В годы, когда на земле жили предки наших предков, тогда они слышали
о том, что в центре земель, где теперь великая пустыня, стояли города,
и множество народа жило в тех городах и поселениях. Добрые боги с человеческими
лицами, каждый год умирали и становились зернами проса и пшеницы, чтобы
на следующий год возродиться урожаем и опять, умереть и возродиться, и
так века и века длилось пока с севера не пришли иные племена и не разорили
города, и не сожгли деревни и посевы, и не убили всех людей, что служили
богам с человеческими лицами.
И не смогли боги с человеческими лицами защитить и уберечь свои
народы. И остался один, имя которого затерялось и стерлось, как стирается
след на песке. И проклял человек богов с человеческими лицами, и обратил
свою душу на юг и на север, на запад и на восток, в поисках сил, что помогут
ему вернуться в свое племя и вернуть его на земли, в разрушенные и залитые
кровью города, сожженные деревни, пустыни из которых ушла вода, к рекам,
что были засыпаны песком.
И отозвались силы и боги, давно забытые, ужасные и непонятные силы
тех времен, когда Некто, кому нет имени исторг из себя женщину в
образе клинка или клинок в женском обличии…
Цитадель
…есть ли дорога к этой крепости. Кто может рассказать о том? И после
обиды, готовый на все, принесешь в жертву черного петуха, и после того,
в сердце ночи, на дороге упирающейся в звезду Бледного Лиса, встанешь
с чашей крови под тремя голыми деревьями, и когда закричит гиена, разольешь
кровь жертвенной птицы, предварительно смешав ее со своей на острие прямого
ножа откованного в самый жаркий день и закаленного в молоке белой женщины,
разольешь кровь в сторону хохота гиены, и если капля, и другая капля, и
третья капля и запах горящих перьев достигнут Бледного Лиса, тогда
за спиной твоей появится старик в мятой шляпе остругивающий посох. Это
он. Лоа Легба. Проводник и царь перекрестков. И если на то будет
его воля, и кровь твоя придется ему по вкусу, покажет он тебе дорогу к
крепости Буа-Шен и даст свой посох. Никто из ушедших этой дорогой
мести не вернется, пока не повстречает хозяйку крепости Буа-Шен,
пока не сговорится с бароном Субботой, пока не проскачет одним из
коней небесного воинства, пока не отслужит службу и пока не пройдет весь
цикл превращений. Великим одним под силу это, но и они возвратятся, только
если не отведают соли. От того и мало кто знает о том, что творится в залах
и цитаделях крепости Мариетты Буа-Шен. Но все же, были такие, кто
возвращался и между смертью своего обидчика и тем, как отведают соли, рассказывали.
И были такие, кто в рокоте барабанов, в разлитой крови козлов видели и
слышали и говорили, а те, кто мог понять и те, кто мог выслушать запоминали
Три круга окружают крепость с одним входом. Три части смешивают в чашах
и пьют у престола Мариетты Буа-Шен. Первый круг и первая часть —
черная нефть и порох. Второй круг и вторая часть — белая водка. Третий
круг и третья часть — алая кровь. И не пройти в крепость, не прикоснувшись
к огню. И не узнать волю царицы мщения пока не наполнишь чаши ее баронов
своей кровью, пока не выпьешь до дна их напитки…
И барабаны и трубы и шторм шторм шторм
Ти Роар стоит, опираясь на посох Легбы, стоит и смотрит на непреступную
крепость, в которой ждет его… Что его ждет? Что ждет вкусившего боль и
взалкавшего мести?
И черные барабаны белой вершины. И алые барабаны зеленого сумрака.
И синие барабаны желтых песков.
И барабаны. И трубы. И струны. Рассказывают о том, что шторм, шторм,
тайфун, шторм. И берег далекий берег пьет соленую воду. Пьет соленую и
понимает, что мертв. Постигает, что мертв, когда на празднике обрезания
девушки танцуют, и ноги их выкрашены блестящей кровью. Миллионы кирпичей
скреплены кровью тысяч жертвенных быков. И девушки запрокидывают голову,
запрокидывают голову и подставляют горячему огню в черном небе соски и
раздвигают ноги впуская в себя семя света. И миллионы кирпичей слоновой
кости, и тысячи жертв, скрепивших стены крепости с одним входом, и черные
блестящие ноги девушек, и белки глаз вращающиеся в орбитах, и то, о чем
говорит на белых ножках с черной, как уголь утробой, и то о чем рокочет
краснокожий, среди зеленого полумрака джунглей, и то, о чем хрипит обведенный
голубым и золотом — душа кузнеца и воителя, барабан отца стали и сына огня
Огуна Фэ — и все это в одно мгновение, которого сжалась вечность,
когда строили крепость Мариетты Буа-Шен, матери мести, все это и
вожделение, и совокупление, и удовлетворение, и зачатие, и роды, и смерть,
начало и конец рокочут ШТОРМ, ШТОРМ, ШТОРМ, ТАЙФУН, ШТОРМ, ШТОРМ, ШТОРМ.
С первым глотком из чаши баронов приходит сила ночи, со вторым глотком
приходит сила жара и света, третий глоток приносит силу жаркой стали, и
если осталось что на дне чаши — это смертью становится. Выпив все Ти
Роар умирает и становится, волком, или ночной бабочкой с черепом на
спине, или полосатой осой, или пантерой в сыром лесу, термитом, или пауком,
крокодилом в болоте — становится тем, кем становится мертвый колдун, до
той поры не ведающий о своей смерти, пока не свершится мщение, пока не
отведает соли, как тот берег, что лижет соленую воду.
И выпив все, отбрасывает Ти Роар чашу. Открывает широко свой
рот, отпускает собственную жизнь и впускает в себя богов. И видит Ти
Роар, глазами богов железа и крови, пороха и водки, видит истинный
мир, где среди тьмы, в самом сердце тьмы, окруженный змеем, истекающим
ядом, окруженный змеей истекающей соком — великий меч — жена и смерть.
И бедра ее, от пояса — заточены, и по колени ноги, блестят алым, и лоно
ее жаждет семени, и тело ее — рукоять готовая лечь в руку и покарать слабого.
И рокочут всех цветов и земель барабаны.
Буа-Шен и Ти Роар
Что тебя ведет ко мне? Что случилось с тобой, если готов расплачиваться
жизнью, а, Ти Роар? От чего пьешь напиток баронов? Что видишь за тьмой?
Что слышишь в грохоте барабанов?
Ярость. И одиночество. И страх.
Отобрали у меня землю. И не осталось у меня никого. И ничего у меня
не осталось кроме свирепого желания отомстить обидчикам.
Чтобы стать сильнее, чтобы яростнее стать, чтобы переходить из тела
в тело и быть и шакалом, и змеей, и крокодилом, и гиеной, и пантерой в
душном лесу, и диким буйволом быть, для того и наполняю чашу баронов, чашу
которая не выдержит иного питья кроме как из трех частей.
Ничего кроме мести. Ничего кроме огня и крови. Красное все за тьмою,
красное во тьме.
Всех земель и каждого цвета бьются в барабанах духи. Превращаются в
мертвых предков, окружают Ти Роара, подхватывают его душу сжимающую
посох Легбы и поднимают.
Отправь меня в небо, о, Мариетта,
Отправь меня в небо, о, Мариетта,
Отправь меня в небо, о, Мариетта,
Чтобы стал я огненным градом.
Урони меня на землю, Буа-Шен,
Урони меня на землю, Буа-Шен,
Урони меня на землю, Буа-Шен,
Чтобы погибли мои враги.
Стань моим оружием Княгиня Мести,
Стань моим оружием, Княгиня Мести,
Стань моим оружием, Княгиня Мести,
Чтобы не ведал я сострадания.
Изуродуй мое тело и душу, о, Мариетта,
Изуродуй мое тело и душу, о, Мариетта,
Изуродуй мое тело и душу, о, Мариетта,
Чтобы не было у меня дома,
Чтобы не ведал я сострадания,
Чтобы погибли мои враги,
Чтобы стал я огненным градом.
О, Княгиня
О, Мариетта.
О, Буа-Шен.
О, Мстительница.
Все выше и выше летит сжимающая посох Легбы душа Ти Роара,
все выше и выше и рвется последняя нить между нею и телом Ти Роара,
пустым как барабаны, все выше и выше. И тело становится полой тыквой принимающей
в себя любого из Лоа, трясется и пляшет и бьется и пену пускает,
на пол перед престолом Черной Мадонны, Меча-Женщины, Мариетты Буа-Шен.
Крылья и Лоа в груди
В сердце океана, черепаха. Там где плотные волны касаются панциря,
касаются и отступают, и вновь касаются и уходят, чтобы вернуться, и вечность
сжатая в одно мгновение повторяется, вновь повторяется и океан приходит
и уходит, на границе панциря, где живут крабы и шныряют еноты, оседает
соль. Панцирь гулкий под ногами, как далекий барабан, как дорога под ногами
в ботинках подкованных железом, как грудь цитадели, встречающая камень,
летящий из катапульты – гудит панцирь черепахи плывущей за солнцем в океане.
В сторону головы, туда, куда скользит гадюка, летит рубин.
В сторону хвоста, следом за аспидом, летит изумруд.
В сторону левых ласт, по взгляду игуаны, летит сапфир.
В сторону правых ласт, в холод и тьму, навстречу дыханью дракона, катится
алмаз.
В центре кольца – обсидиан.
И те, кто танцуют, запрокинув голову, и те, кто исторгают песни на
языке богов, забыв слова своей речи, и те, кто читает в небе и на камнях,
на крови и на внутренностях, те, для кого полеты птиц — знаки, и те кто
стучат в барабаны — все в этом мире, плывущем на спине черепахи и никогда
не отстающем от солнца, каждый в этом мире знает — настала пора возвращения
в покинутый мир.
Вернемся, когда мы вернемся,
На земли вернемся покинутые,
Вернемся в жилища сгоревшие,
Воссоединим семьи,
Вспашем поля и снимем
В дни смерти бога, новый,
Обильнейший урожай,
Когда возвратимся.
Вернемся! Когда мы вернемся,
Нас приведет Ти Роар,
На брошенные земли
На земли ставшие пустошью,
На земли где мы обитали,
На земли, что были нашими,
Пока не пришли за нами,
Иные, кому мы мстим,
Кого мы изгоним, изгоним,
Когда возвратимся.
Вернемся!!!
Все ужаснее лик и тело Ти Роара. Лоа вселяются в него. Нет крови
в нем более, только сила и ужас. Панцирем покрывается грудь и спина Ти
Роара, белые зубы желтеют и превращаются в клыки гиены и крокодила,
шерстью обрастают ноги Ти Роара, срастаются веки и видит Ти Роар
то, что внутри него, но видит так ясно, как в полдень, когда висит в небе
солнце, и тени короче и жажда вселяется в горло, как ужас пожара в саванну
и джунгли. И ребра Ти Роара, подобно дверям, со сломанным замком грудины,
отходят назад, превращаются в кожистые крылья летучей лисицы, и из пустой
груди смотрят и говорят, Боги, к которым можно обратиться только тогда,
когда жаждешь мести, тогда когда готов отдать все, что у тебя есть, только
затем чтобы напоить кровью и смертью врагов своих, и своей кровью и смертью
Мать всех мечей, Мариетту, владетельницу цитадели Буа-Шен.
И на землю вернулись те, кто погиб. Те, кто сгорел в огне, или умер
от ран, те, кто задохнулся в дыму или отравился водой из забитых трупами
колодцев. Те, кто был повешен, и те, кто был забит камнями, и те, кому
перерезали горло, и те, из кого извлекли внутренности, и те, кого загрызли
звери, и те, кого расклевали стервятники - все вернулись. И глаза их были
белыми. И тела их были лишь на половину человеческими. И души у них не
было. И не были они живы. И мертвы не были. Шли они за существом, чьи ноги
были лапами льва, телом крокодила, клыками гиены. А за спиной той твари,
как ветром поднятый плащ, колыхались кожистые крылья упыря. Из груди его,
опережая шаги и полет Возвратившегося, впереди воинства неживых, летело
пламя, а в груди открытой навстречу врагам жили страшные, не называемые
боги. И рядом с ним шла женщина, прекрасная и ужасающая, наводящая страх
и на врагов, живых людей, и на все воинство мертвых.
И были убиты, дети и женщины, и кровь затопила мир, и океан стал
алым, хоть солнце стояло в зените. И солнце замедлило свой бег и следом
за армией вернувшихся к своим разрушенным очагам мертвецов, шли существа
более ужасные, чем можно описать человеческим языком. И когда на той земле
не осталось ни старика, ни женщины, ни младенца у груди, ни плода в утробе,
ни мальчика, ни девочки, ни крестьянина, ни воина, тогда собралось великое
воинство у храма прежних богов с человеческими лицами и предали огню и
разрушению алтари и стены храма, и самих богов, облаченных в камень разбили
и развеяли по ветру, на все четыре стороны, в небо и в землю.
С той поры более не видели мертвецов и их предводителя, и прекрасной
женщины, чье имя неизвестно. Не видели, только слухи доходят до нас, что
в самом сердце пустыни, где опускается тьма, живут они в глотке огненной
горы, успокоенные местью. Живут, не ведая о том, что давно уже мертвы,
до той поры пока не попробуют соли…