах
Ещё лежат созвездий миллионы —
Поэзия как небеса в глазах
И музыка как голоса влюблённых.
Эллинский мальчик с именем цветка…
И эти звуки, что возьмут века
В их первобытной красоте нетленной,
Не потому что новизна бедна,
О, нет! — совсем не в том его вина.
Венчаются сонеты рифмой ленной.
Кипарис
Рождённый мир был чистый и нагой.
Хранитель мелодичных песен юга,
Случилось так, нечаянной рукой
Смертельно ранил на охоте друга.
Отчаянье свершило скорый суд,
И благородным деревом печали,
Что кипарисом с той поры зовут,
Останки юного поэта стали.
Над одиночеством земель и вод
Поднялись звёзды и раздался свод,
И ясноокий дар стихосложенья
Приветил светло человека там,
Где меж ветвей, взнесённых к небесам,
Свободу обретает вдохновенье.
Аполлон
Открытым стать и телом, и лицом…
В неведении дремлющих вершин
Созвучия наполнены теплом
Спокойного дыхания долин.
Но будут ещё молнии и гром,
И Кипарис, и люди из Афин,
И безмятежно убранный венцом
Его отцом убитый Гиацинт.
Тогда от несуразицы земной
Проляжет легкокрылой синевой
На солнечный Олимп его дорога,
Но что же, если воздымая грудь,
Страдает человеческая суть
За совершенной оболочкой бога?
* * *
Сказать и ошибиться снова.
Молчанье — выдержанный друг:
Чудесный свет объемлет слово,
Ещё не выросшее в звук.
Так к размышленью обращает
Лицо, мелькнувшее в толпе,
Но миг проходит, и бывает,
Что я не верю сам себе.
И ничего не удаётся,
И звёзды тусклы и пусты.
Когда-то были только солнце
И лента Млечного пути,
И мы давно с земного донца
Стремимся по нему пройти.
И свет — рождение, какое
В словах, замерших на губах, —
Движение внутри покоя,
Таким я сам бываю в снах,
Когда гуляю, неуклюж,
Среди небес, морей и суш,
Где столько вечной доброты
Для неокрепших юных душ.
На пожелтелые листы
Ложится грустная строка,
Как поученье старой басни, —
Сколь ни прекрасны облака,
А солнце всё-таки прекрасней.
О, если б знать, какое сердце
Живёт в такой груди! Но что ж?
От самого себя не деться
И каждый на себя похож —
Он верит в сад за белой дверцей,
А я тому, что это ложь.
Но свет, который добро льётся,
Способен за собой вести
И в недоверье незнакомца
Доверье друга обрести.
Когда-то были только солнце
И лента Млечного пути…
И безыскусно во вселенной
И плакать, и любить могли,
И звёзды этот дар бесценный,
Как свет, в своих лучах несли
И даже падали лучась
На первобытный лик Земли.
Давным-давно, ещё до нас…
Быть может, что не первый раз
Меня фантазия дурачит,
Но почему так много значит
Оброненный случайно взгляд —
Глаза смеются, сердце плачет,
И солнце облака таят.
Люди и феи
Под опущенной крышкой рояля
Необычные звуки хранились,
И когда за него садились,
И едва играть начинали,
О, какие прекрасные взлёты
В его детской душе творились
И видения проносились
На каретах старинной работы.
Приходили волшебные феи,
Приходили и рядом были,
И блестели на конях шлеи
В бесконечности звёздной пыли.
А потом, немного робея,
Он касался двуцветных клавиш,
И его эти добрые феи
Обучали играть без фальши.
Гаммы, привычные старые гаммы!
Трудное место
Легкое престо.
Пальцы, учимые соло упрямо
В каждом движенье,
В каждом мгновенье.
Это — искусство, это — горенье.
И душа медленно разрушала
Косной ткани сопротивленье:
Чего не было от рожденья
В его маленьком хрупком теле,
Извлекала из света и тени —
Пальцам лёгкость свою давала,
И созвучья радостно пели
На вершине девятого вала,
Устремляясь к неведомой цели.
Он поверил в осмысленность мира,
Как поверил в мелодии Грига,
Что людей окрыляет лира,
Как ветра паруса у брига,
Что из звука рождается слово,
Что гармония — это красиво,
А за словом музыка снова,
Неустанно творящая сила.
Кто же небо разбил о скалы?
Звуки, какие рождаются звуки!
Силы рассветной,
Мысли заветной.
Боже, за что же он принял муки?
Что же вы, люди?
Счастья не будет.
Длинные пальцы, тонкие руки.
* * *
Дмитрию Федотову посвящается
Ушедшим вслед цветы бросают.
Но безучастные немы,
Столпились дико у кормы —
На мостике за них решают.
И так в долгу остались мы
За восемнадцать лет тюрьмы,
И знать, конечно, не могли,
Как тонут в лужах корабли,
Как часто сильные слабы,
Когда вдали родной земли.
Неверный отсвет у зари,
Вестившей ветер и дожди,
Под серым небом, разгляди,
Печально стынут фонари —
Им всё равно: ночь впереди.
Друзья мои, напрасный свет
Давайте в этот час притушим
И чашу горькую осушим
За тех, которых с нами нет,
За их отверженные души.
Неотправленное письмо
Не горюйте и не лейте слёзы,
Если я себя не уберёг,
Значит, не для всех одни прогнозы,
Значит, по-иному я не мог.
Волею неписаных законов
Остаётся только долго ждать,
Номера закрытых телефонов
Бесконечно в трубку называть.
Ностальгия — вся моя Россия,
Ностальгия — реки и леса,
И российский белый-белый иней
Покрывает эти словеса.
Если меня спросят, не отвечу,
Промолчу, лишь в горле станет соль:
Изо всех невысказанных болей
Родина — одна большая боль.
Мегаполис
1. Город
«Жизнь тягостна и чужда поэзии, она
все более сжимается в пространстве.
Что это за жизнь? Она сведена к минимуму,
ибо крайне ограничено действие...»
Хосе Ортега-и-Гассет
Город любит сильных,
Город любит богатых,
Чёрных и многожильных
На проспектах своих.
Город любит животных,
Жадных, злых и косматых.
Фонарями своими
Он глазеет на них.
Покупайте одежды!
Продавайте натуру!
Золотые невежды
Будут ваши друзья —
В дорогих ресторанах,
В кольцах, шапках и шкурах,
И вино в их бокалах —
Не святая вода…
2. Полис
«...И все же, чем сильнее подавляет
своей суровостью
наше сегодняшнее существование, тем
чаще память обращается
к жизненному блеску в этом сейчас уже
смутно нами представляемом прошлом.»
Хосе Ортега-и-Гассет
Эллинских городов богатое убранство
И пышный праздник света и огня,
Где размыкается единое пространство,
Где с небом сходится и море, и земля.
Во мгле, во времени не мудрено исчезнуть,
Забыли мы и мигу предались,
Как эллины слагали свои песни,
За взор открытый отдавали жизнь.
А было трудно — приходили к морю,
И бесконечный слушали поток,
Великолепие превыше горя,
И белый мрамор, строен и высок,
Был отражен в воде у самых ног.
Что если мы утратили беспечно
Великую награду за труды
Дар быть красивыми и праздник вечный —
Там, в бирюзе морской, цвели сады.
И даже старый и почтенный логос
Не обретает в нас свой прежний голос,
А плачется о недугах своих.
Но полис, украшение живых,
Пересечение космических границ,
Гаданье по полету птиц,
Не в красоте ли человечьих лиц?
Крест
Эти годы, как смута, плохи
Для обетов, признаний и веры,
Только это от бога — без меры —
Почему я пишу стихи.
Не ищу ничего и ни в чём.
Знаю, это моя судьба
Говорить нараспев языком
И в словах воплощать себя.
Потому что не ради похвал,
Одобренья больших людей,
Я стихам своим душу давал
И болел за них столько ночей.
Я горю солнечным огнём,
Когда новый слагаю сонет —
Да, я вижу небесный свет
И бываю им озарён.
Оттого горяча моя кровь,
Оттого я свой крест вознёс,
И поэзия входит в мой кров,
Как в жилища входил Христос, —
Мой единственный добрый бог,
Что сжигает меня дотла,
Что спасает меня от зла
На разбойных ухабах дорог.
Сонет
Что можем мы и что мы не умеем —
Исчисленная ценность наших лет.
Чем ближе время дорогих побед,
Тем меньше старым верится затеям.
Смертельный яд присущ не только змеям.
Так время губит самый нежный цвет,
И от него, увы, спасенья нет.
Зачем страдаем? Отчего седеем?
Наверно, детям небеса видней
И внятно им молчание на тризне…
Что если на закате своих дней
Нас испугает отблеск вечной жизни,
И даже этот первобытный страх
Не принесёт раскаянья в грехах?
Сонет
Есть раны, что не причиняют зла.
Но разве их возможно оправдать?
Под утро радостной бывает мгла,
И сладостно, и больно умирать.
Уже Амуром пущена стрела,
И очаровывает твоя стать,
Ты на меня взглянула и прошла,
А я хотел тебя поцеловать.
И от свободы пьяный, как от слёз,
На берег опрокинутый волною,
Я узнаю пустынный прежний плёс
И рану жму горячею рукою,
Чтоб жар моих надежды полных строк
Не просочился с кровью на песок.
Театр
1.
Кто меня знает, тот меня и ценит,
И даже помнит обо мне, хоть я —
Неловкий комик на огромной сцене,
И вымысла полна игра моя.
Я говорю о небе и о птицах,
И вижу девственную красоту
В сияющих и милых детских лицах,
И верю в бога, сказки и мечту.
Смеюсь я сам и надо мной смеются —
Смеёмся постоянству неудач,
И всуе восклицанья раздаются,
Когда мой смех перерастает в плач.
Как мало жизни без игры, без масок —
Как много сцены!..
2.
На столике в гримёрной, у портрета
Единственно любимого поэта,
Лежали маски — старые игрушки,
Актёрские пустые безделушки.
И перед каждым действием на сцене,
На залитой огнями рамп арене,
Их примеряли тщательно и долго
И подгоняли ниткою с иголкой
Ещё пригодные для роли платья,
Шептались суеверные заклятья,
И лишь поэт, над миром вознесённый,
Смотрел на это всё, недоумённый.
И пусть судьба в своей стезе упряма,
Пусть в чём-то цирк она и в чём-то драма,
Страшней, когда за пустотою маски
В конце оптимистической развязки
Откроется иная пустота —
Без глаз и без души, и без лица.
* * *
«Начинались поминки по ком-то,
О ком нам писал Джеймс Джойс»
И. Ванло
Увы, ощущение смерти
Имеет невзрачный вид —
Два бледных листка в конверте
И каждый её хранит.
Приедет «скорая помощь»,
Окрашенная в чёрный цвет,
Нет, я умру, не страдая
За промахи прошлых лет,
Лишь только у самого рая
Обратный возьму билет,
Расставлю угрюмые ноты,
Расставлю их в полный рост,
И будут поминки по ком-то,
О ком нам писал Джеймс Джойс.
На смерть Майкла Хатченса
Я стал импровизатор твой.
В руке твоей рука моя
И нет границы бытия,
Лишь дьявол мертвый, Бог живой.
И в жизни, пошлой и тупой,
Что понял ты, что понял я,
Какая разница? Друзья
Хранят секрет между собой,
Как будто чудо из чудес.
Что изменить не в силах бог —
Распутье у семи дорог
И выбор в муках или без.
Не лучше ли уйти в огне,
Чем мёртвым телом на ремне?
Элине
Над улыбкой твоей, над лицом
Напишу, что напрасно скрываю,
Неуверенным, робким пером,
Как люблю я тебя, дорогая.
Мои буквы, кривы и смешны,
И такие же, как в первом классе,
Будут, бледные, озарены
В неумело написанной фразе.
Побледнеют в соседстве твоём,
Для них буря — сквозняк из отдушин,
Озарятся незримым огнём,
По утрам оживляющим души.
Потому что я боготворю
Не твоё несравненное тело,
А небесную эту зарю,
Распахнувшую взгляд несмелый.
Сонет
Ивану Петровичу Ожигину
Я забыл... я не помню так много!
Только ночи, темны и глухи,
Русла рек, что от солнца сухи,
Вдоль которых проходит дорога.
Кто на «ты» разговаривал с Богом
И кому отпускались грехи,
Тот писал на манжетах стихи
И встречал поцелуем с порога.
Это был очень давний мой сон.
Кто не знал, был смертельно влюблён
И молился в пути о спасенье.
Ноги стали разбитыми в кровь.
Жизнь минула, но вспомнится вновь —
Я пришёл, я прошу о прощенье.
Грустные слёзы
Однажды рождены,
Украли часть страны
У солнца и луны.
И золотые сны
Потерянной весны
В потерянном раю
Младенцам выдают
На долгий путь...
Что станется в судьбе —
Весь мир открыт тебе.
Ты полагаешь сам,
И по твоим следам
Ночные тени лишь.
Не бойся их, малыш.
Как горизонт горит,
Весь мир открыт...
Грёзы —
Детские грёзы,
Вечные грёзы
Будут сиять в пути.
Слёзы...
Грустные слёзы —
Сладкие слёзы.
Их не видать почти.
Конечно,
Иди неспешно.
И только песня
С тобой воскреснет.
И твоё слово
Откроет снова
Живые тайны
Страны печальной.
С тобой в твоей тиши
Сокровища души
И счастье знать о том,
Как быть в лице одном
И старцем, и юнцом,
И со своим крестом
Найти небесный дом
И жизнь потом...
Стихотворные строки «Паладинов»
* * *
Я становлюсь спокоен и свободен,
Глядя на травы, камни, берега,
И не ищу гармонии в природе —
Гармония воздушна и легка.
В потоке не устали отражаться
Зелёным краем шумные леса,
И остаётся только улыбаться
И взгляд свой устремлять на небеса,
И говорить рифмованною речью,
Не требуя ни лавров, ни венца,
И видеть боль и радость человечью
В бесстрастье отрешённого лица.
* * *
О, не судите наши годы строго,
Когда что было — было и прошло,
И молодость уходит понемногу
Из наших душ, как из тепла тепло.
Но если в жизни всё не слава богу,
Так что же там… О чём ещё мечтать?
Весенний ветер породил тревогу
И продолжал вопросы задавать.
И я остановился у порога,
Глядел на небо и не смел вздохнуть:
Божественное — вечная дорога,
А люди — время и, наверно, суть.
Не стало меньше святости и боли
В глазах больших суровых лиц икон,
Превратностями невеликой доли
Измерено движение времён.
И были слёзы в говоре острожьем,
Молитвы и молчание… и смех…
И вместе человеческое с божьим,
И вместе покаяние и грех.
* * *
Жизнь по белым квадратам прошла,
От войны до войны — парадом,
Фотографиями была,
Что на память дарили девчатам.
И меня не минует тоска,
И окажется прошлое рядом —
Только жаль мне того паренька
С очарованным медленным взглядом.
Ребёнок
Смерть оградит его от бездны
Убогой пошлости людской,
Куда с натугой бесполезной
От выси звёздной и мятежной
Его влечёт порок мирской.
Но в его святости не надо
Искать трагический венец:
Ему всегда заметно рады
И мизантропы с хмурым взглядом,
И меценаты без сердец.
* * *
Мелодия во мне звучит.
Наверно, Бог её хранит
От безысходности невзгод
Который год, который год.
Когда кругом темным-темно,
Когда зашторено окно
И веришь в то, что всё пройдёт,
Она одна во мне живёт.
И если будет строг судья,
Урок земного бытия,
То в этой музыке весь я —
И страсть моя, и боль моя.
И в тихий вечер при луне
Она расскажет обо мне,
Что видел я, кого любил,
Чем грешен был, что заслужил.
Другой
Однажды после яркого огня
Я упаду со своего коня
Во тьму кромешную, и рядом
Со мной окажется весь ужас ада.
Земля набьётся в онемелый рот,
Лишь поутру спасение придёт,
И на траве, оранжевой от смерти,
Где в диких плясках веселились черти,
Запечатлится облик золотой,
Таинственный, и чистый, и святой, —
Не проронив ни вздоха и ни слова,
Моя душа поселится в другого.
Старость
В этом городе улиц беднейших
Сквозняками полощутся шторы
И чудны головные уборы
Дам почтенных и мудрых старейшин.
Но не сказано главное слово
И решающий час не назначен,
Только отзвуком голос подхвачен
В бесконечном пути живого.