Speaking In Tongues
Лавка Языков
Метафизическая река Ютта Серенсен
O saisons, o chateaux,
Quelle ame sans defauts?
Rimbaud
Мы медлительны в движениях и откровенные во взглядах
Мы голоса пустыни прикованные к молчанию
Мы идолы и любовники застигнутые внезапно
мы — змеи в траве
мы — птицы теней
мы — рыбы в ручьях
мы — руки ветвей
В ответ о чем молчит эта полночь?
о том же, о чем и все остальные? —
любительская видеосъемка: с экрана пустой квартиры,
звуки из крана, с мерцанием,
сплетаются косами дыма,
раскалены до белого
связи их обручальные.
Он ловит на перекрестки
черных креповых лент асфальта
Он — мягкий, сухой, серый.
Лапка лисы в капкане
Берцовая кость святого
Воздух без консерванта
Предупрежденье о шторме
Перышко альбатроса
Пуховка покойной актрисы
Город странных блядей и любителей пива с холявой —
обезвоженный жаждой и плоский как ласт.
На скамеечке — панк с резкой пиской в кармане,
модный фраер и в меру дешевый эстет.
Город долгих речей в кумаче и старушек ворчливых.
Город узеньких глаз по утрам и смеющихся лиц,
параллельный реке, по осеннему серый:
безмятежно серьезный,
средней школы, почти, выпускник.
Без горячей воды, в новостройках — бесстрашный,
и с еблей,
по собачьи простой, как стаканчик воды —
город будущих леди
в тоске гарнизонной, и стройных покуда.
Дочерей офицерских, город,
жен — рядовых.
Равновесие мака и конопли котлованов —
эфедриновый торч и разглаженный хрип.
Кухня, киндер и кирха — снаружи и похоть
юных талантов, их танцы нагие — внутри.
Между влажностью губ и в преддверие страсти,
«Дай мне шанс!» — время жить и свободно любить,
время врать и бесстыдно стареть на руках матерей,
как христос. Город с кладбищем в центре и парком
над самой границей
птицы знают, как следует знают — надо лететь.
Он похож на павшего в схватке с желтухой
Дракона.
Лапы — вверх! и вспучено брюхо,
но шевелится рудиментарный, чудовищно чуткий
отросток
под хвостом и у самого корня хвоста.
Это просто,
как плата за чуткую страсть — гоноррея.
И город —
в руке размокающий порох.
На заре скользкий мозг посещает свинец...
Дай мне шанс! возродиться не здесь
и не здесь умереть.
Дай мне шанс возвратиться сюда
и исчезнуть опять.
Мы скрип несмазанных дверей в заброшенных домах
Мы спины мегалитов утонувших меж времен
Мы смысл потерявшие слова живущие секунду страха
мы — тени гости тьмы
мы — зомби субботы
мы — куклы из воска
мы — крохотная часть ничто
И не о нас говорил Заратустра: дети Венеры и Будды —
помехи на телеканале, случайны и тем не мене:
когда мы любим друг друга, — мы любим честнее и чище,
поскольку за нами маячит расставание и безразличие.
Об этом напоминает часть ветра
залезшая в щелку
меж животами
- Он липкая лента для мух
- развешенная над прилавком
- О — сладкий и ядовитый.
Камера без окон
Отверстие в свирели
Докуренная сигарета
Прерванный акт
Замшевая перчатка
Голос живого бога
Там —
медленный ветер и тихий паром на Меконге
танцуют,
как танго, начало ХХ века.
Повадки лисы у принцессы
и дождь по сезону.
Там —
при сравненье с любовью,
опиум черный невинней забавы.
Бордель —
за бамбуковой перегородкой
пьют осторожно секунду влечения.
Жемчуг и лотос. В небе над морем
Дракон многоцветно ловит свое отражение белое.
Китайская луна в его когтях.
Зеркальная страна:
дневная любовь, утомленность сиестой.
...задернув жалюзи в сон разума уходит день...
Там небо как сапфир в ручонке кхмера.
С изяществом полночного портье
танцует,
как фокстрот,
ХХ век танцует.
На самом острие.
Кровь стынет на стекле. Проказа и чума.
Он манго сжал в руке и сок течет, течет.
«Они умрут еще до наступления утра»
Там —
ветер танцует-танцует,
как танго, начало ХХ века
прижавши паром к желто-грязной реке.
Мы сцена для скучной пиесы с выстрелом в окончание
Мы горькие губы похмелья любовное недомогание
Мы жертвенник жертва и жрец смятые в совокупление
мы — сны без стыда
мы — трое в одной постели
мы — горький сок травы
мы — сладкий запах тлена
С сорванной крышей, без тормозов, вниз по теченью реки,
прочь от заката, навстречу заре,
не обретя покоя в вине, до тошноты
тени из танца гоня, прочь, рассекая движением ночь;
плеву тараня драконьим дыханием — рот в рот, —
там, где яремная вена вопит о ласке клыков —
двигайся! пьяная девочка, с сорванной крышей, без тормозов.
- Он жаждет повиновения
- чтобы вцепиться и впиться
- Он — тайное откровение, полностью герметичное
Тяжелое плотное тело
Крестик между ключицами
Отрывок беззлобного детства
Кондом на сухом асфальте
Гаснущее беззвездье
Горячая точка в финале
Люби меня как это можешь ты.
От первой крови, в теле толпы, люби
меня плотней, как можешь только ты. В любви
мы рыбы. Или змеи мы. Не люди, почти
вервольф и кицуне. Пока раскрытая луна,
ты — христианка, нехристь — я.
Слюби меня по капле крови.
В кольце пределов паранойи
сумасшествие — лучший выход. Ты и не знала?
поверь, я мудрее чем ветер и ивы,
древнее Драконов, летевших сюда, чтобы сдохнуть.
Мне известно — я для тебя только повод,
как повод — Адам,
повод к изгнанию.
Знаю:
эту ночную столицу химер не перепишет
ни смерть, ни желание. Все же
«Без пуговиц кожа. Доступна. Как воздух.»
Люби меня
Люби меня
Я растворюсь в тебе
отдав за эту смерть
свой длинный острый страх
и послесмертижизнь
- Он — капкан. Или наручники без ключа
- сжавшие в плотном объятии точку начала.
- Он — приходит на собственный берег и камень
- бросая в волну вспоминает:
- Голиаф, Демосфен, Сизиф...
восстань из пепельной среды убивший Керца капитан
«His master’s death»
транслирует по пойнтам интернет
ты культовый поэт связавший все узлы
от «Heart of darkness» до реки
идущей в самый что ни есть
Апокалипсис — Здесь!
- И я стоял у воды,
- над самой ее серединой,
- у дешевой гостиницы
- где дешевые шлюхи чисты,
- как Марии,
- и я стоял у дверей «Зари», —
- дороги отсюда
- к истокам вели.
В меблирашки Парижа и «Смерть от воды».