Speaking In Tongues
Лавка Языков
Юрий Кабанков
Из ранней лирики
ОГОНЕК В ОКОШКЕ
Она прядет суровую нить темноты...
...Социально неравнозначен...
Уездной барышни уюты...
Так сверкает кольцо твоё...
Ну какие ж это вымыслы?..
Тебя над звёздной картою печали...
...Пока ты прицениваешься к миру...
История не станет кланяться...
Какое известковое удушье...
Когда ветшают и распадаются...
...И дело не минует нас...
АННА КАРЕНИНА
Распластавшись, сорвался крик...
Деревца по весне окапывать...
О, врачеватель экзем казарменных!..
ЭТА ПАМЯТЬ...
Раскрывая объёмную книгу весны...
Раскорчую весной делянку...
ВИШНЯ
Вот женщина восходит вслед за мной...
ОГОНЕК В ОКОШКЕ
Приглушенно и мутновато
стынут капельки циферблата...
Сын-младенец зрачком сверлит...
«Маленький, что у тебя болит?
Маленький!
Лиси язвины имут(1),
птахи гнезда совьют из дыма;
не дал нам бог голубиного утра;
спи, мой любимый!»
А на окошке свеча горит...
«Маленький, что у тебя болит?»
В пять шагов отмеряя путь:
«Только бы не заснуть!
Только бы ты уснул, мой гвоздик!
Я бы --
всю ночь --
на коленях --
возле, --
глаз не смыкая, тихонько пела:
«Вот и свеча моя догорела...»
...С мерзлых ветвей осыпается иней.
Плат голубиный до пят...
Утро.
Спят...
1976
* * *
Она прядет суровую нить темноты,
топлёным воском стекает по водостокам...
Наследница! Осколок звезды высокой!
Она сама отбеливает холсты.
Я понимаю -- как горе большое в детстве --
на небе выцветшем больше некуда деться;
быть сотни раз отражённой в стекле и влаге,
быть предложением -- вылощенной бумаге!
Молчание -- наследственный вздор Лаконики...
С окольных крыш, с натруженных колоколен
свинцовой пылью легла тишина на веки.
Легла навеки,
за всё заплатив сполна.
У Гончих Псов -- обильная слюна...
Так
нарождается
луна.
1976
* * *
...Социально неравнозначен
расхожему обрезку времени,
из которого чеканят монеты
для уличных автоматов...
Телефоны звонить устали.
Телефоны звонят: «Восстаньте
из клетушек, из сотов пчелиных!
В вашем доме живет Челлини!»
-- Своих забот
невпроворот! --
(У соседа подагра
разыграется к ночи.)
Специальный параграф;
«Социально неправомочно
ремесло ночное,
ибо темны ночные дела!»
Видно, мать не уберегла
от полуночной порчи...
1976
* * *
Уездной барышни уюты --
мои печальные дела:
пришпилить к берегу каюту --
чтоб безмятежней в ней спала,
И если нет водопровода --
обвалом клич встаёт у лба:
-- Воды! -- В любую непогоду:
-- Воды! Воды! -- в бездонный бак.
И -- хмурясь на огонь зелёный,
и -- веки разлепив едва:
«Эх, сшить бы парус из пелёнок!
А если выйдет -- то и два.»
И чтоб в иллюминатор тощий
снег не просовывал кукиш...
И сознавать: «А так ведь проще --
не видеть снов, когда не спишь...»
1976
* * *
«Так это и есть та самая
Настасья Филипповна?»
Так сверкает кольцо твоё
обручальное!
У игрушек такие лица
печальные...
Где-то в ужасе бросилась с крыши сосулька,
оттаявши, --
это ты
сквозь стекло
улыбнуться пытаешься.
Роковое стекло,
лобовое стекло!
Сколько лбов и надежд
пополам рассекло!
И колотятся птицы о стекла отчаянно,
и улыбка над лбом амулетом качается;
и луна к подоконнику так припадает губами --
словно рядом любимое деревце ангел срубает.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В лунном свете уже ни на что не пригожая,
помолись за меня, Настасья Рогожина!..
1976
* * *
Ну какие ж это вымыслы? --
мой венок на берег вынесло.
Не смотри, что я доверчива, --
мне цыганка ворожила.
Лучше б ты не подходил к окну!
У меня окно незаперто,
и заборы невысокие,
О тебе я и не думаю!
1977
* * *
Тебя над звёздной картою печали
с бездонной повседневностью венчали.
Как золотую рыбку антикварную --
с холодной застеклённостью аквариума,
как письмоносца -- с вестью об убитом,
бездомную цыганку -- с русским бытом...
Ещё и до, и от времён Катулла
коптил светильник и в ущельях дуло,
луна безмолвная светила вполнакала,
бельё и флаги ветром полоскала.
Бельё и флаги... Флаги и солдаты...
Боль очага и огненные даты;
и пахнущая плотью весть о смерти,
и треугольный штампик на конверте...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Немая скорбь пустынного причала...
Там женщина кричала безголосо,
Вода молчала.
1977
* * *
...Пока ты прицениваешься к миру --
он уже оценил тебя
в 36,6 градусов Цельсия.
Ты, конечно, мог бы набить себе цену и повыше,
но знаешь,
говорят,
если ртутный столбик не остановить вовремя...
Белок имеет свойство необратимо свёртываться --
что-то вроде космической яичницы...
И ты никогда не узнаешь,
почему в мезозое исчезли динозавры.
Может быть, и они
спеклись
в своей скорлупе?
1977
* * *
История не станет кланяться.
И по-земному трафаретно
отвалит тяжкий пласт без мерки
и водворит судьбу на место,
Поприутихнет околёсица,
минута минет восковая,
и над прогорклыми колодцами
склонится выщербленный месяц.
Тогда -- ни славы, ни позорища;
в ковровом вытканном узоре
заголосит по-бабьи слово,
глухонемое от рожденья.
1977
* * *
Какое известковое удушье,
какая боль стряслась с тобой,
тростинка, обугленная временем?
Какой загубленною верой
зажжена свеча
инквизиторского пюпитра?
И кто позволит напоить звёзды
из криницы умолкнувшего хорала?
И кто пригубит последний,
расплескавшийся эхом крик?..
1977
* * *
Когда ветшают и распадаются
переплёты книг --
слово умирает.
И начинает жить,
соком лозы
увлажняя растрескавшуюся глину.
Разомнешь пальцами --
и запоёт
музыкальный диск
гончарного круга.
1977
* * *
...И дело не минует нас,
мой неуемный созерцатель,
мой високосный отрицатель,
не ведающий, что в году
плоды бывают -- как в саду:
тяжелые и золотые,
невыносимо налитые...
АННА КАРЕНИНА
Сквозь толстое стекло вагона
ночь набрана газетным шрифтом...
Скажи, какому хроникёру
беда твоя под стать и впору?
Ты дробной веточки сирени
касалась пальцами с опаской,
моя измученная сказка
о том, как маялся Каренин;
о том, как маялся и мялся,
как заразительно смеялся
в нём шут -- затихший до поры,
дурак -- по правилам игры.
Хлебнуть чайку -- и успокоиться...
На потное лицо соседки
вуаль сползла тарифной сеткой.
И что им дела до покойницы...
1978
* * *
Распластавшись, сорвался крик...
Завертелись ветряки дверей,
Женщины -- из булочной, прижимая батоны.
Он лежал пустой и затихший,
слегка поджав колени.
А над ним медленно остывал
неподвижный
пропеллер
снегопада.
1978
* * *
Деревца по весне окапывать,
и скандалы в ночи закатывать...
Славный город, здоровьем пышущий,
словно дёгтем -- машинка пишущая!
Ах, Евангелие Остромирово,
как морозно и остро миру!
Здесь нечистый ноздри щекочет
и уйти подобру не хочет.
Здесь прохожим пути указывают --
будто сладкую сказку сказывают,
а печаль смакуют вчерашнюю --
как восресный пирог с черешнею.
Может статься -- какая разница? --
здесь смакуют, а рядом дразнятся,
здесь толкуют, а там -- толкут,
бельма выкрошив потолку!
Что, нарядная, всё ли ладится?
Пахнешь сладко, как шоколадница,
и шампанского вкус во рту --
как у девки в ночном порту.
1978
* * *
О, врачеватель экзем казарменных!
Кем, и на что, и как разбазарена
юность -- подковка, стёртая плацами, --
этак челночно затворами клацая?
Выстругай сыну свистульку ладную,
лук смастери ему -- пусть позабавится;
пусть позабавится, пусть позабудется
всё, чем бездольна юдоль материнская,
Он ещё будет, явится -- заживо;
сном пожелтевшим в картонной рамке,
явится -- зыбкий -- у газовой кромки
с надписью: «Местность обеззаражена!»
ЭТА ПАМЯТЬ...
Невозможно понять, невозможно поверить,
чтобы это далекое гиблое лето
к нам во двор заходило гимнастерку примерить,
а детишки -- в орлянку делили галеты...
Колосилась вода в ожиданье парома...
Замусолив устав до последних абзацев,
подходили мальчишки к столу военкома,
поднимались на цыпочки, чтобы казаться.
На пароме весь день не смолкала гармошка;
матерился паромщик, насилу причалив.
Собирая с коленок хлебные крошки,
постаревшие беженцы хмуро молчали.
Дети спали вповалку тем сном каменистым,
что знаком только птицам да переселенцам.
Приутихли старухи, уняв гармониста.
И никто не решался спросить про немца.
...Это память -- моя!
От добра ли, от худа --
мы германских детишек кормили обедом,
Я кричал.
Но меня не слыхали,
покуда
девять лет не прошло после нашей Победы.
1980
* * *
Раскрывая объёмную книгу весны...
Что мы видим весной на мостах навесных?
На мостах навесных шелестят фонари,
на мостах по весне до глубокой зари
кто-то с тросточкой медленно ходит --
будто ключиком льдины заводит.
Кто позволил ему на мостах навесных
раскрывать карусельную книгу весны?!
Ходит важно... Трость нарезная...
Будто я ничего не узнаю!..
1980
* * *
Раскорчую весной делянку.
Буду петь и играть в орлянку,
Иногда -- сорняки полоть.
Иногда -- ерунду молоть.
Твоего дорогого милого
я на тропке лесной помилую,
даже (если очень попросите)
стану в гости ходить по просеке,
приносить медок и лимонник --
чтобы крепенький был любовник.
...Чтобы спал непробудным сном --
если я брожу под окном!
ВИШНЯ
У меня ли случится денежка,
у тебя ли случится денежка --
от судьбы никуда не денешься:
станем вместе ночь коротать.
То ли ветер пройдет сторонкою,
то ли печь громыхнет заслонкою,
тишина ли такая звонкая --
впору тополю опадать.
Ты смеялась в саду под вишнею:
мол, когда-нибудь стану лишнею;
говорила, что сможешь вишнею
под окошком моим цвести...
Всколыхнулась заря над пристанью...
-- Отчего же глядишь ты пристально?
-- Нету сил у меня цвести.
Отлюбила я.
Отпусти...
1980
* * *
Вот женщина восходит вслед за мной.
Светло клубится тополь у обрыва.
И легкое сияние залива
исходит зыбкой радостью земной.
Но, видно, некому ее предостеречь
от этой радости простой и обреченной;
волна играет камушком точеным --
а время старится. Но не об этом речь.
Свистит в снастях встревоженная птица,
по-детски морщит губы ветерок --
а ты глядишь пугливо, как зверок.
И соль не тает на твоих ресницах.
Покуда я еще немного жив --
какой ни есть: смиренный или ссыльный, --
пребудешь ты уверенной и сильной,
весь мир большой к себе приворожив!
1985
1. Лисы норы имеют (старослав.)