предлог для союза

Speaking In Tongues
Лавка Языков

лариса березовчук

ПРЕДЛОГ ДЛЯ СОЮЗА
серия стихотворений-меморандумов





От автора



Эта серия лирических миниатюр в содержательно-смысловом плане посвящена страхам.
Людей может пугать все, что угодно.
Есть страхи целесообразные. Это -- вполне разумная тревожность, в основе которой рациональное осознание опасностей, подстерегающих человека на жизненном пути, и желание их избежать. Такие страхи нужны людям, они продуктивны, предохраняя их от всяческих глупостей и необдуманных поступков.
Но кто не испытывал странную, надоедливо тянущую боль в солнечном сплетении, возникающую непонятно от чего? Кто не ощущал холодка, легко проскальзывавшего сзади по шее и лопаткам, от которого вставали -- вдруг и по непонятной причине -- волоски на коже, от озноба покрывающейся пупырышками «гусиности»?
Строго говоря, стихотворения серии «предлог для союза» следовало бы назвать «страховками» или «полисами». Действительно, когда человек обращается в страховое общество и заключает с ним договор, ему выдают полис -- свидетельство, содержащее условия заключенного договора о возмещении убытка, если что-то случится. Застраховать от любых неприятностей можно, как известно, имущество человека, даже его жизнь. Но при этом в полисах есть особый раздел «меморандум». В нём перечисляются опасности, от которых страхование не производится. Так уж устроена современная цивилизация, что страхованию не подлежит самое ценное для каждого из нас, без чего всё, в том числе и жизнь, лишается смысла -- сознание.
А может, человеку не позволяет этого сам миф, табуировавший для свободной воли и разума своё сокровенное ядро? Тем самым миф, удерживая людей в повиновении, продолжает существовать в питательном бульоне их испуга. Уверена, для того, чтобы погасить пылающую ужасом сердцевину мифа, есть только один способ: пусть страхи, обретя слово, выскажутся сами. Понять же причину терзающего душу ужаса перед чем-то неявным, неосознаваемым -- значит, заключить меморандумы в клетку лингвистических категорий.
лариса березовчук




прелюдия



Но… словно…
а… когда…
или… не только, но и… потому что…


Если… несмотря на то, что…
либо… пока…
хотя…
что…


Так что…
ни… ведь… раз…


Якобы… так как…


Ибо… как…
чтобы…
и…




1 (страх изъяснения)



Ну, и как тебе нравится собственная физиономия в зеркале?..
Хорош! -- не бывает лучше. Ах,
чудо, как хороша! -- такой -- действительно -- с огнём не сыскать.
В особенности, если учесть,
что глядеть нам дано
только сквозь очки
идеала. Пугаемся
до смерти, с отвращением отворачиваемся,
несоответствия обнаружив
столь разительные --




Так давай, если жаждешь свободы,
сделай две вещи! Не смотри
в воду, в витрины, а дома пусть от зеркал
останется чёрная рана рамы. Либо
двойника, визави поучающего тебя
как быть, выглядеть, жить
с фотоснимков иль телеэкрана,
не раздумывая, удави.




2 (страх следствия)



Дитя с лучезарной улыбкой радостно нож в маму воткнет…
Совесть нас бередить начинает, если
мы ужом проползаем через границу закона, потакая
желаниям -- сколь сладким, столь и преступным.
Хочется, а нельзя!
Для оправдания срываем глотку в требовании
всяческих прав и свобод, чтобы возмездие отменить.
Боятся лишь те, кто знают:
наказание заслужено --




Вот почему сейчас модно
нападать на исповедь и признание:
слова о содеянном
переносят вину с проступка
на мятежную и похотливую нашу волю.
Отныне душа должна мучиться
страхом греха, которому нет прощения
-- творим был сознательно.




3 (страх цели)



А мы не любим наделённых правом приговора…
Как будто возводят Китайскую стену они
перед тем -- таким прекрасным и желанным, что должно,
да, должно обязательно! --
с нами случиться. Загадка
превращается в необходимость,
которую нужно осуществить.
Единообразия скука. Тоска. Но
никто не создал ещё лекарства, метода, что ли,
гарантирующего блюдечко
для богатства, здоровья и счастья.
Страховка -- и та -- не спасает. Тогда
внимательно нужно читать меморандум --




Лучше не знать, какую дистанцию
придётся одолеть. Расстояние
для всех -- как ни смешно -- одинаково.
Вот только у бегунов
способности разные.




4 (страх сравнения)



Вот то, что прошло,
чего уже нет --




Это -- лестница,
по которой мы будем рабами карабкаться
вверх,
до изнеможения вверх,
вверх
-- к обрыву --
с благодарностью принимая
безвозмездные
дары прожитого.




Интерлюдия I



О, святая -- международно-универсальная -- мудрость рифм!
Или Сэлинджер воистину обладал
пророческим знанием гения -- был демоном языка…
Ведь каждый и вправду застыл
над пропастью,
стоя по пояс в колосящейся урожаем лжи.


Писателям провокаций,
тайно влюбленных в божеcтвенную многомерность созвучий --
«рожь» и «ложь»,
«rye» и «lie» --
не верить нельзя.


Это -- попросту -- желания в лае заходятся
перед закрытыми наглухо
створками врат рая.




5 (страх уступки)



Уверена: в языке нет синонимов…
Да неужто этот сатрап будет столь расточительно щедр!
«Тварь» и «животное» обитают в разных мирах.
Первую Творец облек в насущную красотой «плоть»,
второму же досталось болезное смрадом «тело».
Но что поделать, если даже Отцы Церкви -- суровые
редакторы-педанты -- с горящим взором
стремились -- во что бы то ни стало --
к изяществу текста --




Вот и думай, что происходит,
когда человек в руки взял манускрипт,
открыл его:
книгу или Скрижали?
текст или Слово?
смысл понимает или постигает Закон?




6 (страх причины)



Нет, не тому, не тому в школе учат…
Зачем стремиться всё узнать о предметах, если
не суметь, в конечном итоге,
объяснить самому себе
природу ощущений или наипростейших желаний?
Ведь страдание принесут потом
не бессловесные вещи, а подобные тебе
слепцы и невежды, которые
в ужасе цепляются друг за друга,
срывая одежды человечности --




Недоучки будут до смерти
биться в конвульсиях следствий,
замирая от ужаса
перед приговором причины.




7 (страх времени)



На выдохе «All for love»
свинг заломил им головы. От напряжения
невидяще всматриваются
в олеографические нарциссы и гиацинты на полянах рая.
Под током сильной доли
который год тела вздрагивают,
а сердца бьют салют. Поют
Стинг, Брайан Адамс и Род Стюарт --




Если мелодия гимна найдена,
-- вспомнятся и слова
молитвы. Из призывно распахнутых дверей
под красными фонарями
разносятся ритмами крови
звуки службы
на мёртвом уже языке.




8 (страх противления)



Философы и мудрецы созданы из разного теста…
Между звучащим словом и действием есть окошко,
сквозь которое можно увидеть смерть.
Это мысль о них. Она убивает
смысл высоких речей и цели великих деяний. Смотрят
бесстрашно в дыру -- там клубится зыбкий туман
страха и неведения -- лишь им очарованные
мудрецы. Философам -- незачем:
знание давно превратилось в деньги, и человек
должен сам себя продавать
за ничтожно смешную цену -- отсутствие. Вот и
радуйся, ликуй! -- пой хвалу жизни
изустно, к ней прикасаясь собой --




Что за недуг поразил сензитивный ум французов,
если даже университетской профессуре захотелось
провести границу
-- для мысли и жизни смертельно опасную --
между существованием и Бытием?




9 (страх следствия)



Сколько радости в танцплощадках, завалинках, дискотеках…
В сапогах ли, валянках, туфельках, лапотках
пляшут вошедшие в сок девочки. Косая сажень, в плечи
воткнутая, рвёт рубахи парней, а залихватское гиканье
терзает ещё ломкий басок. И над всем этим
едко клубится феромонов душок:
перемешана тухлая рыба с козлиным блеянием
в корзине лихо гарцующих пар. Именно здесь
ковалась суть банальных рифм
«кровь», «вновь», «любовь».
Их практический смысл
разум падчерицей с глаз долой изгонял --



Инстинкт уже пробудился. Зачем же тогда
путать извечные техники стимуляции нужных органов
при подготовке к спариванию
с благоговейно-жертвенным даром
себя в любви к другому? В суете гормонов
вспомним изрядно подзабытую
арифметику: «я» делится
на животное и человека.




Интерлюдия II



Судьба избавила
от купаний в океане. Хотя
для искомого
вполне достаточно
ванной, мелководья
-- даже по меркам курицы -- Финского залива,
чайной ложки неостывшего компота, не говоря уже
о симфоническом полноводье Невы,
или столь же гибельных
серным смрадом традиций Понта,
который чёрный, естественно.


Отличие океана от прочих
водоемов -- озёр, морей, рек -- не вообразить даже… Пошлое слово
«без-дна» -- не помогает. Глубина
под металлическим днищем города, на волнах
удерживаемого лукавым желанием невесомости --
наглядное воплощение
любовных уз материи
-- тёмной, печалящейся и трагичной --
с незримой природой времени.


Пугает превращение длительности человеческой жизни
в меры длины. И мы
томимся страхом
вечного возвращения
к началу в водах, которое совпадает с концом.




10 (страх градации)



Ну, нет, сейчас не эпоха крушения Рима…
Титанам рестлинга до гладиаторов далеко, а на экране
-- все понимают -- литрами льется свекольный сок. Зрелище
всегда было клапаном
парового котла, кипящего в душах тех,
кто на трибунах в экстазе
исходил пузырями крика, как свою проживая
чужую победу, поражение, боль, смерть,
в общем-то -- жизнь. Главное удовольствие для глазеющих
-- чтоб ставка была по максимуму,
иначе придется вспомнить,
сжимаясь от унижения и стыда --




Вот и не станет в нашей епархии
кашеобразной толпы, где каждый каракатицей выпускает
туман достоинств. А вместо
единообразия вырастет стройное дерево
сравнения -- ветка за веткой, и все -- к солнцу
тянутся. Совершенство -- непрерывное восхождение
по ступеням иерархии.




11 (страх уступки)



Если бы кто-то, став начальником, запретил слово «хотеть»…
Ведь как обычно: «желаю -- подай».
Но кто понимает, что между ними
каньон без моста, без крепкого -- на века -- римского виадука, даже
без шаткого деревянного мостика, который верёвки,
истёртые до трухи, еле-еле удерживают.
Потребность -- сейчас. Осуществим же её --
неопределённо когда-то. Вот и прыгай
через непрожитое, недохоженное, недовыстраданное. Жжёт
провал? О, кислота вожделений
бессмертия, обожания, славы и злата --




Стоя под душем, мы
уступаем каскадёрам-безумцам
совершать смертельно опасный прыжок.
А сами, сибаритствуя, с наслаждением отдаем струям
секунды, минуты -- нужно? -- и даже часы! -- «сейчас».
В надежде услышать долгожданный звонок о награде
души и уши распахнув,
так приятно согреть лёгкие первой сигаретой
после глотка кофе.




12 (страх сравнения)



Парней в гвардию выбирает линейка…
Это оригиналы в шаманы шли:
дохляки, эпилептики, горбуны. Как оказалось,
генетический брак способствует магии
утробного воя, бубнов боя, подлинности умираний в экстазах.
Но героев всегда узнавали по единообразной стати громилы.
Униформа -- великий дар милосердия.
Блеск гимназических пуговиц, банты и передники,
«три К» у каждой нормальной женщины.
Старцы должны соблюдать «три П».
Ядрёный припев -- гвоздь песни.
Монахи утопят различия в рясе.
А в небе птицей парит мерседес, выписывая формулу красоты
«рост минус сто -- идеальный вес». Пообещай
равенство -- станешь любимым вождём --




Столпники -- папа и король --
с ужасом наблюдают, как оголодавшая толпа
грызет камень высоты, отождествив
пирог и возможность. Теория
естественного отбора с жестокостью правды
объясняет, почему кто-то
не получит ни крошки. Трагедии революций --
исключения из печального правила сравнения.




13 (страх разделения)



Тело -- сосуд…
Нет, не души.
Это -- словесное фарисейство. Ведь страдалицу
не наделили речью. Что же тогда
внутри, если наружность наша -- театральная
тумба -- сверху донизу
оклеена полной гордыни
рекламой желаний и побуждений --




На самом деле -- всё как в лесу.
Время для шелковистого руна трав,
сплетничающих по-соседски кустарников,
деревьев, с ветвями, всегда воздетыми в битве,
превращается в дидактическую иллюстрацию
сражения за пространство.
Высота -- чаша, из которой
все пьют солнце.




14 (страх условия)



Стерильность операционной…
Вид на Неву задыхается в геометрии металлопакетов. Стены
перламутрово эмалью блестят, пол залит
лаковой карамелью из прогоркшего молока. Правда,
в этом не-саду кондиционер сфальшивил
целомудрием робкой белизны
переспевшего «снежного кальвия». И
посреди коробки многометрово змеится диван:
пустота интерьера
с размаха бьёт по глазам кожаным кулаком
цвета «электрик». А душа,
не считаясь с актуальностью и престижем, -- в крик, в крик!
Спину не прислонить нигде, ничем не прикрыть --




Зеркало добрее становится даже от пятен мух.
Но присутствие человека выливает ушат
насилия, грязи, жестокости
на сверкающую безлюдьем чистоту и совершенство вещей
в фильмах Дэвида Кроненберга: он в уютном уголке
никогда не поставит кресло.




Интерлюдия III



Тело и человек -- словно конь и всадник.
Поначалу понять пытаются
друг друга, хоть скакун -- необъезжен,
брыкается. Но
через несколько лет общий язык найдут.


А потом наездник срастается с тем,
кто по жизни его помчит.
Шпорит безжалостно, понукает,
зачастую накормить забывает, иногда,
в скачках едва ли не до смерти загоняя, понять не желает:
преданность являет себя в клочьях пены,
падающей на окровавленные бока.
А пока -- путь в радость,
и, красуясь, погарцевать кентавром приятно каждому:
кто -- заржёт, а кто -- задиристо расхохочется.


Увы! Человек не знал,
как жесток ростовщик, придумавший
брать процент не с него, а
с лишенной рассудка и речи безответной коняги.
Стёрлись зубы.
Копыто подкову не держит.
Грива и хвост поредели до прозрачности паутины.
Брусчатка плаца превратилась в зыбкую топь,
хоть хозяин -- по-прежнему гордый -- такого желает,
что стал тяжёлым, как сеть прожитых лет. На него
смотрит кляча, плачет. Тот, знай, твердит:
«Старый конь борозды не испортит».
Верно.
Остается, понурив голову, уйти в огонь.


А человеку -- взлететь.




15 (страх изъяснения)



Поутру ребенок капризничает, в школу идти не желая…
Помнит ли родительница
о застенках сравнения,
куда малыша неизбежно посадит
контрольная по математике либо опрос по истории?
Отметка -- жестокое зеркало. Хотя
отражение до судорог довести может,
люди с детства смотреть
на себя -- как чужих -- приучаются --




Боязно человеку осознавать себя
в мире дикой природы, где естественный отбор
выносит вердикты. И приговор --
кому тянуться к солнцу,
а кому оставаться в основании
пищевой пирамиды --
не обжаловать.




16 (страх времени)



Пауки, богомолы, саранча, скорпионы, жуки-дровосеки…
А личинки одни чего стоят!
Рептилии тоже выглядят воплощением ада, не говоря
о змеях и прочей живности червеобразной.
Она всегда у порога яви стоит,
хоть в триллерах и кошмарах
наполняет пустоту философских метафор
«враг», «иной» и «чужой» пугающе плотной материей тела.
Зло и Порок обрели в этих немыслимых формах исток
иконографии. Ну, крокодил -- понятно: зубы и пасть
угрожающе соразмерны величине человека.
Но кузявочки и букашечки, крылышки, членики, усики
и прочая игрушечная дребедень --




Так выглядят обитатели мест,
называемых «прошлым» -- там, где нас ещё нет.
Потерпи немного. И может, то,
что будет жить на планете спустя…, от ужаса
на мгновение изменит магнитное поле планеты,
увидев во сне, как,
дрожа хелицерами над останками словесности,
литератор Скидан сцепился с нео-софистом Секацким
в поединке за гниющую добычу.




17 (страх причины)



Иллюминатор -- не просто дыра сквозь металл в фюзеляже…
Так приятно, с комфортом
откинувшись в кресле, властелином заоблачного
безлюдья созерцать
малость земного. Забываешь:
новое око из стекла свысока глядит --




А после полёта
-- в утро из утра --
сонливость -- до головокруженья -- нахлынет, и
прилипнув глазом к тротуару,
будешь медленно-медленно осознавать
свою ничтожность
перед скоростью рукотворного птеродактиля.




18 (страх невозможности
соединения)



Все любят забавы…
Но у каждого -- игрушки по возрасту.
Старики тешатся собственностью -- движимой и недвижимой,
воспоминаниями, чужим счастьем.
Молодым подавай удовольствия тела,
мечты, перспективы. Бессмысленны
инвективы эгоизму тех, кто друг друга окликнул
с противоположной стороны улицы:
даже если рука протянута, её всё равно
не достать, не пожать --




Вот если бы любой мог
заранее рассмотреть в деталях, как происходит
смена караула,
которой не избежать никому.




19 (страх причины)


Платон с Аристотелем -- живы: они не умрут никогда…
Первый папой Карло придумал завод,
где деспоты и тираны
строгают из чурбачков Буратино
-- всегда одинаково наглых, глупых и жадных.
Второй был метрологом
на все века, поняв, что нет гребёнки, под которую
можно стричь людскую -- разновеликую -- поросль.
И потому выпустил рост на приволье:
давай! -- пока не ударится темечком
в потолок. Но хватит сил -- так можно крышу пробить.
И хлынет новый потоп --




Жизнь -- хочешь не хочешь --
обучает жестокой философии состязаний
на гаревой дорожке прожитого.
Легче от этого не становится.




Интерлюдия IV



Тебя позвали.
Оглянись и прислушайся, стараясь понять, кто окликнул.


У людей и природы
разные голоса.
И языки иные.
Вот если бы Творец две школы открыл
и каждому два комплекта дал бы учебников по лингвистике.
Ведь оба наречья -- родные.
А так -- обречены путаться
в этой безжалостной казуистике, над собой издеваясь,
изматывая до неврозов
любимых и близких.
Годы, если низать их на четки,
покажутся короткими до невозможности.
И запоздало грозы грянут
-- то ли раскаянья, то ли позора.
Напорется на риф жизнь.


В пропасти между инстинктом и мыслью
носится пепельно прах.
На дне миф свернулся кольцом,
соприкасаясь концом и началом, зовуще поёт Сиреной,
как будто доносится эхо пира Валхаллы. Одно
крыло у него кисельно полощется
слизью спариваний и рождений.
Второе -- бьётся в агонии,
от хрупкости в тлен превращаясь.


Человек в страхе и трепете
трен «Избави, Боже!» к небу возносит,
сада райского алчет. Природа же
-- не со зла, от безразличия --
тычет в землю
когтистым перстом «надо».




20 (страх условия)



Крутят отроки спираль освоения мира…
В будущем зарыты на каждом шагу сокровища.
Родной дом вздрагивает
незримым сердцем, когда
воздушным шаром
раздуваются горизонты судьбы.
Но все к Рубикону подходят --




Горе, если понимаешь:
телега с ярмарки возвращается,
гремя на ухабах пустотой,
потеряв подкову, кобыла хромает,
а ездок не знает,
куда ему править.
Попросту -- некуда.




21 (страх противления)



Не смотри с высоты на толпы людей…
Наверное, мазохистами были операторы, фотографы,
запечатлевшие в картинках правду того,
что потом назовут «историей». На стадионах
беснуется новыми гладиаторами не команда бравых парней-
футболистов -- нет, трибуны единый рот раскрывают,
горло рвут в крике. По улицам в Красную площадь
полноводно втекают тысяченогие реки, и
незримые мастера начинают мостить
головами эскалатор, который белкой мается в колесе.
В круговороте, стоя на месте, топчут незримую плоть времени.
А идут -- в никуда. Только символы
чувств и власти -- флаги, хоругви, плакаты, штандарты --
удостоверяют попытки коллективного тела,
прикованного к скале, пошевелиться --




Лишь эта живая брусчатка
позволяет заснять -- тем самым сделать наглядным --
суть каждого. Ступая по ней, бес мыслит
именно Броуновым движением атомов
в тектонических катастрофах
революций, ходынок, парадов.




22 (страх разделения)



Ведь надо, надо решиться…
Конечно, в стаде легко превратиться в иголку,
а стая метеором носится, повторяя движения вожака. И опасность
коллективным рычанием и оскалом
прогнать легче. Во всеединстве всё общее:
когти,
пушки,
клыки,
территория для экономики и охоты,
время, чтоб задирать в экстазе хвосты,
одинаковые способы убивать, властвовать и работать,
хором поющие в унисон газеты,
самцы и самочки -- теперь без обид и комплексов пола --
радуются демократии промискуитета.
Только тоска повторений в тотальности отражений
точит. Черта --
неизбежное выпадение из потока,
что б там о превращениях не говорилось в «И-Цзин».
Не попадёт в сети умная рыба,
и, спасаясь от обжитых инстинктом путей
миграции, движимая надеждой, поплывёт
разбиваться о роковой порог -- выбор --



Разделять можно только разное. На рынке же,
где у всех продавцов товар один,
-- выбрать нечего.
Так возможности сводятся к тривиальному: купить -- не купить.
Пир свободы не состоится.
Многоопытный Уильям Шекспир,
хорошо разбираясь в сути вопроса,
попросту подставил Гамлета. И тот вынужден был
вместо экзамена по лингвистической казуистике
трагической практикой поступка
проиллюстрировать разницу
между частицей, жизнь отрицающей,
и вызывающе бесстрашно проведенной
чертой границы.






23 (страх соединения)



Когда воображением
-- единственно человеческим свойством --
замедлишь суетливую прыть сознания,
тем самым полет облаков и движение к солнцу растения
ускоряя, -- тебе откроется
веры исток,
разуму непостижимый. Страх -- немыслимый динамит --
взрывает смысл и цель
нашего -- мгновенного -- присутствия в мире.
И мы заживо в прах превращаемся, стеная жалобно,
рассеянные, носимся, плача о доме и о любви.
Лишь отсутствие нам коварно подставит зеркало.
И в отражениях прошлого
с ужасом обнаружим, что
дано «венцу творения» носить, холить в себе, лелеять, копить.
Униженные без меры, в ничтожности попыток
умом осилить пределы
длительности и тела,
к Тебе возденем руки в мольбе --




Опять урожай груш. У беры
аромат дынный. Синицами у качелей
щебечут дети. Прозрачно-влажной эмалью
сочится, стынет сок, покрывая складки
августовского повечерья. Косые лучи
-- струны виолончели. Ветер-смычок
теперь не спешит, растягивая звук
финала. Маттиола, петуния и душистый табак
курят ладан забвения. Сладко,
свободно дышится, коль наглядны примеры.
В лад первой звезде
звоночки стада дискантами вторят
-- складно так --
басовито-неторопливой мелодии
дальних звонов, укрывающих
порфирой покоя природу:
она -- радостно, необходимо -- прожила еще один день.
А ты -- со всем и во всём.
Благодаря Творца, который везде,
глаза -- почему-то -- утрёшь. Это
и есть
вера.




Постлюдия



Боишься?
Так службы не избежать всё равно.
Сочиняй сам,
либо тебя подчинят.


Жизнь заставит соединять такое,
что ужасы парадокса
покажутся соломенным чучелом на огороде приличий.
Сидя в многоместном номере
захудалой провинциальной гостиницы,
будешь покорно завязывать
одинаковые узелки утрат на верёвочках каталогов;
превратишься в соединительный слой
между шестерёнками слов,
ещё имеющих плоть значений,
для бесперебойной работы неумолимой механики языка;
длительность жизни
приведут к знаменателю достижений,
опредметят в престижных вещах.
И наш последний вдох
-- что он отметит? --
-- отменит ли он? --
человеческую -- до конца -- и такую неистовую
волю
понять.
Затем уже, как получится,
словом и в слове
изъяснить
условия для сравнения
причин, целей и следствий
во времени, чтобы не уступить
градациям разделения.
Быть может, тогда обнаружится то, что пугает --
смысл неимоверного для ума и души груза --
противление: его исконная темнота
из «а» и «но» выползает.


Наверное, имеется только один настоящий предлог для этого:
уходя, навечно соединить
жизнь и себя
союзом.


15 апреля -- 12 июня 2000 года
Санкт-Петербург