Speaking In Tongues
Лавка Языков
«Метерлинк-Счастливый»
[1999 год — полвека со смерти Мориса Метерлинка]
Перефразируя Владислава Ходасевича, от Метерлинка нам во владения остался
только пейзаж, планета, лишенная атмосферы, благодаря которой когда-то
и краски виделись по-особенному, и предметы имели иные очертания, потому
как сами лучи преломлялись в ней иначе. И жившие в той, ушедшей, атмосфере
вряд ли были фантомами. Мне всегда было жаль французский символистический
театр. Как же так? Почему он исчез? Все эти «Роз-Круа», «Пти Театр де Марионетт»…
«Л'Овр», «д'Ар»… Поль Фор, Люнье-По… Ах, Рашильд, ах, Метерлинк…
Что происходит с драматургом, когда уходит его театр? Раньше я думала,
что Метерлинк умер в 1917 году. Его произведения, бывшие в русском литературном
обиходе, прекращались где-то рядом с годом революции. И переводы пьес начала
века грешили не против французского, но против русского языка. Неудобоваримы
для прочтения актерами, и потому почти невостребованы… Пиши он по-фламандски,
возможно, безработные переводчики советской поры не дали бы забыть о Метерлинке.
А так получилось, что основной корпус произведений Мориса Метерлинка
по-прежнему дожидается своего переводчика. Шутка ли, в его наследии помимо
трех десятков пьес и пяти сборников стихов -- еще и двадцать три (!) книги
философских рассуждений. И к тому же -- несчетное число статей, интервью,
они-то и составляли «атмосферу», столь необходимую для понимания этого
не самого простого из европейских классиков.
Сталкиваясь же с произведениями Метерлинка, мучительно ощущаешь нехватку
чего-то весьма существенного, возможно, что и главного.
Наверное, в отношении Метерлинка однажды все всё трагически перепутали,
равновесие жизни и законности смерти в пьесах великого бельгийца нарушилось
в сторону смерти, и отнюдь не автором. В сущности, последним, что Метерлинк
написал, была небольшая книга рассказов, которую он назвал «Голубые пузыри.
Счастливые воспоминания». Он работал над ней в 1942 году в США. И до этого
-- эссе, эссе, эссе, он всю жизнь писал, не переставая. Правда, все это
было по-французски. Русский Метерлинк к семнадцатому году иссякает. Нет,
правда, меня всегда не устраивала русская судьба этого драматурга, которого
Н.Минский, один из первых его переводчиков, называл «Метерлинк-Счастливый».
Розанов обронил как-то, а потом записал мысль о том, что все одно время
были немного метерлинки. Наверняка так и было. Но тогда, пожалуй, единственный
человек, который не заблудился в символах и не превратил свою жизнь в спектакль,
соответствующий основной метерлинковой идее «трагического в повседневном»,
был сам Морис Метерлинк.
Волошина при знакомстве в Париже порадовало несоответствие лица автора
его произведениям: «у московских купеческих сыновей, сильно покучивающих,
есть то соединение помятости и чего-то телячьего в глазах». Волошин живо
описывает загадочного и страшного Метерлинка на банкете «La Plume»:
«Когда доходит очередь до Метерлинка, он испуганно озирается, робко поднимает
глаза, конфузится, как маленький мальчик, что очень идет к его атлетической
и простой фигуре. Он отмалчивается, отрицательно качает головой. Потом
он начинает с интересом подробно расспрашивать о Бальмонте и его путешествии
в Мексику».
Станиславский принял Метерлинка, на мощной скоростной машине приехавшего
встречать на станцию режиссера «Синей птицы», за шофера. Они на безумной
скорости промчались, давя по дороге кур, до самого замка «таинственного
мэтра», и только там Станиславский понял, с кем он обсуждал всю дорогу
новинки технического прогресса.
Абсолютно нормальный талантливый человек, уловивший эстетические требования
эпохи, но не ставший, подобно многим, поверив в то, что «лучшее произведение
художника -- это он сам», травить себя кокой, абсентом и облачаться в живописные
лохмотья -- вот каким был мэтр французского символизма, о чем и свидетельствуют
современники и, конечно, воспоминания самого Метерлинка, отрывки из которых
я предлагаю вашему вниманию.
Как возвращается атмосфера покинутому пейзажу? Вероятно, сначала с
письмами, дневниковыми записями, мемуарами. Заметки случайного свидетеля
или внимательного наблюдателя могут помочь в этом странном усилии. «Мрачный,
жуткий» Метерлинк оставил нам веселую и ясную книгу «Голубые пузыри». Во
Франции давно изданы даже его записные книжки, заметки на полях чужих пьес
и романов. Что может быть лучше? Правда, не так уж сложно уловить, каким
на самом деле был тот ушедший мир под сияющей и счастливой звездой, который
назывался замысловатым, но приятным для всякой гортани сочетанием «Морис
Метерлинк».