Утро [1] -- коробка с китайской тушью -- дверца -- сквозь которую светится
та [другая] жизнь -- 365 ее превращений -- если б совпасть. И. становилась
похожей на нотную азбуку для умалишенных -- Ночь на горе -- Редкое противоречие
между улыбкой и влажной глиной в руках гончара -- Свобода майского неба
тягучего и травянистого от наваждений -- И. расплетает волосы, переплетает
их с волосами сомнамбулических теней на отмелях огненной своей красоты.
[желание удержать равносильно желанию смерти]
Перепады времен года несмело перетекающие друг в друга -- [мое женское]
лишенное в самый званный [лунный] час лишенное.
Утро [2]. Ударяюсь в звук имени. Как много в нем непревзойденного,
как в декабрьском вечере где-- то на юге или юго-- востоке или на лице
застигнутом врасплох.
Вечер [2]. Небо выжженное кислотой в память о том, что [было], что
[будет] вчера.
Утро [3]. Совпало с чем-то еще, долго придумывала ему название. Устав
от сосредоточенности, вспыхнула ветка рябины. Я обвязалась теплым платком.
Ранние сумерки. Осень.
Вечер [3]. Сегодня в городе необычайное оживление. Догадалась об этом
по звуку дождя.
[молись обо мне]
Еще ребенком я смеялась чему-то, что не могла вспомнить. Движение рук
чуть изумленно [чуть] растягивало воздух. Ноги промокли.
[молись обо мне] непрерывно неизреченно горлом расколотым запахом свеч
разматывающим клубки чисел листьев [дождя над белесыми фонарями] росой
ударяющейся о булыжники на мостовой торопливые [тени] в погонях за горстью
[щепоткой] парой лишних минут.
Утро [4]. окружило лицо звоном опрокинутой навсегда ночи.
-- Какая у вас непринужденная голова. Младенец светится сквозь вашу
кожу золотым сечением неба. Подарите мне его улыбку.
Она чуть задумчиво оглянулась, взглянула на мой лоб и пересмешник охватил
нас, как карусель охватывает движением -- расторжением с весомостью жизни.
-- Вы печальны.
-- Нет, я только разламываю свое отражение. Мне не терпится увидеть
его край с голубоватой каемкой -- это всегда смертельно и ранит. В этом
есть грусть. Что я бы подумала, именно в этом есть радость.
-- Я вас непрерывно не узнаю.
Листья молитв прозрачные, как чашка с кипятком и прерывистым движением
вокруг.
Вечер [4]. Сквозь створки тянет прохладой и глубиной.
-- Ваше присутствие похоже на тень белой лошади. Ноздри втягивают свечение.
Лошадь фыркает [непринужденно] раскалывает копытом траву.
Я вспоминаю как они сидели притихшие с нетронутыми грустью лицами.
Сквозь них пролетали города с тусклыми, как бы сквозь прокопченное стекло
увиденными огнями. Белые лики отверженных, ровные, как дыхание. Только
округлые зрачки собак и утеряных сновидений способны их были развлечь.
Утро [5]. А на месте сердца -- вы знаете -- у нее проталина и теплый
воздух молочных облаков. На одном из них -- листья хрупкие, будто в них
только что вдохнули жизнь. А сквозь глаза -- тропинка. Она петляет бесшумно,
как рыба, и усыпана сплошь зеленоватой хвоей. В ее доме 365 дверей, больше
сотни -- золотых, три десятка -- серебряных, остальные -- крыши.
Белая лошадь била копытом о синие травы. Вибрация черных глазниц. Лабиринт
средиземного царства и ускользающих слов. Пастухи, припавшие восхищением
щек к глубине опрокинутых песен.
Вечер [5]. Густое кровотечение неба. Четыре пурпуром и одиночеством
окрашенные тени, петляющие словно волосы по изгибам лба. Он принимал их
за неизбежность, за похотливые прикосновения, непрерывно ранящие, как дымок
сладковатых кофеен. Тени растягивались на буроватом картоне ночи. И только
мерзлая цвета пустого солнца трава окутывала, словно мать спящего в колыбели
младенца.
Утро [6]. С дерева облетели все листья -- остались только Ангелы.
А у меня поселилась птица. Она вьет гнездо и откладывает бурые яйца.
Через неделю из них вылупятся птенцы с рыжими клювами и громкими голосами.
Они вырастут стремительно и так же стремительно разлетятся. Первый -- с
белой грудкой и голоском сядет мне на макушку. Другой -- исполненный крыльев
-- забьется между бровями и заклюет мне в висок. Третий -- осядет в горле.
И если ангина или же ОРЗ -- он краснеет и хрипнет. Четвертый -- останется
как кукушонок в гнезде и будет плескаться в проталине грудной клетки. Пятый
зацепится за пуповину и так и повиснет, исполненный сострадания. А два
последних -- похожих на змей, свернувшихся плотным кольцом и перевитых
друг с другом -- дремлют едва живые.
Вечер [6]. Лицо, навсегда обращенное в другую сторону света. От ботинок
две мутные лужи. Он расплетает шнурки, протискивает сквозь утлую кожу и
говорит мне о птице.
Утро [7]. Улитка спряталась в гнездо ястреба и мило так задохнулась
навеки прикрыла веки и утонула нет ее не было [было] только свечение махаона
в серо-серебряной паутине [пустыне] глаз
Вечер [7]. Куда мне спешить -- -- --
-- ведь жизнь только только водой подступает к горлу -- окрашенному
припадком безумья --
-- и время дрожит -- как иссохшая ветка как пойманное насекомое под
колпаком рук --
-- я пришла к озеру -- где трава и травянистые тени выше колен ниже
пояса глубже пупка золотого над стекловидным телом моей стекловидной души
--
-- я пришла в царство глубокого и средиземного моря где окрыленные
звери греют мне руки --
-- скажи -- куда -- мне -- спешить --
Утро [8]. Слова утопленников -- обнаженные раковины -- прощальные водоросли
-- подобные ветру -- у самого рта -- достигают предела -- ныне и присно
живущих -- который в их сновидениях -- вечно-- зеленый -- или -- небесно--
синий -- или -- застывший рай
Вечер [8]. Цветной песок рассыпаны слова
обои выцветшею краской в картине детства
босиком по снегу бредущий ангел
это ли не встреча
Утро [9]. Слегка подтаявшее небо надтреснутое и не искаженное ничем
даже печаль которая таится в зеленых от ветра скулах застыла неподвижно.
Вечер [9]. Накрытый для свидания стол
кувшин с вином и горизонт свернувшийся
[как кровь] имеет привкус меда
полеты птиц снега и воздух
движется вокруг незримый [путник]
деревья прорастающие в зиму
как сны что прорастают в жизнь
у самого [порога]
Утро [-- ]. луна задержалась и бьется как насекомое темно-- синего
цвета.
сочинение Клариссы
написанное на листе обгорелой бумаги
на солнце
без подписи К
как выхваченная из белого поля пучком чуть бурой
травы чья заиндевелость сродни чувству времени или камню под снегом навеки
слегка притаившемуся словно детеныш звереныш чьих-то миллионы лет в прошлом
или назад окостенелых растительных жизней из белого в красное звуки похожи
на муравьев сосредоточенно в ритме только им одним и понятном несущих траву-мураву
где ржаво-синее усыпанное соломой созвездий небо чуть изумленно и невпопад
меняет кратность свою на весну в тени воздухом окрыленного дерева или странником
просит копейку для похождений в царство небытия в пивную где вместе с селедкой
и блеклым прокислым пивом можно махом одним смахнуть сад где в рукавицах
едва согревающих руки резвятся дети
.
.
Так началось утро. Я не успела даже надломить
его край, как слова забились у глаз, как испуганные насекомые в последние
минуты жизни. Я подумала о нем, как думают другие, похожие и не похожие
на меня, но тень обступила со всех сторон и отражения растянулись подобно
слою маслянистой жидкости, не пропускающей даже дыхание. Я не расслышала
сострадания. А у меня ведь хороший слух и барабанные перепонки тонкие,
как крылья эльфов.
Граница, как пожелтевшей от переизбытка небесного
освещения лист, в сумерках так похожий на свою сущность. Я разглядела устройство.
В начале спираль божества средиземного леса. Там слишком светло или просто
слишком близко к краю и предсказанию смерти. Я видела это своим существом.
И дивилась безмолвию их словно застывших суровых лиц непрерывно навстречу.
в синей тени ручья бесшумно играют дети
я их не узнала
они исчезают как запах
истлевают бумагой в которую брызнули кислотой
листьями в плавных изгибах воды продрогшей и
черной
время первой звезды еще не пришло
она вспыхнет чуть позже
ягодой отяжелевшей эхом ударит по дереву ночи
его голова полна недоумения. Утром он выпивает
стакан молока и пятна застывают на его губах как подтаявший снег на карнизе.
Вчера была оттепель и почти по-весеннему грело солнце. Порой лицо его обретает
черты упадка и расточительности. Над скулами являются тени. Рзбуженные
для самых детских смыслов слова распадаются.
когда все прядильщицы
чьи жесткие суховатые руки
застынут колосьями фресок
пульсацией женщин
водой где два мальчика с прозрачной телесностью
рук неподвластные времени оступившись вдруг ударяются в синее отражение
едва прикасаясь к грунтованному холсту невзначай так случайно
-- «В рукопожатиях есть строгая преднамереннось.
Если бы не шаги, я подумала бы, что это дерево только в сумерках бывает
зеленым.«
-- «Когда стирается подошва и дряхлеют окончания
фраз, наступает новое время, как говорят историки -- новейшее.»
-- «Зачем вам эти милые и бесполезные вещицы,
они только пробуждают вокруг вас постороннее.»
часы в которых постукивает маленькая зеленая
лошадка -- невинный оскал облепленный снегом -- уздечка связанная сокровенно
-- голос подтаявший -- от ладоней -- лестница ангельских восхождений
. . . . .
я свыклась
с косточкой что застряла и проросла
в ботаническом атласе среди бурых пластинок мха
и родовитых деревьев я разглядела ее морфологический профиль знак сочленений
сотканный по божественной воле и без прикрас
-- это слива --
проросшая в горле где движутся соки вверх вправо
влево достигая предела границ средиземного царства где несколько ангелокрылых
существ бьются в складках коры как светляки освещая равнину полную хмеля
пения горлового на отмелях усыпленных навечно рыб
глыбы ветра ворочаются как зверье в вонючих берлогах
ближе к северу бессознательного междуречья и попеременно заваливают то
девушек в сухую солому то стихотворцев отделяющих звуки от плевел
плевральная область диафрагма смутных предположений
как раз диаметрально напротив египетских пирамид лабиринта засыпанного
крупой
пята Ахиллеса действует нелинейно на костную
ткань как масло кастора действует на масло поллукса
моя мать во мне тихо дремлет сплетясь с корнями
моих поредевших волос моя мать во мне вместе со мной поправляет будто в
девичестве в полноте пробуждений мне косы кистью своей как кистью китайца
расправившего пергамент от края вечности до деревянного края я припадаю
щекой к каллиграфии ранящей как заусенцы до крови на память слегка и совпадаю
в точности с трафаретом тихо еще слишком тихо и насовсем
о грубых формах материи как о девичестве в сумерках
чьи сефирот стеклянная арка труба увеличительно-неласкательная где Кларисса
беспечно немняже мне сумневохом бессилие променяхом на вперивших яснокрылых
с зенками как зенит заглянула как в фотокамеру без дверей и без окон в
карцер нутро человечье прилежно как школьница в черный портфель в чернильницу
неба циклоп многоглазый дрозофила глядела любвеобильно как копошится в
чернеющем глиноземе двигается рука беспредметно зажав поплотнее останки
сплоченных моллюсков Кларисса неправдоподобно и точно забыв изнуренное
К осколком вывела новое имя