Сулема

Speaking In Tongues
Лавка Языков

Александр Плоткин

СУЛЕМА



Полдня мы ходили и не могли снять квартиру. Все было сдано отдыхающим. Стоял конец августа. Одни хозяева посылали нас к другим. Мы устали , и в какие-то дома зашли по два раза.
На улице показался маленький деревенский дед. За двадцать метров он начал улыбаться и подмигивать, а потом пошел осторожно и плавно, как будто хотел нас поймать и боялся спугнуть. Он подошел вплотную , наклонился и сияя сказал:
-- Израил и Пиночет не любят Советскую власть. А она самая лучшая!
И быстро прошел дальше.
Ленька длинно и мрачно засмеялся. -- Нет, ну это же надо, а?
-- Я думал, он хочет квартиру сдать, -- сказал я.
Женька, Ленькин младший брат, подвигал кадыком и глазами. Он очень устал. Рано утром мы выехали из Москвы.
-- Ладно, пошли дальше. Надо еще спрашивать, скоро семь часов, -- сказал Ленька.
Мне малодушно захотелось развернуться и уехать. У нас были тяжелые рюкзаки, а Женька тащил еще этюдник и связку подрамников.
-- Давай вот тут спросим, -- предложил я.
-- Наташка! -- закричал Ленька.
Навстречу улыбаясь шла какая-то его московская знакомая.
-- Вы отдыхаете тут?
-- А вы что делаете?
-- Да вот, квартиру ищем.
-- Сейчас я вас устрою. Снимите нашу. Мы сегодня уезжаем. Пошли.
-- Кукла ты наша, Кукла, -- сказала Наташка дворняжке у входа в дом. Та поднялась и завиляла хвостом.
Всех, кто снимает квартиры, в Ферапонтово называют художниками: "У нас прошлым летом жили три художника из Ленинграда, сам -- инженер, жена -- учительница и дочка в пятом классе".
Хозяйка, старушка лет шестидесяти пяти с легким телом и светлыми глазами, в старой чистой одежде серого цвета, обрадовалась и повела нас на террасу, которую сдавала. Терраса была построена из симпатичных желтых досок. На окнах с мелкими стеклами висели тонкие занавески. Сквозь них светило розовое вечернее солнце. Пахло небогато и чисто, мытыми досками и сухарями. Рядом было озеро. Наташка с мужем и дочкой уезжала.
-- А вы на сколько? -- спросила хозяйка
-- На две недельки.
-- Ну и хорошо.
-- Вот Наташка с мужем, -- сказал Ленька , -- они живут, погрузились в быт, решают все время какие-то проблемы, как будто больше вообще ничего нет.
Я понимал, о чем он говорит. Мы оба закончили технический ВУЗ, и не знали, как жить дальше и как относиться к миру. В последнее время мы стали друг друга раздражать.
-- Надо завтра в магазин сходить, -- сказал Ленька. -- Тут, представляешь, магазин только летом. Зимой сами хлеб пекут.
Хозяйка пригласила нас выпить чаю. Мы взяли сыр, баранки и пошли. За деревянным столом без скатерти сидел знакомый маленький дед. Похоже, он делал вид, что нас не узнал. Мы ждали подвоха. Женька молчал. Ленька еле проронил два слова. Я старался поддерживать беседу. Дед говорил приятным быстрым говорком и рассказывал, сколько в этом году раков. Вдруг на лице у него снова появилась хитрая торжествующая улыбка. Глаза заблестели.
-- Гитлер хотел надеть на шею ярмо, -- сказал он без всякой связи с предыдущим, улыбаясь, как будто из-за угла. -- А лопнул, как мыльный пузырь!
В остальном он держался как нормальный человек. Вел хозяйство, угощал жидкой ухой из окуней, не отказывал в наших просьбах, но когда на него находил бес, неожиданно подходил и повторял отточенные формулы:
-- Раньше жили бедно, радио не было, электричества не было. А теперь всюду лампочка Ильича! Вопросы есть? Никаких вопросов нет!
Я пытался добраться до истины и спрашивал:
-- А у вас до коллективизации было сколько коров?
-- Три, -- говорил он, -- и еще овцы. Но тут же дергался и снова повторял про лампочку Ильича.
-- Зачем он тебе нужен ? -- кривясь говорил Ленька. -- Ходит себе , и пусть ходит.
Хозяйка была совсем другим человеком. Рано утром, стоя на крыльце и глядя на рассеянный северный свет , который шел со всех сторон, она говорила умиленно: "Солнышко так радуется, так радуется". Втайне она была религиозной, хотя иконы дома не держала . Дед иногда называл ее отсталой. Поддерживать контакт с Ленькой стало трудно , и мне нравилось разговаривать с хозяйкой. Она говорила кратко, но точно, с красивыми северными "баушка", "одевалье", "подушенка". У нас установилось взаимопонимание .
К концу недели пошел дождь. На террасе стало душно, сыро и тесно. Ленька лежал с книжкой Томаса Манна на раскладушке. Разговаривать не хотелось. Из разговоров все время получалось одно и тоже. Женька слазил на чердак, попробовал писать этюды через слуховое окно, но скоро вернулся. Я надел сапоги и пошел гулять. Женька собрался со мной.
Когда мы дошли до соседней деревни, дождь перестал, и на небе появились мутные белые пятна.
На дороге лежала стая деревенских собак. Среди них выделялся породистый рыжий колли. Когда мы подошли, он поднялся и побежал за нами. Мы прошли всю деревню и двинулись дальше. Я бросил палку и пес ее радостно принес. Он играл, прыгал и весело бегал вокруг. Потом он стал хватать зубами за рукав то меня, то Женьку, как будто хотел идти за руку. Собака всеми способами давала понять, что хочет остаться с нами.
-- Интересно, откуда он тут? -- спросил я. -- Надо бы с его хозяином поговорить.
-- Может в Москву его взять? -- сказал Женька.
-- Ты возьмешь?
-- Куда ?
Мы ушли далеко и возвращались долго. Пес бежал с нами.
Когда мы вернулись в соседнюю деревню, из дома выскочил человек и закричал. Пес прижался к земле. Тот схватил его за загривок, поднял и бросил в дом.
-- Теперь он его будет бить, -- сказал Женька.
Получалось, что я предал собаку.
Дома я рассказал это все хозяйке.
-- Здесь художник был из Москвы. Это его собака. Он с одной местной женщиной сошелся и жил у нее год. А потом ее бросил, уехал в Москву и собаку здесь оставил. Теперь собака всех москвичей просит, чтобы ее обратно в Москву забрали. А женщина за местного замуж вышла. Он собаку ко всем ревнует и бьет. Жалко. Ну так уж вышло. Ты же не знал.
-- Ты, Виктор, сформирован семьей, и сам не можешь сделать ни шагу, -- нервничая, но стараясь держать поучительный тон, говорил Ленька. -- Со стороны это сразу видно. Ты никуда не можешь отойти от того, что в тебя вложили. Пора задуматься. У тебя уже возраст.
-- Ну, а ты-то что? Сам ты что?
-- Я по крайней мере о себе кое-что знаю. Я, например, знаю, что так называемой реальности не существует и мы ее творим сами.
-- Ну, ты это прочитал. И дальше что? Дальше что?
Пришло время уезжать. Мы собирали рюкзаки. Хозяйка вошла и молча встала у двери. Руки висели вдоль чистого серого передника.
-- Ребята, -- сказала она, -- я думала вы люди такие хорошие, а вы хотели нас сулемой отравить.
-- Какой сулемой ?
-- А вы на чердак-то все лазали. А у нас там мука в мешке на зиму стоит. Вы ее сулемой и полили. Вас в институте учили.
-- Да что вы!
-- Да. Зачем, ребята? Мы уже с дедом старые. Скоро сами умрем.
-- Женька, ты разбавитель там не проливал?
-- Ну что ты.
-- Зачем же так, ребята?
-- Где мука? -- спросил я.
Она втащила в дверь полмешка муки. Я впервые видел ее так много. На вид было ничего не понятно. Я взял алюминиевую ложку, зачерпнул муки и положил в рот. Вспомнился фильм про Миклуху-Маклая. Хозяйка сразу повернулась и вышла.
Вошел дед. Он проявил себя неожиданно с сильной стороны:
-- Я считаю ее поведение неправильным.
-- Зачем было эту дрянь есть? -- сказал в автобусе Ленька. -- Что ты кому доказал? А если б там что-нибудь было?
Женька прижимал к себе связку этюдов.