На углу улицы Бредовской, охраняемой двумя легкими танками войск СС,
старшему криминальному советнику Бубаку ударил в нос едкий запах, знакомый
ему по прошлогодним отступлениям после высадки союзников в Нормандии. Как
и в тех трех городах, на дворе гестапо горел огромный костер, к которому
сносили из всех отделений папки с документами. Зачем? - впервые задумался
он. Ведь они жгут доказательства того, что все, что скрывали эти запятнанные
кровью стены, было законным. Но в этом и была осечка.
Немецкий народ не был единственным, который поставил собственные интересы
выше правовых норм, действующих во всем цивилизованном мире. Однако ему
предстояло стать первым народом, которого будут судить за строгое соблюдение
закона, ибо он допустил, чтобы ius germanicum, немецкое право, карающее
за каждое критическое слово или нос неправильной формы, отбросило немалую
часть цивилизованного континента во мрак средневековья.
Бубак чувствовал облегчение оттого, что параграфы, блюсти которые входило
в его обязанности, хотя и являлись частью этого верховного немецкого права,
но защищали древние общечеловеческие ценности. На всех предыдущих местах
службы почти одному ему не надо было уничтожать следы собственной деятельности.
Но достаточно ли этого, чтобы не нести ответственность за деяния, память
о которых предавали огню поджигатели?
Какова доля его вины в общей вине народа? Возможно ли вообще выделить
ее? И, прежде всего, можно ли ее искупить? Именно это он собирался сделать,
хотя существовала угроза, что Третий рейх отвратит собственное поражение
и ius germanicum станет правом победителей. Во всяком случае, на этом зиждилась
новая немецкая доктрина, с которой его ознакомил адъютант Кролофф. Эта
новость Бубака как громом поразила.
По сообщениям абсолютно надежных источников, премьер-министр Великобритании
Черчилль и новый президент США Трумэн должны быть убеждены, что Сталин
намерен распространить коммунистический режим на всю территорию, занятую
Красной армией, чтобы создать себе плацдарм для молниеносного завоевания
остальной части Европы. Новое немецкое руководство намерено дистанцироваться
от некоторых гнусностей, совершенных Войсками СС, которое, видимо, будет
расформировано, и предложит союзникам частичную капитуляцию на условиях
продолжения борьбы против большевиков.
Генерал-фельдмаршал Шёрнер принял руководство и над немецкими штабами,
центрами и канцеляриями на оперативной территории группы армий Центр, которой
отведена ключевая роль в этих планах. Все, кто допустили, чтобы ситуация
в Праге преждевременно вышла из-под контроля, будут наказаны и смещены.
Группенфюрер Мекерле направляет лучших людей для политического укрепления
опасных участков. Он, Кролофф, считает для себя честью сопровождать господина
старшего криминального советника в важнейший юго-восточный район города
под названием Панкрац для наблюдения за подготовкой трассы, по которой
в ближайшее время должно быть выведено пятьдесят тысяч человек и боевая
техника.
Нет! - ужаснулся Бубак, его посылают за Грете! Под этим впечатлением
он смирился с тем, что его планы расстроились. В конце концов, Мекерле,
как он сразу понял, здесь нет, а на месте он узнает больше, чем домыслы
и небылицы, которые он услышал здесь.
-- Как мы туда попадем? - спросил он. - По-моему, мы контролируем только
центр города.
-- Уполномоченным предоставят бронетранспортеры, - заверил Кролофф,
- У чехов только легкие орудия.
Например, фаустпатроны, подумал Бубак, но промолчал. Он предпочел положиться
на крестик Грете.
Потом они почти три часа ждали машин. Начальник колонны был готов наложить
на себя руки, когда чуть не плача рассказывал, как они заблудились в каком-то
предместье, потому что чехи хитроумно перевесили не только дорожные указатели,
но и таблички с названиями улиц и площадей, хоть выбрасывай отличные штабные
карты! Их спасла какая-то пражская немка: увидав конвой в третий раз, она
отважилась выбежать из дому, влилась в его строй и провела их сюда.
По дороге Бубак обратил внимание, что горожане с муравьиным усердием
сооружают солидные баррикады вместо жалких преград, которые он видел в
полдень. Впрочем, рухлядь из цехов, со строек и из квартир и теперь не
была помехой для гусеничной машины, а чехи вовремя разбегались в ближайшие
дома. Никто не оказал немцам сопротивления.
Их путь проходил глубокой ложбиной под названием Нусельская долина,
и Бубак еще раз убедился в том, что топография города как нельзя лучше
помогает его обороне. Однако он осознавал, какой силы грозит удар, и легко
мог представить, какое здесь осталось бы опустошение. Когда машина поднималась
на Панкрац, на мгновение им открылся необыкновенный вид - слева башенки
Вышеграда, справа купола Карлова и между ними далеко за рекой Градчаны,
которые, казалось, парили в воздухе. Боже, какая красота - и до сих пор
существует!
Как странно! Он прожил большую часть жизни в Дрездене, его уничтожение
глубоко опечалило Бубака, но одновременно он воспринял это как акт высшей
справедливости, ужасным предзнаменованием которого стала смерть его жены
и дочери, Хильде и Хейди. Немцы (теперь он не сомневался в этом) развязали
несправедливую, безнравственную войну, залили Европу слезами и кровью и
будут наказаны самым беспощадным поражением в истории человечества - трагично,
но логично! Над Прагой же шесть лет назад варварски надругались, а теперь,
когда ее ждет новая эпоха свободной и достойной жизни, неужели она должна
быть обращена в руины?
Удивительно! Он провел тут только детство, от которого сохранилось
лишь несколько мимолетных и, в общем, банальных воспоминаний, так отчего
же ему чувствовать себя привязанным к этому месту больше, чем к городу,
где он вырос, нашел любимое дело и любимую женщину и который, в конце концов,
лучше знал? И он тотчас понял, что знает ответ: этой таинственной связью
было то, что пробудило в бессознательном существе по имени Эрвин Бубак
мысли и чувства. Это нечто потом на долгие годы отошло на задний план,
уступив место другим переживаниям, но вопреки тому, что им не пользовались,
оно не исчезло, но сохранило прежнюю силу и обновилось с его возвращением
в Прагу. Язык, который он впитал с молоком матери, навсегда остался его
родным языком.
Потому он еще не чех, но уже не может считать себя истинным немцем.
Итак, что остается? Пражанин, преемник двух, если не больше, культур, которые
столетиями сосуществовали здесь независимо друг от друга, хотя и без вражды.
Видимо, этой Праги в нем было еще больше, чем ему казалось, раз уж теперь
он и как чех, и как немец страстно желал, чтобы ее дивный образ сохранился
и для будущих поколений.
Стало быть, нет. Он не предает, но, наоборот, искупляет предательство.
Происхождение предопределило ему положить все свои скромные силы на то,
чтобы как можно скорее миновал час убийства и разрушения и пришла пора,
когда в его родном городе чехи и немцы будут встречаться на одном тротуаре
и приветствовать друг друга снятием шляпы…
* * *
Отряду подкрепления под руководством начальника дорожной полиции Бруната
мешали проехать к зданию радио только пражане. Ободренные примером защитников
радио, они внезапно заполонили Вацлавскую площадь, и у немцев прошло желание
стрелять, они были рады подобру-поздорову отступить к Бредовской. Проехав,
наконец, полицейские проникли в здание через крышу и после недолгого боя
оттеснили эсэсовцев с шестого на четвертый этаж. Попытка немцев прорваться
в холл через отряд Моравы не удалась, а поскольку те, что были снизу, тоже
находились в окружении постоянно прибывающих добровольцев с соседних улиц,
на этот раз интендант Тюрмер сам предложил переговоры.
От человека, который два часа назад кричал и размахивал пистолетом,
осталась лишь тень. По крайней мере, собственное положение постоянно считал
безнадежным. Об отступлении с оружием в руках он и не обмолвился, попросил
лишь, чтобы немецкие сотрудники и солдаты получили сопровождение к Главному
вокзалу, пока что занятому Вермахтом. К договору присоединился и глава
Войск СС в холле. Брунат принял руководство, но Мораву не отпустил.
- Когда они будут уходить, проверьте тут все хорошенько, чтобы нам
не напороться на засаду. Они наверняка захотят вернуть радио всеми средствами,
мы не можем допустить, чтобы в нашем тылу кто-то был! И вот что, Морава,
давайте тут с самого начала заведем порядок. Сам знаешь, скоро тысячи «освободителей»
радио будут требовать в награду лавочки и газетные киоски. Подключи всех
гражданских, пусть сделают список тех, кто здесь был с половины первого
до настоящего момента. А главное - перепиши всех убитых, их скоро начнут
искать. Потом бегом к Берану, ты ему нужен.
Хотя два часа назад все, кто застряли в этой железобетонной ловушке,
отчаянно желали быть как можно дальше отсюда, почти никто не оставил здание.
Несмотря на предупреждение о том, что немцы могут напасть снова, в народе
пробудилась восторженное желание вкусить полную победу. Любопытные обнюхивали
места недавних боев, трудолюбивые расчищали проходы от обломков, дикторы
под возгласы восхищения переместились в бомбоубежище, молниеносно переоборудованное
в студию, легко раненых осматривали медицинские бригады, тяжелораненых
развозили по больницам. На двор выносили погибших.
Сюда Морава поставил самых надежных людей, объяснил, что прежде всего
они обязаны обеспечить сохранность личного имущества жертв, пока не появились
мародеры. Помощникам не верилось, что такое может случиться в столь возвышенный
момент, но они пообещали, что будут работать парами, которые вместе запишут
все до каждой мелочи.
Яростная стрельба перед зданием едва не заставила его двинуться за
голосом боя, но она утихла так же внезапно, как и началась, а после он
узнал, что кто-то пытался расстрелять отступающих немцев. Сюда по-прежнему
приносили убитых чехов, найденных в различных уголках опустошенного здания,
а он старался исполнить поручение Бруната как можно лучше и быстрее, чтобы
с помощью Берана вернуться к своему главному делу.
Уже через час Морава был убежден, что в здании радио нет диверсантов,
и что снайперы в соседних домах тоже ликвидированы. Он еще раз зашел на
двор. Убитые лежали на лохматых занавесках из большой музыкальной студии,
в ногах - узелки из салфеток с содержимым карманов. Некоторым положили
их личные вещи в сумки или портфели, с которыми они возвращались с работы
кружным путем, где и встретили свою смерть. Морава обещал, что пришлет
человека, который в этом понимает и позаботится об остальном, взял копию
списка и пошел доложить Брунату. Еще до рапорта ему представился случай
убедиться, что его труд был не напрасным. Когда он проходил через холл,
испещренный выстрелами, его робко окликнула женщина в берете, с которым
не сочетались торчащие из-под него седые косички:
- Господин полицейский, мой сын побежал сюда в полдень на помощь, и
с тех пор его не было, я бы хотела узнать, не случилось ли с ним что…
Раскрывая бумаги, он осознал, что не может дать ей точную информацию,
нужно поручить кому-то составить список раненых, иначе родственникам придется
мыкаться по всем больницам! Он злился сам на себя, но надеялся, что избавит
ее хотя бы от самого страшного опасения.
- Как его зовут?
- Рихтер. Рудольф Рихтер.
Он посмотрел и не нашел.
- Надеюсь, Вас утешит хотя бы это: среди погибших…
Он осекся. Не отрываясь, смотрел на имя, стоявшее на месте того, которое
он искал.
«РЫПЛ АНТОНИН, род. 27 мая 1900 в г. Брно, проживает в г. Пльзень…»
Итка! Он так легко отделался?
Ужас в глазах женщины заставил его немедленно показать ей, что имени
ее сына в списке нет. Потом он поспешил обратно на двор. Труп был под порядковым
номером 35, лицо его было закрыто окровавленным полотенцем. Заглянув под
него, Морава содрогнулся, хотя, казалось бы, привык к жутким зрелищам.
У мужчины осталась только задняя часть головы, передняя была отсечена почти
целиком.
Он развязал узелок. Удостоверение личности! Он с волнением раскрыл
документ. На него глядело лицо из пльзеньской полицейской карточки.
Однако натура криминалиста в нем протестовала. Почему из всех убитых
именно этот остался без лица? Невероятная случайность? Или невероятно коварная
уловка?
Морава высыпал остальные вещи между ног покойного в брюках из довоенного
вельвета (так! предъявить обувь и одежду для опознания коллегам и соседям
Рыпла!) и стал выкладывать на салфетку один предмет за другим. Расческа.
Никелированные часы. Связка ключей! очень важно для установления личности.
Кошелек. Что в нем? Несколько банкнот и мелочь. Полупустая коробка спичек.
Сигарет нет. Карманный ножик. Носовой платок. С монограммой?! Без…
Однако инстинкт гончей, который приписал ему верховный комиссар Беран,
подсказывал, что это другой человек, а потому настоящий владелец документа,
садист, который зарезал нескольких вдов и убил его невесту, не может быть
далеко. Так почему же он его не ищет?!
Он велел какому-то вызывающему доверие вахмистру отвлечься от празднества
и обеспечить перевоз тела №35 со всем, что к нему относится, в клинику
судебной медицины, а сам поспешил обратно в здание. Внутри действительно
возникло «Общество освободителей радио», которые превзошли Бруната - самостоятельно
составили списки освободителей и ревностно исключали каждого, кто, как
им казалось, хотел примазаться к их будущим лаврам. Морава поднялся на
последний этаж и обежал все коридоры, заглядывая в каждую комнату, где
были освободители. Он шел так этаж за этажом, пытаясь использовать единственное
свое преимущество: он знает добычу в лицо, а она охотника - нет. Остановился
он только на улице.
Он видел сотни лиц, но среди них не было убийцы Итки.
Он стоял среди счастливых людей, чувство собственного достоинства которых
возрастало с каждым часом, ибо они наконец увидели поверженных оккупантов.
Кроме того, в толпе говорили, что из Пльзени движется американская танковая
дивизия, которая уже этой ночью войдет в Прагу. Морава не слышал их. Он
чуть не плакал. Итка, этот человек здесь, может быть, совсем рядом, но
он ускользает от меня. Или он пришел только затем, чтобы найти подходящий
труп, осуществить подмену и исчезнуть?
Он попросит Берана, чтобы его немедленно отпустили. Восстание восстанием,
но какая может быть свобода, пока жива эта тварь?
Повинуясь внезапному порыву, он обратился к ближнему спорящему кружку
с раскрытым удостоверением Рыпла.
- Господа! Разыскивается этот человек. Никто из вас его не видел?
- Да это же он самый! - воскликнул почтальон в немецкой каске, перевязанной
чехословацким триколором, как шляпы перевязывают лентой, - тот, который
тут пальбу устроил!
Все хором принялись рассказывать ему, как человек, очень похожий на
этого, стал расстреливать колонну немцев, которым был обеспечено свободное
отступление. По их описанию, его остановил Брунат.
- Господин комиссар, - повысил его в звании юноша в проволочных очках,
- я его и раньше видел, у этого парня не все дома, делает из восстания
резню! Он пленным стреляет в живот и подрывает их гранатами!
- Ну уж тут-то ему не повезло, - возразил почтальон, - у них оружие
было спрятано.
- А он не один, - ответил очкарик, - с ним еще двое были. Он сказал,
раз мы такие бабы, они пару фрицев пришьют в другом месте.
Где же, где? Где?
Больше всего ему хотелось самому помчаться по улицам как гончая, но
прочный поводок - служебный долг - не давал уйти. С тяжестью на душе Морава
отправился в полицейское управление.