Впервые опубликовано в литературном приложении к «Независимой
газете» «Ex Libris»
Вынужденное затишье на книжном рынке продолжается. Новинок не то чтобы
нет, но то, что есть, или уже было читано («Нарцисс и Гольдмунд» Гессе
в «Азбуке»), или читать это не очень хочется — «Как-нибудь потом», говоришь
себе, проходя мимо. Кто-то выплевывает готовившиеся не один год собрания
сочинений, заранее приговоренные к пожизненной ссылке в провинциальные
библиотеки или на покрытые пылью полки «классики» (четырехтомник Акутагавы
в «Полярисе»), кто-то сводит в одну книжку публиковавшиеся в отрывках афоризмы
тридцатилетней давности (Станислав Ежи Лец. Непричесанные мысли.
Академический проект, 1999), кто-то, не боясь мусульманских фанатиков,
печет неподъемные кирпичи резиновой, неудобоваримой прозы (Салман Рушди.
Последний вздох мавра. Лимбус-пресс, 1999). Не прет.
Это своего рода виртуальное существование — «мед как бы есть, и его
сразу нет» — мною было подкреплено полнейшим смешением карт между литературой
и кино. Я смотрел фильм «Все утра мира» по замечательному роману
Паскаля Киньяра (в переводе И.Волевич опубликованному чуть больше
года назад в «Иностранной литературе») и читал книгу непонятно почему совершенно
неизвестного, почти анонимного Э.М.Кордера
«Охотник на оленей», послужившую, как нетрудно догадаться, основой
для известного одноименного фильма.
Замысел фильма Алена Корно и романа Киньяра довольно примечателен.
Это своего рода мультимедийный проект, когда режиссер, заинтересовавшись
судьбой ренессансного французского музыканта Марена Маре и его учителя
Сент-Коломба, попросил Киньяра написать книгу (призванную остаться самостоятельным
произведением, а не только наброском сценария), а известного специалиста
по музыке виолы да гамба Жорди Саваля — записать музыку Маре; эта звуковая
дорожка также начала самостоятельное существование. Подобный трехглавый
дракон силен каждой из своих голов: сухая проза Киньяра, медовый колорит
фильма и повторяющаяся меланхоличная тема «Склепа печали» оказываются великолепным
лекарством от современности.
«Охотник на оленей» Кордера (отысканный мной
среди новых поступлений в сетевую «Лавку языков»)
примечателен прежде всего тем, что о его авторе нет никакихсведений.
Ни переводчик, ни авторитетные книжные магазины, ни поисковые системы не
сообщают об этом загадочном Э.М.Кордере абсолютно ничего. Сам роман, между
тем, служит отличным примером того, как Голливуд если не губит, то непоправимо
уродует хорошие идеи. Литературный «Охотник» — безжалостное подтверждение
тупости и никчемности жизни будь то в американском захолустье (никакой
пропаганды, я просто говорю то, что вижу в самом тексте) или вьетнамских
джунглях. В книге нет и следа от того наносного романтизма, который мы
видели на экране, дешевого геройства и рисовки: лаконичные фразы, стылый
тон прозы и безысходность во всем. Героев ничему не учит даже глупая смерь
близкого друга, мир не то, чтобы кончается, но его с нами нет — и нас самих
в нем, наверное, тоже давно нет.
Почти о том же самом — последняя книга Дугласа Коупленда, широко известного,
как автор выражения «поколение Х», в наших палестинах, впрочем, превратившегося
в почти что идеальный антипод того, что имел в виду сам Коупленд. Называется
она «Твоя девушка в коме» (Douglas Coupland. Girlfriend In A Coma.
Flamingo, 1998) и мне привез ее друг из уютного зимнего Эдинбурга. Первая
фраза выбрана на редкость удачно и зеркально отражает почти все последующее
содержание: «Привет, я Джаред, призрак», но никакой глянцевой мистики и
прочих атрибутов фильма ужасов в книге нет. Она — о конце света. Да, вот
так просто. Без всякого морализаторства. Без заламывания рук. «Да, миру
конец. Он все еще здесь, но... словно кончился. Пыль на ветру. Конец света,
каким мы его знаем. Еще один кирпич в стене. Звучит мило, но это не так.
Это тоскливо и тихо, и в воздухе словно носится запах горящей шины в полмиле
выше по ветру».
Еще эта книга о взрослении (как и знаменитое «Поколение Х»), о том,
как меняется мир — и меняется совсем не в ту сторону, в которую бы нам
хотелось. Коупленд, однако, не впадает в банальные разоблачения или призывы
заниматься любовью, а не войной. Ему вообще, как мне кажется, чужды повышенные
тона. Даже самые ужасные и эмоционально значимые вещи он излагает словно
вполголоса, мрачным бесстрастным стилем старого film noir. Это мир,
где «ни у кого нет хобби», где «кома — побочный продукт современного
бытия (нет почти ни одного случая до Второй мировой); она так же современна,
как синтетика, реактивные самолеты и микропроцессоры», и где можно
только существовать, надеясь, «что смысл внезапно ворвется в жизнь...
Мы стареем, но почему-то не становимся мудрее». Это все те же вселенские
вопросы «Кто мы? Откуда мы? Куда мы идем?», только завернуты они в привычную
для пост-индустриального Коупленда оболочку торговых марок, еды, теряющей
национальные признаки, и школьниц, «одевающихся, как инопланетяне».
Это объяснение и осмысление нынешнего мира, неспособности людей угнаться
за ним, оставаясь при этом самим собой, и Коупленд выстраивает его как
ответ на пронзительный в своей простоте вопрос: как объяснить все это
человеку, семнадцать лет жившему во сне? Это хорошо знакомое «воспитание
чувств», но уже не с ироничной грустью Сэлинджера, а с мрачной иронией
«Твин Пикс» («Она ест через трубку. Наверное, она невольно бросает курить»)
или ледяной метафизикой «Прекрасного будущего» Атома Эгояна («Я часто
думаю, можно ли разглядеть в людях, когда они еще молоды, черты их будущей
личности? Есть ли в нас какие-то намеки? Убийцы — выглядят ли они убийцами
в 18 лет? А биржевые брокеры? Официанты? Миллионеры? Трещина в скорлупе
— что из нее вылезет? лебедь? крокодил? черепаха?»). Пожалуй, эта простота
и будничность, внешнее отсутствие показных эмоций и замечательное мастерство
прозы и есть самое ужасное и завораживающее в картине конца света от Коупленда.
It’s the end of the world as we know it, как пела группа R.E.M.
Ля-ля-ля. Da capo al fine.