Speaking In Tongues
Лавка Языков

---

Джека Керуака едва ли можно считать неизвестной литературной фигурой. Еще при жизни он опубликовал 17 книг, еще несколько вышли в свет уже после смерти. Самый известный его роман -- «На дороге» -- переведен на десятки языков. Жизнь его, к тому же, описана в нескольких биографиях. «Портативный Джек Керуак» и первый том его «Избранных писем» под редакцией Энн Чартерс были опубликованы в 1995 году. В том же году в Нью-Йоркском Университете прошла большая научная конференция, посвященная Керуаку, тем самым отметив его полное вознесение к академической респектабельности. Слова и изображение Керуака появляются в рекламе автомобилей и одежды. Как заметил писатель Уильям С.Берроуз, «Керуак открыл миллион кофейных баров и продал миллион пар "Ливайсов" обоим полам».
Но если Керуак и не неизвестен, то он может быть известен недостаточно. Большая часть написанного им так и не была никогда опубликована. А если точнее -- большую часть написанного им видела и читала лишь горстка людей. Эти неопубликованные материалы: письма, записные книжки и объемистый дневник, который он начала вести в 14 лет, -- хранятся в банковском сейфе родного города Керуака, Лоуэлле, штат Массачусеттс. В последние годы душеприказчики Керуака разрешили публикацию лишь небольшой части его письменного наследия. Теперь большая часть этих работ передана историку Дагласу Бринкли, который за несколько следующих лет планирует выпустить в издательстве «Вайкинг Пресс» многотомное издание дневников Керуака, а также на основании этих неопубликованных материалов -- его новую биографию. В приводящихся ниже отрывках и комментариях Бринкли предлагает читателям взглянуть на то, что предлагают архивы Джека Керуака, и что, возможно, будет способствовать новому пониманию его метода письма, политических взглядов, отношения к друзьям и забот человека, который был, мягко говоря, весьма и весьма озабочен.

ВВЕДЕНИЕ
Даглас Бринкли

Керуак родился 12 марта 1922 года, самый младший из троих детей франко-канадской семьи, осевшей в Лоуэлле, и уже к 10 годам был твердо убежден, что станет писателем. Его отец управлял типографией и выпускал местный бюллетень «Прожектор» (The Spotlight). Маленький Джек очень рано узнал, как макетируется газета, в атмосфере, пропитанной отравляющим запахом типографской краски. Немного спустя, он начал писать и выпускать свой собственный спортивный бюллетень, который продавал друзьям и знакомым в Лоуэлле. Он посещал как католическую, так и публичную школы и завоевал спортивные стипендии для обучения в частной средней школы Хорэса Манна в Нью-Йорке, а затем -- в Колумбийском Университете. В Нью-Йорке он сошелся с будущими литературными кумирами поэтом Алленом Гинзбергом и романистом Уильямом С.Берроузом. Сломанная нога помешала его школьной футбольной карьере, и Керуак бросил Колумбию на втором курсе и через некоторое время ушел служить в торговый флот, а затем и в ВМФ (откуда его списали). Так начались его беспокойные скитания, повлиявшие как на его работы. так и на всю жизнь.
Для Керуака «бит» -- термин, сокращенный от beatitude ⁽¹⁾ и основывающийся на идее того, что униженные и оскорбленные -- святы, -- относится вовсе не к политике, а к духовности и искусству. Тридцать опубликованных и неопубликованных книг, написанных им между 1941 и 1969 годами, включают его 13-томную более-менее автобиографическую «Легенду о Дулуозе» -- исследование отдельной жизни (его собственной) в духе «Человеческой комедии» Оноре де Бальзака или «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста.
Керуак намеревался стать наиболее существенным литературным мифотворцем послевоенной Америки, создавая свою «Легенду о Дулуозе» сплетая поэтические байки о собственных приключениях. «Я обещаю, что никогда не сдламся, подохну с воплями и хохотом,» -- писал он в своем дневнике в 1949 году, -- «а до тех пор буду носиться по этому миру, который -- я настаиваю -- свят, и брать каждого за грудки и заставлять их исповедоваться мне и всем прочим.» В то время, когда Норман Мейлер играл в социолога, изучая «белых негров»-хипстеров, Керуак стремился отобразить своего чарующе недоразвитого друга Нила Кэссиди неким современным эквивалентом легендарных героев Дикого Запада -- Джима Бриджера, Пекоса Билла и Джесси Джеймса. Как типичный лоуэлльский мальчуган, которым Джек Керуак никогда и не прекращал быть до конца, он рассматривал футболистов и утомленных пастибищами ковбоев как образцы подлинной Америки; дневники его кишат ссылками на «народных героев» и хвалами честным бомжам Зэйна Грея, жуликам Германа Мелвилла и подвигам Малыша Рута на бейсбольном поле и в барах. Керуак ввел Кэссиди в пантеон американского мифа как «этого безумного Ахава за рулем», вынуждающего окружающих сопровождать его в ревущих перегонах по всей лоскутной Земле Обетованной Уолта Уитмена.
Собирая материалы для романа «На дороге», пересекая Америку вдоль и поперек, Керуак остановился восточно-монтанском городке Майлз-Сити, и вскоре его озарило одно из многочисленных прозрений. «В окне аптеки я увидал выставленную к продаже книгу -- такую прекрасную!» -- записал он в дневнике. «"Йеллоустоунский Рыжий", история о человеке, когда долина только-только начинала заселяться, о его невзгодах и победах. Не лучше ли читать в Майлз-Сити это, нежели Илиаду? -- единственный их эпос?» Керуак стремился создать собственную историю Йеллоустоунского Рыжего -- но в современном контексте, где экзистенциальные джазмены и потерянные шоссейные лихачи праздновались бы как новые бродячие святые.
Главные герои «На дороге» -- Кэссиди как Дин Мориарти и сам Керуак как Сал Парадайз -- в самом деле должны были стать эквивалентами Бутча Кэссиди и Сандэнс-Кида автомобильного века. «За уличным блеском была тьма, а за тьмой -- Запад,» -- писал Керуак. -- «Я должен был ехать.» Керуак видел себя неким Фрэнсисом Скоттом Фитцджеральдом авангардного цирка, которым являлась вся бит-культура, населенная шлюхами, жуликами, хипстерами, трубачами, бродягами и шарлатанами. Хотя странно, что Керуак благодаря автомобильной аварии в Вермонте в детстве. Сохранил свой страх перед автомобилем. «Я не умею водить,» -- признавался он. -- «Только печатаю.»
Учитывая его страсть к спонтанности джаза, не удивительно, что Керуак предпочитал образ естественно появившегося на свет дикошарого гения, вроде Рембо, тщательному словесному сапожнику, вроде Джона О'Хары. Однако сам он был весьма требовательным старомодным ремесленником. Каждый день своей жизни, проведенный «на дороге» за сбором материала, он компенсировал месяцем кропотливой работы в одиночестве: делал наброски, оттачивал стиль, перепечатывал свои разнообразные романы, молитвы, стихи и наблюдения.
Зачастую посреди писания Керуак делал перерывы и рисовал в своих дневниках пиеты, сопровождая их псалмами, в которых просил Агнца Божьего наполнить сердце каждого грешника. Как это знают даже самые случайные читатели, Керуака привлекала как западная, так и восточная религиозные традиции, а медитации пропитывают все его работы. В 1950-х годах, сочиняя «Проснись», свою биографию Будды, и «Немного дхармы», Керуак целые месяцы проводил в библиотеках над буддистскими текстами. Он вдохновил Аллена Гинзберга на принятие буддизма; Гинзберг со временем стал основателем Школы Выпотрошенной Поэтики имени Джека Керуака и Института Наропа (единственного аккредитованного буддистского колледжа в Соединенных Штатах). Вера Керуака в идею святого изгоя, одухотворившая его видение Нила Кэссиди в романе «На дороге» и Гэри Снайдера в «Бродягах Дхармы», нашла отклик во многих поколениях. Что характерно, Керуака раздражало распространение поп-буддизма, за которое ответственность отчасти нес и он сам.
В конечном итоге, Керуак стремился отойти от своих друзей-битников. «Аллен никогда не теряет меня из виду -- даже когда я пытаюсь спрятаться,» -- жаловался он незадолго до выхода в свет своей второй книги «На дороге». Возможно, Гинзберг и наслаждался своей нью-йоркской славой, однако застенчивый Керуак все более замыкался в себе и стремился больше времени проводить со своей матерью Габриэлой, оказавшей основное влияние на всю его жизнь. Как оказалось, даже в дом Гинзберга Габриэла впускала с большой неохотой. В действительности, как-то раз она отправила Гинзбергу письмо, угрожая оповестить ФБР о том, что он занимается анти-американской деятельностью. Гневные письма писала она и Уильяму С.Берроузу. «Боже мой!» -- делал вывод Берроуз. -- «Она в самом деле зашила его, как разрез.»
Насколько в действительности Керуак со временем разочаровался в Гинзберге (и в меньшей степени -- в Берроузе), видно по решению, принятому им в 1964 году: у него совершенно не было денег и он не мог даже поставить надгробье на могилу своей сестры Нин в Орландо, однако отклонил предложение Гинзберга сняться вместе в фильме, за который мог получить 3000 долларов. Сходным же образом отказался Керуак, когда итальянская переводчица американской литературы Нанда Пивано написала ему с просьбой включить его работы в антологии поэзии битников. «Все, что вся эта алкашня и их приятели сейчас делают, -- просто последний акт их первоначального прихода и последующего предательства любого подлинно "битового" кредо, -- писал он. Теперь, когда все мы приближаемся к средневозрасту, я вижу, что они -- просто-напросто несостоявшиеся истеричные провокаторы и ловцы внимания, у которых на уме -- ничего, кроме злобы на "Америку" и жизнь обычных людей. Они никогда не писали об обычных людях хоть с какойнибудь любовью -- возможно, вы это заметили. Я, разумеется, по-прежнему восхищаюсь ими за совершенство их поэтической техники, как восхищаюсь Жене и Берроузом за совершенство их прозаической техники, но все четверо сейчас проходят по разделу "оставьте-меня-за-кадром", и именно так мне отныне и впредь хочется это оставить.» По мере заката 60-х годов Керуак все больше и больше не понимал, как Гинзберг может воздевать руку жестом мира и декларировать неизбежный «крах Америки», игнорируя, по мнению Керуака, массовые убийства китайского лидера Мао Цзэ-дуна, негодяя гораздо хуже Сталина. «Жене и Берроуз и наполовину не настолько вызывающи, поскольку безнадежны метафизически, -- продолжал он в том же письме Пивано, -- однако Гинзберг и [поэт Грегори] Корсо -- достаточно невежественны, чтобы быть метафизически здоровыми и размахивать искусством, как теннисной ракеткой.»
В феврале 1968 года Керуак узнал о смерти Нила Кэссиди, чуть-чуть не дожившего до своего 42-летия, -- где-то у полотна железной дороги под Сан-Мигелем-де-Альенде в Мексике. Самому писателю оставалось жить всего около двух лет -- смерть наступит в 47 от осложнений, вызванных алкоголизмом. Вскоре после публикации «На дороге» в самом разгаре славы Керуак рапортовал в письме Кэссиди: «Все взорвалось.» Это была уместная оценка.

* * *

Керуак обладал даром к парадоксальному смешению характеров. Одним из результатов его книг стал парад божественных изгоев, и каждый из них -- вне всякого сомнения американский тип. Именно через таких персонажей «На дороге» Керуак подошел к центральному, быть может, вопросу всей послевоенной американской литературы: «Камо грядеши, Америка, в сверкающем автомобиле своем, в ночи?»
Библейский язык не был для него случайностью. Хотя в письмах Керуак лишь намекает на свою фиксацию на смерти Христа, дневники его -- совершенно другое дело. Их страницы усеяны рисунками распятий и изобилуют мольбами Господу простить его грехи. Рассматривая их в целом, представляется, что дневники эти -- по сути дела портативная исповедальня. С детства до самой смерти Керуак писал письма Господу Богу, возносил молитвы Иисусу, посвящал стихи Св. Павлу и сочинял псалмы о спасении собственной души.

* * *

И чем же обязан Тебе я, Господи, за свои дарованья:
Обязан потом и муками и
всею тьмой моей жизни:
Господи я обязан тебе своим благочестием и усердием,
Господи я обязан тебе этим наичернейшим одиночеством,
и снами обезумевшими от ужаса --
но смирения, Господи, нет во мне и
обязан я им Тебе: ибо лучше бы Ты
протянул мне руку, помог бы
подняться к Тебе -- О не смирен я.
Надели меня этим последним даром, Господи, и я буду
смирен, я буду обязан Тебе смирением этим,
но только надели меня этим даром.
Плюнь мне в душу, Господи, за то что прошу и
вечно только прошу, а не отдаю и
обязан тем что отдал, и даю
и буду давать впредь: Господи, заставь меня отдавать.
Старый Иов уже три тыщи пятьсот
лет как разлагается в могиле,
Старый Иов твой слуга, Господи:
прости меня за молодость мою тогда, прости
меня за это, Господи, о сделай меня дающим.

* * *

Керуак описал свой рейс на торговом судне в Гренландию, когда ему было 20 лет, в до сих пор не опубликованном романе «Море мне брат». Примерно в то же время он начал всерьез вести дневник, что и продолжал делать почти до дня своей смерти. После увольнения с флота, посчитавшего его «шизоидной личностью», Керуак начал прилежно изучать творчество Китса, Йейтса, Шекспира, Толстого -- весь западный литературный канон.

* * *

Самым неотразимым мифом о Керуаке остается история о том, что он написал «На дороге» в апреле 1951 года за три неистовых недели, подпитываемый лишь кофе и бензедрином. Согласно легенде, Керуак, вдохновившись своими путешествиями с Нилом Кэссиди за несколько непосредственно предшествовавших этому лет, закатал длинный рулон бумаги в пишущую машинку (чтобы не отвлекаться на замену листов), включил круглосуточно вещавшую гарлемскую джазовую радиостанцию и произвел на свет современный шедевр за двадцать дней со средней скоростью в несколько тысяч слов в день. Керуак говорил, что он «выдувал слова», точно Лестер Янг на своем полночном саксофоне, пиша быстро, поскольку «быстра дорога». Исправления -- для квадратных и тех, кто страдает культурными запорами, кто слишком боится врубаться в естественные ритмы собственного разума. Когда бензедрин якобы закончился, а «На дороге» был завершен, Керуак принес стофутовой длины свиток редактору издательства «Харкурт Брэйс» Роберту Жиру, отреагировавшему вопросом: «Ну и как, к чертовой матери, наборщик будет с этим работать?» Оскорбленный Керуак вылетел из кабинета, хлопнув дверью, хотя впоследствии утверждал, что Жиру сравнил его работу с Достоевским.
Архивы Керуака рассказывают совершенно иную историю рождения романа. Свиток действительно сохранился, но рукопись, отпечатанная Керуаком в его квартире на Западной Двадцатой улице в Манхэттане, стала результатом кропотливого процесса разработки планов, черновиков отдельных глав, чистки и отделки, начатого задолго до апреля 1951 года. У него не только имелись ясные и подробные одностраничные сюжетные разработки каждой главы, но и большая часть диалогов была написана им еще до апреля. Некоторые дневниковые записи вставлялись в рукопись целиком.

* * *

* * *

Маниакального увлечения Керуака джазом невозможно преувеличить. Он свято верил, что Чарли Паркер, Телониус Монк и Диззи Гиллеспи были американскими эквивалентами Баха, Бетховена и Брамса. «Когда я впервые услыхал Птицу и Диза в "Трех Двойках", я сразу понял, что это -- серьезные музыканты, которые играют чокнутый новый звук и плевать хотели на то, что я думаю,» -- напишет Керуак в 1959 году. «На самом деле, я облокачивался на стойку с пивом в руке, когда подвалил Диззи попросить у бармена стакан воды, навалился на меня и протянул обе руки за стаканом прямо вокруг моей головы, а потом упорхнул прочь, точно зная, что настанет день, и я его воспою, или что одна из его аранжировок однажды будет названа в честь меня волею каких-то прикольных обстоятельств.»
Импровизационный джаз подхлестывал Керуака избегать писательских блоков импровизационными средствами: записью самого процесса работы над прозой. Этот творческий метод был узаконен автоматическим письмом Уильяма Джеймса, духовидческими стихотворениями Уильяма Батлера Йейтса, первым «хэппенингом» в колледже Блэк-Маунтин и разбрызгиванием краски, практиковавшимся абстрактным экспрессионистом Джексоном Поллоком (с которым Керуак иногда ходил кирять в Гринвич-Виллидж). До сего времени, видимо, ни один из романистов так горячо не принимал джаз, как Джек Керуак, в особенности в его недооцененных «Блюзах Мехико» -- 242 поэтических «припевах», представленных как один долгий джем-сейшен воскресным днем. Кроме того, описывая то литературное воздействие, которого он пытался добиться, Керуак зачастую привлекал джазовые образы -- как, например, в приводимом ниже письме Дональду Аллену, своему редактору в издательстве «Гроув-Пресс», опубликовавшем «Подземных».

* * *

Дневники Керуака к «На Дороге» наглядно показывают, как мучительно подыскивал он нужное название для своего романа. Зачарованный «Дорогой» Джека Лондона ⁽⁹⁾ и «Песнью открытой дороги» Уолта Уитмена, Керуак в разное время примерял такие: «Души на дороге», «Ночь американской дороги», «Дом и дорога», «Любовь на дороге» и «Вдоль по дикой дороге». «На дороге», самое простое и самое лучшее, в конце концов победило.
Через месяц после пылкой рецензии Гилберта Миллстина в «Нью-Йорк Таймс» (5 сентября 1957 г.) роман «На дороге» появился в списке бестселлеров вместе с «У Пейтонов» Грэйс Метэлиус (и, неделю спустя, -- с романом Айн Рэнд «Атлант расправил плечи»). Практически в одночасье «На дороге» превратил Керуака в аватар всего бит-поколения. С ним связывался Марлон Брандо -- насчет пьесы о Ниле Кэссиди. «Уорнер Бразерз» предложили ему 110.000 долларов за права на экранизацию романа. Переговоры по обоим проектам так и не пришли ни к какому плодотворному завершению. «Голливуд, возможно, вообще не купит мою книгу,» -- жаловался Керуак Гинзбергу. «Брандо -- говно, не отвечает на письмо величайшего писателя в Америке, а сам -- писающийся под себя королевский шут на сцене.» (Правами на роман «На дороге» в настоящее время полностью владеет режиссер Фрэнсис Форд Коппола.) Пока еще проходили обсуждения с «Уорнер Бразерз», Керуак делился соображениями о литературном сценарии с голливудским продюсером Джерри Уолдом.

* * *

Немногие критики посвятили «На дороге» сочувственные, серьезные рецензии. Герберт Голд в «Нэйшн» насмехался над книгой, называя ее «гонкой слов и жестов за лидером», а автора характеризуя как «псевдо-хипстера». Дайана Триллинг глумилась над «инфантильным панибратством» «На дороге». Норман Подгорец в «Партизан Ревью» высмеивал роман как околёсицу и, полностью проморгав всю духовность его вообще, различал в этосе Керуака лишь «подавленный вопль»: «убей... убей... убей.»
Керуака подобные нападки приводили в отчаяние: мысль о том, что он проповедовал насилие, была далека от цели на 180 градусов. Ошеломленныму обвинениями справа (бывший президент Герберт Гувер, выступая на Республиканской Конвенции 1960 года в Чикаго, обвинил «коммунистические фронты, битников и яйцеголовых» в том, что они уничтожили социальную ткань нации), Керуаку неуютно было и с левыми (он был антикоммунистом, он устал и испытывал интеллектуальное нетерпение от бит-сцены, а в конечном итоге начал восхищаться Уильямом Бакли-мл. ⁽¹³⁾). Атакуемый с одной стороны за богемный стиль жизни, а с другой -- за свои среднеамериканские политические взгляды, Керуак даже не пытался перекинуть мостик от одного к другому.
Мрчное отношение Керуака к своим критикам проявляется в письме Грэнвиллю Г. Джоунзу, молодому преподавателю Института Технологии Карнеги. Керуак только что прочел магистерскую диссертацию Джоунза, написанную на материале работ Керуака.

* * *

Самым постоянным элементом всех вариантов и черновиков «На дороге» оставалось изображение Нила Кэссиди в том или ином обличье как героя саги Дикого Запада. Подлинный Кэссиди был дивным персонажем -- эта точка зрения вновь и вновь подтверждается, когда он всплывает тайным героем гинзберговского «Воя» или маниакальным водителем психеделического автобуса, на котором Кен Кизи двинулся расшатывать устои Америки. По большей части, Керуак обрисовывал Кэссиди верно, хоть иногда и с голливудскими завитушками.
Керуак объяснял это в письме студентке богословия Школы Теологии Перкинс в Южном Методистском Университете. За несколько месяцев до этого старшекурсница Кэрролл Браун обратилась к Керуаку с письменной просьбой объяснить подразумевавшиеся значения «На дороге». Ответ автора, подтверждавший собственный взгляд Браун на книгу, пришел по почте на следующий день после того, как курсовая работа Браун о романе получила 3-. Браун принесла письмо Керуака преподавателю, читавшему курс «Теология и современная литература», и позднее хвасталась: «С письмом в руке я вылетела из класса с 5 или 5+».

* * *

Керуак жил в Орландо, когда написал Роберту Жиру, своему редактору в издательстве «Фаррар, Страус», о публикации «Большого Сюра» и «Видений Жерара». Издатель приобрел эти работы за «княжеский», по выражению Керуака, аванс в 10.000 долларов. «Большой Сюр» -- книга об алкогольном срыве, который Керуак пережил в хижине поэта Лоренса Ферлингетти на Тихоокеанском побережье. «Видения Жерара» -- поминальная месса в форме повести о старшем брате Керуака.

* * *

Керуаку хотелось, чтобы его считали отдельным американским писателем, вроде Германа Мелвилла или Роберта Фроста, а не частью анти-истеблишментовой битовой клики, преданной, среди прочего, высмеиванию Нового Завета и подрыву общепринятой порядочности. Он сам был крупицей Америки, а не радикалом, страстно выступавшим против нее. «Опасайтесь бродяг анти-американской разновидности,» -- писал Керуак другу. -- «Я всего-навсего -- Буффало Билл ⁽¹⁴⁾.» Он разражался гневными тирадами в адрес Павлова, Фрейда, Маркса и Невежества -- Четверки Всадников Современного Апокалипсиса, по его описанию.
В течение всего последнего десятилетия своей жизни, несмотря на разрушительное воздействие алкоголизма, Керуак продолжал работать весьма продуктивно. Его подхлестывало желание завершить сагу «Легенда о Дулуозе»: он очень хотел совершить для Лоуэлла то, что «старый добрый Фолкнер» сделал с округом Йокнапатофа. Тремя последними книгами Керуака стали «Сатори в Париже» (1966) -- о его поездке во Францию в 1956 году для того, чтобы отыскать семейные корни; «Тщеславие Дулуоза» (1968) -- история собственного взросления и становления как футболиста и писателя, одна из прекраснейших его работ; и «Пик» (1971) -- исправленная версия повести 1950 года о десятилетнем черном поклоннике джаза из Северной Каролины по имени Пикториал Ревью ⁽¹⁵⁾ Джексон.
Первое из писем, приведенных ниже, адресовано Джону Клеллону Холмсу, одному из первых друзей Керуака из числа писателей-битников, чьим обществом Керуак по-прежнему дорожил.

* * *

В своей последней статье для «Чикаго Трибьюн» (сентябрь, 1969), озаглавленной «После меня хоть потоп», Керуак писал, что он не относится ни к правому истеблишменту, ни к левым йиппи, а просто средний гражданин из рабочего класса, «биппи-посрединке». В то время он, к тому же, работал над романом под названием «Прожектор» -- в честь небольшого лоуэллского бюллетеня, который печатал его отец, -- который должен был стать завершающей частью «Легенды о Дулуозе». Керуак собирался рассказать историю о том, как стремительное восхождение к славе может уничтожить в Америке любого писателя, о своих собственных мучительных опытках писать экстатические романы после «На дороге», когда средствам массовой информации хотелось только одного -- поставить на нем клеймо «битник», как на коробке с мыльной стружкой. «Прожектор», писал он Стерлингу Лорду, призвал объяснить, как американский «успех» означает, что «ты больше не можешь получать удовольствие от еды». Она набрасывал в своих дневниках, сюжетах и названиях глав, уже помещенных в роман, замысловатые пасквили на то, что сегодня называлось бы таблоидной культурой. «Прожектор» должен быть стать книгой одновременно смешной и грустной, доказать, что в конечном итоге даже Мэдисон-Авеню проиграет отдельному честному художнику.
«Книга завершит "Легенду" сегодняшим днем и может запросто оказаться моим самым изнурительным опытом художественного письма, -- продолжал Керуак, -- поскольку история настолько пронизана ощущением неизбежной опасности, наполнена мужчинами, женщинами, собаками, кошками, кукурузными лепешками, агентами, издателями, акулами бильярда, телевизионными режиссерами, которые называют меня "пьяным ублюдком", знаменитостями, алкашней, букмекерами, фу, погоди немного и сам увидишь.»