Speaking In Tongues
Лавка Языков
Хорхе Луис Борхес
в переводах Сергея Бойченко
* * *
только одну вещь не помню -- забывчивость эту.
пусть спасает бог и металл и шлак,
и цифру пророческую и знак
и луны те, что взойдут и те, что канули в лету.
все уже есть. отражения, лица, прах,
заря закатная вечно с авророй сражается.
лицо твое вроде забыто, вроде бы в зеркалах,
но остается там, множится и отражается.
и все лишь частица разного, в чем-то тленного,
памяти нашей стеклышко, просто вселенная,
и нет конца трудным ее коридорам, пространствам.
но двери все открываются, тебя слушая,
с другой стороны, от случая к случаю,
верь основным вещам и еще совершенству.
ТРОФЕЙ (ПОБЕДА)
исколесивший все побережье
застывшее от топчущих его волн
радостно ржущий от света и мотовства пространств
я наблюдал за твоей красотой
весь этот длинный день.
как мы ждали когда опустится ночь
а более -- одиночество
вернуться на улочки те что помнят твое лицо,
ох уже вечер моя дорогая,
мы сберегли немного воспоминаний
будем тратить их редко по одному или два
только душу немножко украсить
в честь бессмертия и еще удачи.
ДОЖДЬ
внезапно проясняется и душу вам открывает день,
это тщательно падает очень подробный дождь.
идет или прошел. дождь это такая вещь,
которая не колеблясь уходит в прошлое, в тень.
кто слушает дождь -- выздоравливает, возвращает
счастливое время, удачу берет без спроса,
и открывает цветок по имени роза,
берет из палитры лучший цвет, который она обещает.
этот дождь, слепящий собой хрусталь, стекло,
в забытых предместьях обрадуется, -- сколько стекло
черного винограда по тонкой лозе, поверьте,
в нашем умершем дворике. но только волглость
этого дня приносит желанный мне голос
отца, который вернулся, который ушел от смерти.
ИОАНН, 1:14
восточные сказки о тридесятом царстве,
те, где времени властелин, владыка
скуки и славы, выходит тихо, без стука,
один, обойти свое государство
и затеряться в людях, в толпах безмерных,
в их именах пасмурных, чей алфавит труден;
так и сегодня, как эмир всех истинно верных,
гарун, господь хочет идти меж люди.
рожденный матерью, как рождались
все роды, а после в прах рассыпались,
он войдет во вселенную всею грустью
воздуха, хлеба, воды, утра, камня, цветка...
а ему за это -- муки и кровь, и пока -
смех и плевки, гвозди и пара брусьев.
ОДИССЕЯ, КНИГА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
уже и меч обрек, стальной и сильный,
исполнил труд должного мщения.
уже и дротики и копье -- нет прощения
насильникам, кровь их течет обильно.
не оглядываясь на бога, на его море,
царство его, царицу, вернулся улисс,
вопреки богу поймал он бриз
свежий, с аресом шумным спорил.
давай, в любовь доказанную уйди,
истинная царица, усни на груди
своего царя. где ты найдешь
мужа такого, чтоб дни и ночи в морях
болтался по миру, как у пса на хвосте репях,
и назвался Никем. а остальное ложь.
ЛАБИРИНТ
зевс так и не смог взять меня в плен
уловить меня каменной сетью. забыл
тех кто был уже раньше и сам проплыл
скучной дорогой однообразных стен
своей судьбы. прямых галерей
закручивающихся в спираль секретов
до скончанья веков. парапетов
растрескивающихся под напором дней.
в бледной пыли ищу следы и набираюсь опыта
их толковать, боюсь. мне доносит воздух
рев завывание рокот который вогнут
или только эхо опустошенного рокота
знаю в тени Другой чья судьба уметь
от одиночества долгого уставать
сплетать этот город и расплетать
жечь мою кровь утолять мою смерть.
мы ищем оба. и пусть пропадет
последний день которого каждый ждет.
ДВОРЕЦ
дворец не бесконечен вовсе.
стены, земляные валы, сады, лабиринты, лестницы, веранды, балюстрады,
двери, галереи, дворики круглые и угловатые, замкнутости,
перекрестки-ловушки, подземелья-колодцы, вестибюли, палаты-покои,
спальни-альковы, библиотеки, чердаки, узилища, кельи без выхода, склепы,
уж не меньше их будет, чем песчинок с берегов ганга, но и это число
найдет
свой конец. от плоских крыш до самого запада нет недостатка в тех,
кто
различит кузни, столярные мастерские, конюшни, склады, хибары-лачуги
рабов.
никому не дано обойти и доли малейшей, бесконечно малой доли дворца.
ничто ничего не знает, только подвалы. мы можем заметить какие-то лица,
какие-то голоса и даже слова какие-то. но то, что мы замечаем, настолько
ничтожно. дешево и драгоценно зараз. дата, которую сталь высекает на
могильной плите и заносится в книги прихода, становится нашей смертью.
мы и сейчас мертвы, ничего нас не трогает, ни слово, ни страсть, ни
память.
я знаю, что я не мертв.
1964
I
уже не волшебен-загадочен мир. тебя потеряли, брошена.
уже не разделишь ложе ни с ясной луной,
и ни с садами лениво-медленными. уже ни одной
луной не отражается ничего, кроме прошлого,
этим кристаллом тоски, солнцем судорог. даже они
нас покидают -- нежные руки, висков усталость,
все, что любовь приближало. сейчас осталась
верная память и опустошенные дни.
никто потерять не в силах (чего повторять)
кроме того, чего нет у него и чего не имел
никогда, но недостаточно, чтобы ты был смел,
чтобы освоить искусство все забывать.
символ всего лишь, роза, рвет и рвет тебе душу,
а бывает, простая гитара убьет-задушит.
II
не буду счастлив уже. да и не важно.
есть столько других вещей в этом мире;
мгновение глубже бывает, богаче, чем море,
и часто более нужно.
жизнь коротка, а часы растекаются в сны,
но удивительно пасмурное часто ловит пострела -
смерть, это море другое, эта чужая стрела,
освобождает нас и от солнца и от луны,
и от любви. все, что сказано было в начале
тобой, все, что бросила -- вычеркну одним махом,
что было жизнью моей должно обернуться прахом.
только если радость оставит, я обращусь к печали,
эта привычка клятая, этот тлеющий угль,
к югу гонит меня, в нужную дверь и за нужный угол.