«Героический бодун, лишённый блевотины» - так можно описать моё состояние
на следующий день после празднования моего 58-летия. Моя репутация не запятнана
советским прошлым человека, выбравшего свободу (я не выбирал свою негритянско-рабскую
свободу в Нью-Йорке, - я - «еврейский Бог» Гитлер, избранный Западом, и
Америка выбрала меня).
Мы потели и упивались в бруклинском ресторане «Daan-tcing - Золотой
Дворец» на Кони-Айленд. В наших глазах под тяжёлым кондиционированным воздухом
тускло отражалась меланхолия, оптом импортированная диссидентами и иммигрантами
из Советского Союза. Буржуазная меланхолия сродни грязи, дерьму. Её символы
- это водка и ожиревшие бесформенные совдеповские жопы. И в наказание -
пересчёт купюр свободы с приговором... и похмелье на следующее утро.
Гадюшник с зеркалами в позолоченых рамах «нёс» бойкое имя: «Золотой
Дворец». Мы сидели и пили, как когда-то в «Римском подвале» в Старой Риге,
основанной крестоносцами в 1201-ом году. Гостиница, в которой находился
тот римский погреб, была уничтожена в 1944-ом опьяневшей советской ракетой,
незадолго до победы над западными рыцарями-освободителями. Когда-то, в
1940-ом, мы, пятнадцилетние мальчишки, сидели в том подвале, «зубрили Тору»,
- записывали как правильно закусывать, чтобы не опъянеть... в лучших русских
традициях, так Славянский гигант, имя которому Водка, утрамбовывал подростковые
наши извилины...
Как же, чёрт возьми, эти бывшие «совки» в своей обкончавшейся ностальгической
меланхолии, обретшие «заокенские свободы» товарищи, сумели найти друг друга
в этом искривлённом «Золотом Дворце»? Возможно.., то была тяга рассовеченных
обитателей бабелевского гетто окунуться в ими же придуманное буржуазное
счастье, идея которого родилась в закрашенных витринах американской действительности..?
Как сложилась судьба тех рижских парней, напивавшихся в 1940-ом году? Одни
растворились в Войне.., другие были спасены гитлеровскими коммунистами
из мясорубки. Я выжил, но житьё осталась в преждеримском погребе 1940-го.
Я сижу в кругу мальчиков-победителей, рождённых после Второй Мировой.
Одного из них (Сёму) Америка превратила в Сэма. Ему 34. Наши Дни и Месяца
рождения совпадают. Сёма, как и я, окончил рижскую школу на улице Блаумана,
но он - в 1964-ом.., а я должен был в 1942-ом (провалил экзамены в 41-ом).
Другой «товарищ» - мой тёзка - Борис. И ему 34. Он родился в Москве, но
прожил 18 лет в Риге, - значит, рижанин. В Советском Союзе он занимал важный
пост, был преуспевающим кинорежиссёром.., но, по непонятной мне причине
уехал.
Они оба (Маккаби-Сэм-Сёма-Денди и Борис) были готовы к любым перипетиям
судьбы, но только не к армии Юдеев, сражавшейся в Египте и Ливане. Они
оба искали Клондайк в кондиционированной империи блестящих зеркал Кони-Айленда.
Рядом со мной вертятся жопами на мягких стульях две рижанки. Обеим
сучкам по 34 года. А ведь когда-то им тоже было по 15, чёрт возьми... А
мне уже ёбнуло 58! Не верится, что это МОЙ День рождения! И я его справляю
не в тевтонском погребке в родной Риге, а в поджареном, ядовитом, как змея,
анусе Бруклина.
- Позвольте высказать одно наблюдение, - обратился ко мне, разбитному
58-летнему чуваку, Советский интеллигент Борис, 34-летний ветеран, проведший
немало рабских лет на эгоцентричной территории Штатов. - По тому в каких
количествах вы поглощаете водку, никогда не подумаешь будто вы из Ливонии,
Риги. Вы пьёте как чисто русский человек! Как ленинградец! Нет, скорее
как житель имперского Санкт-Петербурга! Я слышал, где вы родились... А,
впрочем, Русская Душа всегда остаётся этой удивительной русской душой...
- Я не японская «тойота». И не настолько стар, чтобы родиться в Санкт-Петербурге!
Дорогой товарищ Борис, я родился не в Петербурге и не в Петрограде, а в
Ленинграде. Я - Руссиянин, Русский!
- Неужели? - Сказал мне, Борису-иудею, Борис-жид.
Это всё дерьмовая меланхолия и замешанное на полулжи воображение...
День рождений праздновали три одиноких мужчины, которых объединяли
две вещи: русско-еврейские корни и нееврейский бог по имени Водка. Такое
единение недолгосрочно, оно в одно мгновение превращается в пыль... Денди
Сэм и околокультурный Борис, эти два диссиденствующих выкидыша, прорвавших,
как сперматозоиды, матку сталинского железного занавеса, на удивление,
чертовски привлекательны. Их недобитые, но разбитые души и сердца, как
осы, роятся в поисках fata morgana пизды. Я понимаю: этот Борис, так похожий
на холёного консьержа в белых перчатках, в своём извращённом разуме мечтает
о трёх охуенных Сиренах... Это круто. Естественно, причинами тому являются
его неудовлетворённые фантазии короткометражных кинолент. Он о чём-то говорит
со своим приятелем Сэмом-денди, который элегантен, как рояль в Карнеги-холл.
Я наблюдаю за ними издалека. И пью в гордом одиночестве.
Оторвав жопу от стула, громыхая как броненосец «Потёмкин», я направился
в сортир и уставился в парашное зеркало этого блядского «дворца», присматриваясь
к неглубокому шраму на лбу.. Следя за обманчивыми отражениями в писсуаре,
я сделал своё дело и на автопилоте вернулся к столу.
...Жёсткие выжженные пероксидом волосы... Блядовитого вида рижанка
опустилась на пустовавший рядом стул. Стильно одетая, тупо соображая, она
была уверена, что способна возбудить меня псевдо-загадочностью Марлен Дитрих.
Мои проникновенные личные (наводящие ужас в чекистском духе) вопросы, сквозь
воздушное пространство, как стрелы, продырявливали её нижнее бельё, упругую
грудь и изменчивое сердце. Женский флоридский загар, как перезревшая гигантская
оса, как застывший в воздухе вертолёт, как нацистский «Messersehmidt»,
повис над заваленным жратвой и бухлом столом. Неудовлетворённая варварская
пост-ливонская хищница... Её взгляд, острый как финский нож, вонзался меж
моих рёбер. Её груди торчали из бюстгальтера, как бесстрашные брежневские
боеголовки, нацеленные на мой несчастный иммигрантский Нью-Йорк. Прекрасное
грудастое поздравление с Днём рождения, столь далёкая Рига... Женщина клянётся,
что мы знакомы.. Где? Когда? В иной жизни? В рижских еврейских захоронениях?
На пляжах Майями, устланных обгоревшими румбуловскими трупами? Не крути
мне яйца, им уже 58 лет!
Она пыталась прорвать мою блокаду, подстрекая сбежать вдвоём за Уральский
хребет, в Сибирь, горячую и безопасную (не мои слова), как её пизда. Эвакуировать
за фронтлинию «Золотого Дворца», за которой находятся сладкие, сочные,
как телячьи вырезки, обнажённые русские еврейки из Риги. Но я не сдаю свой
Ленинградский оборонно-командный пункт! Я говорю «НЕТ!». И это «НЕТ!» зиждется
на моём героическом мужском эго.
Майямско-рижская соблазнительница растворилась в едва заметном запахе
империалистических духов. Оркестр лабал рок-музыку 50-х (на дворе 1982-й
год). На инструментах играли «Пять русских» из черты оседлости и Израиля.
В напоминающей мультипликационные нью-йоркские светофоры цветомузыке глаз,
ублажённый, я всматривался в обрамлённые густыми ресницами влюблённые глаза
34-летней псевдо-рижанки. Её взгляд тревожил мои пенис и тело. Все эти
чудные жопастые русские жидовочки теоретически могли бы быть моими дочерьми...
Вернёмся ко второму имениннику - Сэму, бывшему Сёме... Все называют
его «Сэмом», говорит, что так к нему обращались и раньше, - в Риге. Сёмка
всю жизнь мечтал о приключениях и финансовом киллинге в Америке. И только
в Америке! Советский Союз выглядел лилипутом рядом с его талантом. Сэм
воистину привлекателен. Особенно с точки зрения антисемитских латышских
чистых ариек. Его средиземноморская внешность выделялась на фоне так называемой
золотонации рижских блондинов. В среде угро-литовско-польско-финско-славяно-ливски-немецких
чисто арийских латышей его лицо казалось в тысячу раз более еврейским.
И эта непохожесть делала его более сексуальным по сравнению с другими.
Не для этого изральитянина Господь установил стремянку, ведущую в Израиль.
Сэму был предначертан один путь - в США, чтобы петь, как реинкарнированный
Карузо (его оперный кумир), причём, без подготовки и образования, на сцене
нью-йоркского «Метрополитен-опера», как минимум! Ради избалованного Сёмочки,
ежедневно рискуя, его овдовевшая, так и не вышедшая повторно замуж, мать
(вместе с Сэмом) торговала золотом на чёрном рынке Советской Риги. Чтобы
сынок мог пройтись в фирменных, купленных с рук, тёмных одеждах по бульвару
Ленина, как по воображаемому далёкому Бродвею, словно гангстер любви Валентино.
Но в итоге обоих, «потому, что они евреи», сына и мать, посадили «гебисты-антисемиты».
А недавно Сэм загремел и в Америке. В этот раз он был арестован «плохими
евреями из ФБР» по обвинению в отмывании ценных бумаг на сумму в 400,000
долларов. Познав вкус Бродвея, Сэм «отдыхал» в тюрьме на Райкерс Айленд,
стреляя сигареты у чёрных «братьев», пока мать не потратила тысячи долларов
на оплату юридических услуг и внесение залога. Он уже успел развестись
с женой-еврейкой, в «миллионы» которой был влюблён, и оставить ей другого
Сёмочку - их сына, которому также, как и Сэму-старшему, придётся расти
без отца. Так, много лет назад, поступил и отец Сэма. Ещё Сёма успел влезть
в ювелирный бизнес, но дела на 47-й улице у него так не пошли...
Я познакомился с Сэмом ещё в 70-х, когда самым популярным слоганом
среди еврейских иммигрантов времён «Холодной войны» была фраза «Отпустите
наших!» ("Let My People Go!") . В те годы мой друг называл себя
Сэмом, Сэмми.., и даже не Сёмой, на кучерявой распахнутой груди которого
на толстой цепи ярко блестела золотая звезда Давида. Возвышаясь, немного
покачиваясь в кичевых туфлях на платформе, Сёма напоминал гарлемского щёголя.
Сейчас он одевается консервативно, как еврейский бизнесмен, и представляется
не иначе как Соломон. Америка не далась ему, в отличие от латышской крестьянской
потаскушки в один из далёких жарких дней. Сэм настолько самовлюблён, что
не способен на настоящую дружбу, но он очарователен и романтичен, как венгерская
оперетка. И у него русское сердце. Сёма мог бы стать щедрым, если бы захотел...
Он, конечно, прекрасно выглядит, и от него исходит положительная энергия.
Временами Сэм бывает острым на язык, знает как проникнуть в глубь человеческой
души, даже в своём достаточно молодом возрасте. Его умение оценить, понять
человеческую психологию (в том числе и мою) зачастую поражает меня. Но
при всём при этом он знает о своих недостатках и своём несовершенстве.
Он воистину классный парень. Сёма был рождён сразу по окончанию Второй
Мировой, во время которой Румбула успел вырезать почти всё еврейское население
Риги. Для чего он был рождён в этой окровавленной Латвии? Что бы стать
бродвейским малышом Сэмом? А что я, человек поколением старше, чудом переживший
резню Румбулы, что же я сделал в этой жизни, чего я достиг? Но, могу не
без гордости сказать, что я старался, продолжаю стараться. Я думаю, что
Сэм рассуждает также.
Вокруг нас танцуют, извиваются самки в змеиной грации. Выходцы из Советского
Союза помпезные, полные важности, жрут и бухают за соседними столами, что-то
празднуют... Почти как мы, заброшенные одинокие рижане. Женские тела страдают,
проходя тест на выносливость. Они трясуться, дёргаются и извиваются всё
быстрей и сильней, - лишь бы на них обратили внимание... Они, выпячивая,
предлагают американско-иммигрантскому-богу для немедленного «снятия» свои
еврейские переполненные водкой сиськи. Тёлки подпивают кабацкому ансамблю
«Пять Русских». Рыдающие взбитые сливки грудей, эсэсовская пальба, плач
диско.., крик в хоре рок-н-ролльного блеянья забиваемых ягнят: «Кто же
мы, чёрт побери? Русские? Евреи? Нео-американцы, но с совковой кровью?
Или новые израильтяне? Или мы станем жертвой аборта следующего поколения?
Победители? Нью-йоркские тусовщики? Бездомные космополиты? Или искатели
дьявольской свободы? Или предатели Страны Советов? Или нелепые, смехотворные
реикарнированные царские белогвардейцы, проданные и преданные во имя потребительского
интереса? Ёбанные диссиденты? Запятнанные «красным» богобоязники? Или всего
лишь изнасилованные малым алкоголем людишки? Выбравшие свободу святые мученики?
Или испытавшие гиммлеровкие суперпытки Советские жиды? Впрочем, неважно...
сейчас не время... кому не удастся... утонет в болоте! Это Америка. Желаем
вам счастливейшего из Дней Рождения, прекрасные рижские Аполлоны!», - вот,
что нам блеет аура этого морга.
Счёт-приговор приносит милый кучерявый ангельской внешности по-русски
открытый мальчишка официант. Ощущение, словно этот мальчуган сын русского
крестьянина. Он похож на сельских мальчиков, сидящих на заборе, изображённых
на картине Богданова-Бельского, которая в далёком детстве висела на стене
моего дома в покойной Риге. Я всматриваюсь в его по-детски святое нищенское
личико и мне становится жаль его.., - паренька, обслужившего нас и вынесшего
нам жесткий финальный приговор на тонких листках бумаги.
Несчастные тела русских евреек... в новом кабаре новой родины... пытают
свои славянские бёдра и щедро трясущиеся в твисте чёрного континента и
педерастических спиральных движениях жопы... ладно, пусть живут, в этой
гнойной капиталистической борьбе за огромный бумажный хуй, пока жаждующая
Рига-Румбулы изголодавшись в конвульсивном биении, пытается выкарабкаться
из гнилой ямы.
Я пытаюсь разобраться в путанных талмудских иероглифах принесенного
за выпивку счёта. Я спрашиваю, принимают ли они кредитные карты. Конечно
же нет! Я залажу пальцами в узкую щель своего кошелька и подсчитываю плоские
хрустящие бумажки. Мне не хватает бабок... И, естественно, у моих рижских
приятелей идентичная проблема. Политбюро «Золотого дворца», в конечном
итоге, без особого рвения решает принять мой персональный чек. Сёма хитёр,
шепчет мне, что надо спрятать назад в кошелёк весь налик, который я предварительно
вывалил на стол. Он прав: рубли сейчас ничего не значат, а чеки тем более
- всего лишь подписанные бумажки. Удивительно - Сэм так и остался обыденным
совком! И при этом он остаётся настоящим русским, способным соображать
после немалой, принятой на грудь, дозы. Может, он бы прекрасно прижился
в Сталинграде; кто знает..?
Рижанки, как марионетки, продолжают извиваться в бесконечной свистопляске.
Мы быстро приходим в себя за рулём нашей жёлтокожей «тойоты», направляющейся
в полуразрушенный, наполовину сгоревший Лоуер Ист Сайд - район нижнего
Манхэттена. В свою мастерскую на 6-ой улице, чудом сохранившуюся среди
руин. Ощущаю себя негром в покинутом рижском еврейском гетто, залитом кровавым
катком после ноябрьско-декабрьских аукционов Румбулы. Рижская братва кричит
мне, что обязательно отдаст долг в ближайшие дни. Но это никогда не произойдёт.
А пока... с 58-летием, прими сердечные поздравления от всей Риги!
На стене моей бардачной концлагерно-нью-йоркской мастерской портрет
застенчиво улыбающейся молодой девочки по имени Люба. Она приветствует
меня: «С 58-летием, мой всё ещё любимый рижанин! Облегчи свои даты и жизнь,
ради меня. Как вы там говорите... «береги свои яйца». Она смущённо поворачивает
головку в сторону и, наверное, краснеет, но чёрно-белые цвета старой фотографии
скрывают от меня её зардевшийся румянец на юных щеках. Люба навсегда останется
для меня 16-летней девочкой, уничтоженной в столь юном возрасте. Ей всегда
будет 16, как на этой фотокарточке, в отличие от нас... Я всматриваюсь
в её чистые одухотворённые глаза и жаждущие поцелуя полные губы. И отчётливо
представляю себе эти задыхающиеся, стонущие алые губы, в тот момент, когда
16-летняя Люба, нагая, уткнувшись лицом в землю, лежит в рижской румбульской
яме-захоронении и шепчет: «Где ты, Боря, любимый?.. Хам!, - не со мной...»