Я уже привык писать предисловия ко всем своим книгам, даром что никто
не читает ни предисловия, ни книги, -- но на этот раз буду краток.
«НЕОН» замышлялся доброй книгой, нежной; прощальной. Однако столько
всего еще впереди, оказывается, что прощаться мне преждевременно и -- совсем
-- не с кем. Каждый раз думаешь: «хуже уже не будет», и все ошибаешься,
ошибаешься...
Так что вот. Предостерегаю молодых поэтов (я сам уже старый, мне 28)
-- не любите никого. Лучшие стихи пишутся, когда никто не близок, ни за
кого и гроша ломаного не дашь. Соответственно, мыслишь о том, что тебя
не касается -- о вечном. Трагедия -- удел праздных людей, а любящий, какие
бы страдания ни претерпевал, все-таки комедиант. И суетливый комедиант.
Теперь о переводах. Мое поколение не получило классического образования,
для нас любые языки, кроме родного, мертвы. Наверное, это плохо. Мы не
знаем ни Гомера, ни Бодлера -- мы знаем их переводы. И каждый переводчик
ломал, себе в угоду, не только слог оригинала, но и собственный слог, слог
русской поэзии -- в целом. «Русский» Бодлер или «русский» Блейк для многих
из нас значили не меньше Есенина или Блока и уж, разумеется, больше сплошь
«переводных» (по сути своей) Брюсова и Гумилева. Переводы -- некая фантомная
поэзия, не принадлежащая вполне никакой литературе, никакому языку.
Я поучаствовал в умножении призраков.
28 июля 1997, Екатеринбург
1. УГОЛЬ ВО ЛЬДУ
«Живи со слякотью внутри...»
«Ангелы Падали»
НЕПРОЩЕННЫЙ
* * *
Оранжевые сумерки
Смыкаются в кольцо.
Заглядывает с улицы
Любимое лицо.
Молчит и улыбается,
И дышит на стекло.
И пятна расползаются --
Кроваво и светло.
Блаженная бессонница,
Кошмары -- без конца...
Она сама дотронется
До моего лица.
* * *
Она неверна, словно уличный свет,
А уличный свет -- у ночных дверей...
Но этой ночью со мною нет
Тени от фонарей.
Она наивна, как облака,
А что облака могут понять --
Земля немыслимо далека,
И слез уже не унять.
Она невинна, будто вода,
Весь день бегущая по стеклу,
И мне в нее не войти никогда,
А выйти -- на каждом углу.
Она -- такая простая -- а ты
Всего лишь ее отражение здесь:
Я шел на свет упавшей звезды
И напоролся на жесть.
* * *
Половина лица в тени,
Половина -- уже в воде.
Мы остались с тобой одни
На далекой звезде.
Между нами дрожит не газ,
Не вода -- будто жидкий свет
Омывает, качает нас
На одной из планет.
И слова здесь горят, едва
Ты их выдохнешь -- изо льда...
И сгорают мои слова
Навсегда.
О, пожалуйста, замолчи!
Я хотел бы смотреть века
На лица твоего лучи
Через облака.
* * *
Она сидела, закрыв лицо
Такой же бледной рукой,
И тонкое золотое кольцо
Горело светом и тьмой.
Тени прошли по ее лицу,
Но бледным осталось оно --
Видимо, лишь золотому кольцу
Отсвечивать суждено.
Она сидела напротив меня,
Глядя сквозь пальцы в пол,
И то просила добавить огня,
Пока еще я не ушел,
То плакала. Затем, до конца
Рассматривая кольцо,
Она сняла руку с лица -
И с нею сняла лицо.
* * *
Разбилось черное колечко
На три куска
Упали блики словно свечка
Моя тоска
Пока пылает под ладошкой
Ее лицо
В расколотое чайной ложкой
Возьму кольцо
И разниму его на части
Своей рукой
Я разобью чужое счастье
И на покой...
* * *
Побитый судьбой, виноватый, баюкаю госпожу
Остатками слов и страстей, игрою теней на подушке
От свеч, горящих сквозь пальцы... И я сквозь пальцы гляжу:
Если ты спишь -- и видишь... Дерни во сне головою --
И небеса разлетятся, словно гнилые доски.
* * *
Ты зашла в туалет, завизжала --
Мышь метнулась под ванну! Она
Слишком быстро, правда, бежала --
Ты не видела даже пятна.
На сетчатке твоей догорая,
След и в памяти догорел...
Это вовсе не мышь, дорогая,
Это я на тебя посмотрел.
* * *
Нашел я розовый карандаш,
Хотел бы сердце им проколоть --
Но это просто ночная блажь,
Просто больная плоть.
Нашел я душу как раз по себе,
Да не сошлись мы с нею в цене.
Что ж, если я не нравлюсь тебе,
Значит, дело во мне.
Нашел я слово из тысячи слов,
Только не знаю, как записать:
По-человечески -- выйдет число
Или мать-перемать.
Надо жить проще -- не находя
Того, что тебе не принадлежит.
Жить, как вода: во время дождя
Вода просто бежит...
* * *
Долгим кашлем в нежилом
Доме обитать.
Вместе с ним пойти на слом --
То есть полетать
И с концами... Никогда
Не напоминать
О себе: идут года...
Ты хотел узнать.
* * *
Стулья, стены, потолки...
Кольца падают с руки.
Скоро и сама рука
Упадет наверняка.
Что останется? Молчи!
В изменившейся ночи
Только тени, только блеск
Укатившихся колец...
ПРИСТУП
Мне шарахаться в темноте от угла до угла, куском каменеющего угля плыть
и плыть по неонным рекам,
Оставляя куски себя, остывая, стеная, скорбя, заходя из неона во тьму,
чтоб во тьме дать работу рукам и векам:
Только тени ловить на сырых потолках и остаться с известкой в душе
и в руках, ничего не поймать, не понять, не успеть --
Не догнать перед тем, как ложиться спать, перед тем, как расправить
постель, перед тем, как раздеться, нырнуть --
перед тем, как уснуть, захрапеть,
Распугать, разогнать мошкару стекловидных, жужжащих и жалящих душ,
всех молящих и плачущих, невесть зачем налетевших сюда и клубящихся над
перекошенным ртом --
Разбросать их несвежим дыханьем и остаться совсем одному, окунуться
во тьму -- и у самого дна обнаружить кошмар, и потом
Тяжело подниматься туда, где кончаются лед и вода, и очнуться в поту
-- я очнулся в поту, я весь мокрый, ко мне прилипает тело:
Только некому пересказать то, что видел -- чему не бывать; то, что
было, плыло, горело --
Шевелить губами, шептать, гладя волосы или плечо, и закуривать в темноте,
и гасить, и курить еще, с равнодушной усмешкой легко рассуждать о работе
века --
С этой тонкой улыбочкой, чуть виноватой, ядовитой ухмылкою -- легкой
бравадой перепуганного до истерики одинокого человека...
БЕЛЫЙ ШЕЙК
Дневник обездоленного
* * *
Я остался один без тебя
Одиноко мне
На постели бурчать животом
Слушать некому
В синем небе качать головой
Пусть отвалится
Кто остался один без тебя
Словно звездочка
* * *
Без тебя эта ночь пуста:
Не горит ни одна звезда,
И ушла в облака луна...
Без тебя эта ночь -- темна.
Этой темной, пустой пойду
Вдоль по улице -- подожду,
Не догонит ли кто, когда
За окном погаснет звезда...
* * *
Собака лает за окном --
Отдышится, опять зальется...
Собака лает об одном:
Она не плачет, не смеется,
Она покоя лишена
И лишь об этом сообщает...
И над собакою луна
Слепое небо освещает.
Чего не видно из окна,
Того на свете не бывает...
Ушла за облако луна --
Собака пуще завывает.
Квадраты желтые горят,
И голоса гудят во мраке...
Но черный грезится квадрат
Ополоумевшей собаке.
Собака стихла, а луна
Поблекла, словно стушевалась...
Внутри немытого окна
Зажженной лампа оставалась,
Она горела целый день,
Еще и вечером чадила...
И вот на собственную тень
Собака села и завыла.
* * *
Снова один. Орут воробьи.
Над головой -- окно.
Там, за окошком, вещи мои,
Кто-то еще... Все равно
Снова один -- на лавке сижу,
Сладкую воду пью...
Ни на кого я зла не держу
И никого не люблю.
Вот и бутылка моя пуста,
И сигарета -- дотла...
Если бы встретила темнота,
Если б она -- ушла...
* * *
Она слепая, и мне не понять
Ее движений -- я должен лишь,
Когда она упадет -- поднять
И успокоить: «Не плачь, малыш!»
Но каждый раз, когда из грязи
Я достаю ее, матерясь,
Она уйти от меня грозит
И -- окунуться в грязь.
Я для нее -- лишь позор и боль,
То же -- она для меня.
Видимо, это и есть любовь:
Достать -- уронить -- поднять...
* * *
Уеду-ка отсюда
Куда-нибудь туда,
Где чистая посуда
И свежая вода.
Построю там избушку
И заживу тайком:
Уговорю старушку
Ходить за молоком,
Устроюсь на работу,
Наколочу гвоздей
И дам себе заботу
Воспитывать детей.
Не надо много денег,
О чем еще мечтать:
Хватило бы на веник,
Чтоб мусор подметать,
Чтоб лесенка резная,
Чтоб каждый уважал...
Никто и не узнает,
Откуда я сбежал.
СЕДЬМОЙ БЛЮЗ
Ты ходишь по комнате голый совсем,
Беспомощный и ничей.
Ты в этой гостинице голый совсем,
А номер пустой и ничей,
И скоро начнется в номере семь
Блюз бессонных ночей.
За красной бессонницей спутанных штор
Не видно снаружи ни зги.
За красной сумятицей вьющихся штор
Не видно, братишка, ни зги:
Теряется где-то в горах коридор
И там же стихают шаги.
Ты двигаешься посреди темноты,
Боясь хоть на миг замереть.
Ты двигаешься посреди темноты,
Боясь до утра умереть.
Твои зеркала и постели пусты --
Но это как посмотреть.
С тобою по комнате ходит ничей
Приятель -- он очень простой.
На койке твоей растянулся ничей
Приятель -- он очень простой.
Звенеть ему загодя связкой ключей,
Ты знаешь -- номер пустой.
БУДУ КНЯЗЬ
* * *
Боги по небу плывут
И не значат ничего,
Кроме нескольких минут
Для зеваки одного,
Обнаружившего вдруг:
«Боги на небе живут!»
И зеваку взял испуг:
Лишь на несколько минут
Он шагнул куда-то прочь,
Зазевался -- и во тьму...
Он не знал, что в эту ночь
Боги спустятся к нему.
* * *
Чернее носорога
Железная дорога
Летят вагоны синие
В болотах и снегах
Уснула спозаранку
Добить во сне гулянку
Страна моя Россия
У черта на рогах...
* * *
Если в это болото
Не примут меня -- не беда,
Буду князь все равно.
Буду квакать на камне,
Одной заунывною нотой звеня,
Воспевать
Погнушавшее мною говно.
Мы из грязи да в князи,
И с этаким счастьем в горсти
Умываем лицо...
Сколько волчьей тоски!
Сколько рыбьей тоски!
А еще половина пути...
Буду князь,
Да и дело с концом.
* * *
Восемнадцатое мая,
А за окнами зима.
Ничего не понимаю --
Может, я сошел с ума,
Но мне кажется, что лето
Не наступит никогда...
Мы в России, где куда-то
Уплывают поезда,
А за окнами погода
Неизменно хороша,
И за пазухой у Бога
Млеет заячья душа...
* * *
Вспомню я песенку,
Песенку грустную,
Как подо мною
Ступенечка хрустнула -
Долго ли выдержит
Ветхая лесенка
На небеса?..
Вот и кончилась песенка.
ВЫХОД
Надо просто уехать -- на время, на час отлучиться,
Отвязаться -- не веря, но все же надеясь, что что-то случится:
Что-то подлое, черное, жуткое, что-то непоправимое -- чтобы
Я вернулся чужим и в чужие места, как тогда --
из вагона в сугробы,
И вокруг только снег, и в метели не видно ушедшие годы,
А по снегу идут не мужчины и женщины, а существа
неизвестной породы,
И ни с кем я не скован ни кольцами, ни месяцами в постели --
Чтобы только чужой гастроном, остывающий кофе, дорога в метели,
И случайная книжка в единственной сумке, набитой едой и бельем
до отказа,
И квартира, куда не ступала нога ни моя, ни любимой моей,
ни врага -- и ехидный оскал незнакомого мне унитаза...
Надо просто уехать и скинуть с себя эти петли, крючки
и веревки,
И в родительском доме ходить, как хозяин, и с хрустом носить
дорогие обновки,
И на кухне читать до утра; сигареты, одну за другою,
высаживать в форточку -- дымом завесить
Потолок, и в пол-пятого мама заглянет ко мне -- в бигудях
и в халате, и скажет, что хватит уже куролесить,
А наутро проснусь я один -- все уехали, я господин
телевизора, библиотеки,
Ванной комнаты... Странные сны я стряхну, помотав головой --
про любовь и предательство, и про неонные реки...
Надо просто уехать, ни с кем предварительно не говоря,
никому не оставив ключи от квартиры,
Не заботясь нимало о том, сколько здесь выпускают журналов,
листовок, газет, и кому затыкать эти дыры,
И про деньги хотя бы на час позабыть -- как и не было их,
и не будет, наверное, долго, --
И признаться, забытую книжку раскрыв, Достоевскому:
«Знаешь, родной, из меня не получится толка...»
Надо просто уехать и лечь -- не на дно, так на печь,
чтоб не только я сам -- даже тень никому не мешала,
И лежать на печи, ощущая собой кирпичи, и на них
мое бренное тело как будто бы век и лежало,
Неприметное, голое, странное, Богом данное или природой --
какое мне, в сущности, дело! --
Лишь бы дальше дышало, жило и всходило, как тесто,
и с печки текло это самое тело...
Надо просто уехать, с единственной целью -- хотя бы