Speaking In Tongues
Лавка Языков
Настоящий вечер
Он стоял на подобии сцены, его качало из стороны в сторону, как ветер
на дереве, и саксофон играл на нем. Одинокая кружка пива сидела где-то
недалеко, пила меня, и я чувствовала себя такой водкой по сравнению с этим
старым. Иногда подходил парень с носом на бородавке, и без спроса брал
у меня пачку из сигареты. А я сидела и смотрела как по моим незнакомым
сумкам бродят какие-то насекомые. Бар слишком маленький, дышать нечем.
Сбоку от меня едва стояли ноги какой-то девицы, и те полосы, что на ее
талии — гораздо шире, чем на груди или заднице. Нелепая фигура у нее. Какая
я сегодня по счету у этой кружки пива? Потом ко мне подсел он и спросил:
«Тебя ждет кто-то?» «Еще нет,» — ответила я. И мы замолчали, положив нечистые
столы на ботинки, глядя, как бар входит в высоких тонких девушек, и как
становится все вокруг двойным и меняет расположение вещей. Саксофон оборвал
себя, и стало вдруг заметно, как вокруг шумно — все слишком сильно молчали,
и в этом грохоте наши глаза нашли нас снова, хоть мы и не уходили никуда
от этого стола. Мы одновременно сняли столы с ботинок, кружки пива схватили
нас, и сказали тост почти в одно время, и почти одними и теми же словами.
А потом новая игра придумала нас: нужно было придумать, за что пьют нас,
сказать это. Тот, с кем тебя пьют должен либо согласиться, либо отказаться,
но в последнем случае объяснить почему. И еще — каждый следующий тост обязательно
должен быть логически связан с предыдущим. Когда он сказал: «Сука — ты»,
я согласилась, глоток выпил меня, глоток выпил его. Моя очередь. «За то,
что все суки хорошо трахаются!», он согласился, еще немного рта в пиво.
Снова он: «За то, чтобы все суки были женщинами!». И бесконечность до этого
— естественно, что черти напились, как мы. Моя голова трогала руку, и не
помнила уже, как хороша была парикмахерша у тех утренних пальцев, и как
это от меня завелось. Бар в полутьме, и дым в легких, сероватый воздух
впитал кожу. «У твоих глаз красивый ты,» — говорила я. «Здесь почти не
понятно, но красота — твои волосы,» — это он. Над столом наши ботинки сняли
нас, ритм отбивал пальцы, а на сцене — барабаны колотили по Маленькому
Цунами, мне казалось тогда, что где-то в нескольких сотнях метров, ветхим
деревянным домом разбивают огромную чугунную гирю, и мы разваливаемся.
«Что утро делает с тобой?» — спрашивал он. «Я думала, что вечер спросит
про тебя,» — отвечала я. «Не спросил?» — говорил он. «Нет.» Я вспомнила,
как несколько часов спустя джинсы влезали в меня, а на остатках кофейной
гущи стоял пол. Ничто тогда не знало меня. Ничто тогда не могло меня предвидеть.
И вот теперь, когда круг часов изменил стрелки, бар во мне, в нем, ботинки
без пальцев, красное в женщине за соседним столиком, как губы на мне. Разговор
завершил нас, слишком много выпило нас, я — молчание, ты — молчание, горы,
словно мы, огромные — не понять пространства сейчас. Все перепутало нас,
что-то должно было именно сейчас нас сделать, именно сейчас. И тогда это
почувствовало его, бутылка схватила его и кинула в зеркало, прямо с барменом.
Тут же всё остановилось, осколки подлетели к потолку, и я вырвалась из
смеха. Он перевернул пол на стол, швырнул стенку в наши ботинки, и одежда
начала снимать нас. Ева и Адам, как мы, запрыгнули на сцену, рояль спрятался
за меня, барабанные тарелки били по нему, как семейный фарфор — по ревнивой
жене с рукой в платке, измазанном губной помадой. Люди внизу кричали «Да!!!»,
и одежда тоже лишалась их. Воздух летал по стаканам, по кускам льда. Дверь
открыла туалет, и желтоватые писсуары разбивали откуда-то появившиеся швабры.
Танцпол падал на голых людей, нос лез в запах пота и алкоголя, и настоящее
веселье устроило всех. «Что утро делает с тобой?» — кричал он мне, проносясь
мимо. «Вечер спрашивает про тебя!» — кричала я. Неожиданно свет выключил
все, и улица оказалась у нас. Фонарь стоял над нами. Мы шевелили ботинками
на пальцах, а проходящий мимо ребенок, везущий позади себя мать в коляске,
закричал: «Я голый, как они в ванной!» Губы улыбались нами, и говорили,
и признавались: «Ты любишь меня», «Ты любишь меня тоже», «Что утро делает
с тобой?», «Ты все рассказал мне о вечере»… А вокруг жизнь начинала свой
хитрый город.