В Грузии -- лучше. Там все по-другому. Больше
денег, вина и геройства. Шире жесты и ближе ладонь к рукоятке ножа...
Женщины Грузии строги, пугливы, им вслед не
шути. Всякий знает: баррикады пушистых ресниц -- неприступны.
В Грузии климата нет. Есть лишь солнце и тень.
Летом тени короче, зимою -- длиннее, и все.
В Грузии -- лучше. Там все по-другому...
Я сжимаю в руке заржавевшее это перо. Мои
пальцы дрожат, леденеют от страха. Ведь инструмент слишком груб. Где уж
мне написать твой портрет! Твой портрет, Бокучава Натэлла!
О Натэлла! Ты -- чаша на пиру бородатых и
сильных! Ты -- глоток родниковой воды после драки! Ты -- грустный мотив,
долетевший сюда из неведомых окон! Ты -- ливень, который застал нас в горах!
И дерево, под которым спаслись мы от ливня! И молния, разбивающая дерево
в щепки!.. Ты -- юность прекрасной страны!..
Каждое утро Натэлла раздвигает тяжелые воды
Арагвы. На берегу остается прижатый камнем сарафан, часы и летние туфли.
Натэлла уплывает, изменчиво белея под водой.
Тихо шелестят на берегу кусты винограда «изабель». А за кустами в этот
момент бушуют страсти. Там давно сидит на корточках Арчил Пирадзе, зоотехник.
Час назад Арчил Пирадзе вышел из дому.
-- Арчил, -- заявила ему старуха Кеке Пирадзе,
-- я жду. Я переживаю, когда тебя нет. Вот смотри, я плюю на крыльцо. Пока
оно сохнет, ты должен вернуться.
-- Хорошо, -- сказал Арчил.
Старуха плюнула и ушла в дом. Тогда ее сын
начал действовать. Он вытащил из-под крыльца заржавленное ружье. Потом
зарядил его и направился к реке.
Теперь он сидит на корточках и ждет. Наконец
смыкаются воды Арагвы. Натэлла ступает по гладким камням...
Что на свете прекраснее этой картины?! Каково
это видеть Арчилу Пирадзе?! Арчилу, который приходит в беспамятство даже
от гипсовой статуи, изображающей лошадь?!.
И тогда Арчил Пирадзе хватает свое заржавленное
ружье. Он поднимает его выше и выше. Затем нажимает курок.
Дым медленно рассеивается, смолкает грохот.
Затихает далекое эхо в горах.
-- Это опять вы, Пирадзе? -- строго говорит
Натэлла. -- Так я и знала. Сколько это может продолжаться?! Я давно сказала,
что не буду вашей женой. Зачем вы это делаете? Зачем ежедневно стреляете
в меня? Как-то раз вы уже отсидели пятнадцать суток за изнасилование. Вам
этого мало, Арчил Луарсабович?
-- Я стал другим человеком, Натэлла. Не веришь?
Я в институт поступил. Более того, я -- студент.
-- В это трудно поверить.
-- У меня есть тетради и книги. Есть учебник
под названием «Химия». Хочешь взглянуть?
-- Взятку кому-нибудь дали?
-- Представь себе, нет. Бесплатно являюсь
студентом-заочником.
-- Я рада за вас.
-- Так вернись же, Натэлла. У тебя будет все
-- патефон, холодильник, корова. Мы будем путешествовать.
-- На чем?
-- На карусели.
-- Не могу. При всем обаянии к вам.
-- Я изменился! -- воскликнул Пирадзе. --
Учусь. Потом и градом мне все достается, Натэлла!
-- Не могу. В Ленинграде, увы, ждет меня аспирант
Рабинович Григорий, я дала ему слово.
-- Я тоже выучусь на аспиранта. Прочту много
книг. Можно сказать, я уже прочитал одну книгу.
-- Как она называется?
-- Она называется -- повесть.
-- И больше никак?
-- Она называется -- Серафимович!
-- Лично я импонирую больше Толстому, -- сказала
Натэлла.
-- Я прочту его книги. Пусть не волнуется.
-- Тихо! -- сказала Натэлла. -- Вы слышите?
Из-за кустов доносились нежные слова:
Ты сказала мне -- нет! И по снегу, эх, по снегу ушла. Был суров твой ответ, Ночь в мученьях, ах, в мученьях прошла...
По дороге медленно шел киномеханик Гиго Зандукели
с трофейной винтовкой. Тридцать шесть лет оружие пролежало в земле. Его
деревянное ложе зацвело молодыми побегами. Из дула торчал георгин.
Завидев Натэллу с Пирадзе, Гиго остановился.
Винтовку он теперь держал наперевес.
-- Вы пришли, чтобы убить меня, Гиго Рафаэлевич?
-- спросила Натэлла.
-- Есть маленько, -- ответил Гиго.
-- Все только и делают, что убивают меня.
То вы, Арчил, то вы, Гиго! Лишь аспирант Рабинович Григорий тихо пишет
свою диссертацию о каракатицах. Он -- настоящий мужчина. Я дала ему слово...
Тут вмешался Пирадзе:
-- Кто дал тебе право, Гиго, убивать Бокучаву
Натэллу?
-- А кто дал это право тебе? -- спросил Зандукели.
Одновременно прозвучали два выстрела. Грохот, дым, раскатистое эхо. Затем
-- печальный и укоризненный голос Натэллы:
-- Умоляю вас, не ссорьтесь. Будьте друзьями,
Гиго и Арчил!
-- И верно, -- сказал Пирадзе, -- зачем лишняя
кровь? Не лучше ли распить бутылку доброго вина?!
-- Пожалуй, -- согласился Зандукели. Пирадзе
достал из кармана «маленькую». Сорвал зубами жестяную крышку.
-- Наполним бокалы! -- сказал он. Закинув
голову, Пирадзе с удовольствием выпил. Передал бутылочку Гиго. Тот не заставил
себя уговаривать.
-- Жаль, нечем закусить, -- сказал Арчил.
-- У меня есть луковица, -- обрадовался Зандукели,
-- держи. Я захватил ее на случай, если меня арестуют.
-- Будь здоров, Рабинович Григорий! -- сказали
они, допивая...
Две недели так быстро промчались. Закончился
отпуск. В нашем промышленном городе -- тесно и сыро.
Завтра в одном ЦКБ инженер Бокучава склонится
над кульманом. Ее загорелыми руками будут любоваться молодые, а также немолодые
сослуживцы.
Натэлла шла вдоль перрона. Остался наконец
позади стук колес и запах вокзальной гари. Забыта насыпь, бегущая под окнами.
Забыты темные избы. Забыты босоногие ребятишки, которые смотрели поезду
вслед.
Девушка исчезла в толпе, а я упрямо шел за
ней. Я шел, хотя давно уже потерял Бокучаву Натэллу из виду. Я шел, ибо
принадлежу к великому сословию мужчин. Я знаю, что грубый, слепой, неопрятный,
расчетливый, мнительный, толстый, циничный -- буду идти до конца.
Я горжусь неотъемлемым правом смотреть тебе
вслед. А улыбку твою я считаю удачей!