Speaking In Tongues
Лавка Языков
…Хорошие поэты покончили с собой…
*
Хорошие поэты покончили с собой
хорошие поэты ушли к себе домой
Они во рту зарыли молчание как клад
И двери век закрыли Сам Петр слабоват
Со всем своим искусством отмыкивать замки
И не развяжет Павел поэтам языки
Читатель коль не сдрейфит что мол венец тернов
в аду их может встретить за рюмкою перно
* * *
Вот и пришла пора буквами греться
Почвы разрыты в канавах вода
Святое письмо получаешь — ответствуй
Записку любовную — спрятать куда
Почвы разрыты в канавах вода
В кране напротив лишь свист да шипенье
Жалобу в ЖЭК как тень стихотворенья
вяло кропаю кляня холода
Да меморандум о давней интрижке
вяло кропаю кляня холода
Зарифмовать? А не будет ли слишком?
В прозе — скучища в канавах — вода
Рифму в подшерстке у музы отыщешь —
верткая штука святая блоха.
Деве в ушко пару строчек надышишь,
нежно растреплешь младые меха.
И ничего не изменится после —
где же нирвана? Где ванна? Труба
стонет в стене, норовя все опошлить,
манит стена испытать крепость лба.
Стих закругляется круг замыкается
Слесарь-сантехник с похмелья скитается
Что-то издатель мой не откликается...
Раз не заладилась жизнь — навсегда
В хладных широтах с усталыми елками
В доме с облезлыми книжными полками
Где книжный червь сижу я гол как мир
Жилы открою — святая вода
*
1. Из черепа красавицы вырастет вишня а может быть яблоня
2. Что было раньше: мозг или грецкий орех?
3. Друг — если хочешь стать Буддой — держи дерьмо при себе.
4. Камнями бросайся но не обижай камня законом Ньютона.
5. Утром поставь мышеловку с приманкой а вечером
выпусти мышь покрытую шкуркой колбасной как тигр.
6. Ешь когда хочется есть но не ходи в туалет
если хочешь стать Буддой.
7. Можешь там все потерять под влиянием страсти
8. Стоит на пуп посмотреть — злодеяния прошлых рождений
припомнишь.
9. Недаром по-древнегермански «пуп» будет «fuck»
10. Девушек лучше класть на живот — так природа велит.
11. Только красавицу можешь заваливать на спину:
едва лишь твой пуп посмотрит в её станет ясно все.
12. Если вокруг беспорядки — пей в одиночестве.
13. Книги на полку не ставь — в проруби место им.
14. Жечь же я думаю лучше бумагу чистую.
15. Жаль что я сам до всего в этом мире додумался.
* * *
Ты — женщина, загадочная как кубик
бульона,
в который спрессованы птицы.
Отрываешь ромашке голову,
за то что не любит
никто. Но ромашке не стоит сердиться.
Ты бормочешь стихи, слезу торопя,
но сенсорность твоя — не моя забота.
Скажи, что такое поэт для тебя,
как не сумма дней без любви и работы?
Выдумать проще, чем объяснить!
Один известный логик задушил жену.
Я из сердца выплеснул страшные сны,
как воду из сапога,
что тянет ко дну.
И в воде и в земле мы находим покой.
Убивая, становимся сами собой.
Задохнувшихся рыб находим в консервах.
От греха душа покидает строй
измученных нервов.
Ромашке вправду не стоит сердиться —
девы цветы казнят не зря.
Знаешь, бывает такая заря,
выйдешь, смертник, на свет из темницы,
и хочется голову потерять.
СУДЬБА ПОЧТАЛЬОНА
В.М.Костину
Есть почва под ногами почтальона,
но между ним и почвой гололед.
Он падает, как древняя колонна,
и катится, все потеряв, вперед.
А перед ним квадраты писем едут.
Под льдом уже не почва, а река.
Письмо от матери получит карп к обеду.
Журнал «Плейбой» расстроит рыбака.
Сомкнутся воды в проруби суровой.
Не вьюга — вой покинувшего мир.
Нашел открытку я: «В начале было слово.
В конце — молчание.
Целую всех. Шекспир.»
* * *
Не листья изумруды письма с юга
Инъекция весны гипербореям
Я ветку не сломал как ты хотела
Сирень о чем-то мне напоминает.
Я ногу не сломал как звезды лета
мне обещали в глупых гороскопах
Веди меня кошачьею тропою
Среди антенн по влажным водостокам
Я также не сошел с ума как мама
мне угрожала в детстве: Будешь думать —
отправят после школы в психбольницу
Гнала на улицу играть в войну с друзьями
Я убивал друзей из автомата —
сплетенного из веточек сирени —
благодаря тебе об этом вспомнив
Я без вести пропал в словах в июне
* * *
из Башкирии
Здесь цикории цветут с меня ростом.
И репейники стоят минаретом.
Горожане ходят хмуры, беззубы,
но культурны — кругом бани да клубы.
В церкви к службе бьют — тревожатся куры,
петухи на них орут, что, мол, дуры.
Мимо едет с диким скрипом дрезина,
провожаемая стоном муэдзина.
У девиц на круглом лбу черны пряди,
в профиль скулы от туриста глаза прячут.
У мужчин к тому ж надбровные дуги,
словно Брежнева все дети и внуки.
В магазин зайдешь — портрет президента
(не поймешь какого), спички, пеленки,
пиво-воды, на специальной бумаге,
почему-то без ценника, мухи.
В мраке шляп и в тесноте тюбетеек
отрешенное начальство потеет.
А в народе мать-и-мачеха речи:
«Был базар якшы цена на черешен».
Скорый поезд стоит две минуты.
Окна темны, пыльны, двери закрыты.
Любопытный пассажир стекло чистит
и вокзал стирает ногтем с грязью вместе.
* * *
Товарищ Сталкер
три раза в неделю
ходит на мертвый завод —
в полном отчаяньи —
трижды приняв по сто,
он мастерит перископ,
в который из под воды
будут смотреть на жидов бедуины, на бедуинов — жиды.
Как бы предчувствуя что-то, товарищ Сталкер дрожит,
когда нету водки, он пьет крепкий клей,
отделяя токсины от кайфа электродрелью.
Он хранит в себе вечный огонь,
и бывший парторг Карелин,
встречая его, одобрительно трясет головой
и пускает слюну.
Товарищ Сталкер очень давно не видел денег,
но, по привычке кормильца,
лупит жену
и ночью пугается привидений…
Его дети больны, они не имеют признаков пола,
поэтому не хулиганят и мечтают иметь компьютер.
Сталкер их презирает, до и после футбола
он плотничает в сарае, и — сам с собою шутит.
Никто не предупреждал его, но он верит своим заскокам —
что скоро волны морские восстанут, как брат на брата.
В последний раз похмелится тогда и, выдвинув перископы,
на лучшей подводной лодке поплывет к Арарату.
* * *
Есть на Руси косноязычие:
суглинок, почва, литораль —
все в нем. По древнему обычаю
в один пельмень кладут медаль.
Едят и друг на друга щурятся —
кто зуб сломает, кто герой?
Потом ощипывают курицу
и — детям отдают — живой.
Неважно, свадьбы или похорон
в дому случится кутерьма,
из погреба достанут окорок,
а в погребе запрут кума.
Почти без слов, лишь междометия —
утроба с чревом говорит.
— Двадцатый кончылся столетие.
— Такой большой, а — дефицит!
И языка сырой котлетою
несыто чавкает пиит.
* * *
Я потерял к пингвинам интерес.
Мой врач сказал, что это не болезнь,
что это приближается весна.
Он завещал мне чемодан рецептов,
мне будет не хватать его, бедняги,
уткнувшегося носом в мозга знак.
Поэты пьют и сбрасывают панцирь,
художники рисуют облака:
чем больше на картине, тем талантливей.
Газетчики описывают кал.
А я ни тот, ни этот, ни другой
я жгу календари, когда не спится —
весною тело иногда дает
такую аллергию на бессмертье
души, что сквозь девиц целуешь черта,
и в каждой обжигаешься о лед.
Но, потеряв к пингвинам интерес,
спокойно вычисляешь кровеносный,
где страсти накопляются, сосуд.
Он будет вскрыт в смешной день ледохода
с надеждой, как посылочка из дома,
с уверенностью, что есть высший суд.
* * *
Иммануил,
как известно дрочил,
на голубя
струхивал и отпускал.
Голубиные стаи носили над Кенигсбергом
сперму Иммануила.
И когда
на почтенную бюргершу с неба падала капля,
она не думала, что это дождь, нет —
она вся краснела.
А шалунишка Иммануил,
словно Зевс, на матрону глядел.
Ужо, думал, я тебе покажу непорочное зачатие,
свиная задница.
* * *
С эстрады музыка стекает,
сейчас замерзнет. В октябре
мир переменчив, как китаец,
предавшийся простой игре —
лицо теряет, платье, веер.
А кость кружится колесом,
как будто ее гонит ветер,
выигрывающий все.
Желты тромбоны, желты листья...
И музыкальный павильон,
давно не пробовавший кисти,
в уединенную влюблен
беседку. Пол скрипит плаксиво
под башмаками трубачей.
Тревожен в будке сон кассира —
никто не хочет на качели.
Старик, висящий на кларнете,
в тоску вплетает хвастовство —
в карманах у кларнета ветер
и ветер в мундштуке его.
Вот здесь игру остановите,
прошу вас. Я купил билет.
Единственный на свете зритель
сияю угольком в золе.