Speaking In Tongues
ПОРТРЕТ МУЖЧИНЫ
* * *
Москва. Июньский зной.
А у тебя в зрачке
осколок голубой
на ледяном крючке.
Опять ты смотришь вглубь,
Прислушиваясь чутко.
Но музыка молчит
Торжественно и жутко.
И в этой тишине
Я паузу держу.
И музыке твоей
молчанием служу.
Вокруг метёт метель
древесным спелым пухом.
Мой Моцарт был глухим.
С немузыкальным слухом.
* * *
Ты вводишь в Интернет,
а я живу в лесу.
И я судьбу свою
как птицу на весу
с изломанным крылом
к тебе не принесу.
Компьютерный мираж.
Границы без границ.
А у меня пейзаж
из человечьих лиц
на фоне голубом,
где сосны, речка, дом.
Где мы с тобой живем.
В сети ты словно рыба
в реке, а я в сети,
как рыба задыхаюсь
на отмели руки.
Мы в разных плоскостях,
на разных виражах,
ты входишь в Интернет,
сын ходит в Интернат,
а я по вечерам
вам сахар-рафинад
размешиваю в чае,
и новой встречи чаю,
и грусть-тоску свою,
как колыбель качаю.
* * *
Ты как заснеженный глухой овраг
себе не рад, всем проходящим враг,
и над тобою в тёмных небесах
покачивая пламя на весах
созвездие мерцает, но не греет.
И ёжится душа. Душа болеет.
А у лица вприпрыжку, торопясь,
несётся ввысь, дымками белых кухонь.
Где чай гоняют сплетницы старухи
и девочку бранит сурово мать.
Где в тёплой люльке ты бы мог лежать
перерастая холода и слухи.
Вспоминание
1.
Слова не властны — дом уже замёрз,
Душа тверда. И в доме стынут дети.
Нет повести печальнее на свете.
Но есть весна. Весна растопит лёд.
И вновь услышишь, что душа поет.
Сначала глухо, горько, но — теплеет
и слово, словно ветка, зеленеет.
И раскрываешь сердце — так кулак
Вдруг превращается в ладонь.
Итак — слова даны мне снова, снова, снова.
А значит Бог всегда всесильней Слова.
Он молчалив, но лучший собеседник.
С ним ты горишь и немо говоришь
и словно лист, оторванный от дома,
Летишь. Летишь…
Как зелен он и беззащитен как!
И вновь ладонь сжимается в кулак.
Душа полна печали и любви.
О Господи, к любви не приведи.
2.
Поэзию молчанием продлить?
Я и без слов сумею говорить.
О тишина, она тобой полна —
мой свет из притворённого окна,
мой теплый дом за тысячью небес,
мой лист единственный, вобравший целый лес,
мой ходунок, младенец, мой мужчина —
в лице дитяти старика личина.
Фальшивка, проступившая, как смысл.
Держу в руке платана ржавый лист!
Уже ноябрь. Уже мертва природа,
И ждет тепла. А до него полгода.
Вот так и сын — я жду, а он растёт.
Потом уйдёт. И тем меня спасёт.
Молчи, о мать, умеющая знать
как слово за молчанье принимать.
3.
Когда слова стремительно круты,
как под рукой бильярдные шары,
Я отступлю. Игру прерву на вдохе.
Я стану холоднее недотроги.
Слова, Слова, словами лишь жива.
Молчаньем завоёваны слова.
За ними жизнь, в которой леденеть.
И закипать. И травкой зеленеть.
О, лучше камнем лечь себе на грудь
и начертать на этом теплом камне
единственное слово: «Позабудь».
* * *
Как в животе у паука
Стояли ночи.
Был с ночью каждой
Каждый вдох короче.
И изнутри запотевал
зрачок угрюмый.
А убывающий молчал
И думал:
Лежу как хищник.
Часа жду,
Живу в засаде.
Как мертвый флюгер на ветру-
С собой в разладе.
Озноба ядрышко легко
Проходит горлом.
Скольжу за выдохом во вдох-
Как год за годом.
Без перерыва на зевок,
Без перепада.
Как будто времени века
И нет распада.
* * *
За частоколом папоротников, там, где речка начинает свой разбег, мне
встретился смешливый человек, и мы с ним пели. Наши голоса опередили все,
что дальше было. А было счастье, было воскресенье. Не календарное, вообще-то
был четверг. Нам есть хотелось. Человек сробел, когда я признаваться ему
стала, что аппетит проснулся. Он меня в дом свой привел. А на закате дня
я от смешливости его устала. Мы попрощались. Ночью я спала и сон смотрела.
Было много счастья и музыки. Но наши голоса звучали вразнобой. Я просыпалась
и вновь спала. Во сне мне показалось, что я любима. Вновь проснулась. Странно
светили звезды — в каждое окно. Смотрю, а он сидит. Темно и страшно смеется.
Говорит, но словно не со мной. Я окликаю. Как в немом кино. А больше –
ничего. Опять всё сон. Во сне вновь засыпаю. Дурная бесконечность до утра
меня томила. Впрочем, всё пропало, лишь в лес вошла. За частоколом папоротников
тёмных, там, где рекой становится ручей, мне встретился смешливый человек,
и мы с ним пели. Солнце рисовало на бересте сначала мой портрет. Потом
его. Всё повторилось снова — был дом его, и счастье, и любовь, и долго-долго
ночь не наступала.
* * *
Ловушка неба надо мной
зеленоглазой и хмельной,
а под ногой бежит дорога
туда, где завтра встречу Бога.
Он на земле. Он между нами.
Он в небесах над головой,
Бог любит каждого. Я знаю.
Он завтра встретится со мной.
Он сам в ловушке на века —
в моей руке — его рука!
* * *
Всякое дыхание да хвалит Тебя.
Вьются стрижи небеса шевеля.
Сыплется время на паперть Храма.
Тени бегут, пропадая в реке
что обрамляет пейзаж, словно рана.
Божия Матерь припала к руке
Божия Сына. Свершается действо
жизни. Лишь след золотой на песке
птичьих распятий. Да птичьего гама
благовест на восхищенной реке.
* * *
1.
Храм стоит на полпути.
Я пытаюсь обойти.
Я люблю свои грехи.
Я пишу о них стихи.
Озабочена судьбой
зависаю над тобой
словно ливень проливной.
2.
Жизнь за встречу отдаю.
Жизнь мою ты не берёшь.
Даром встречу отдаешь.
Говоришь: «Не враг тебе.
Хочешь, вмиг озолочу?»
Отвечаю: «Да. Хочу!»
3.
Я не умею зарабатывать.
Зато умею петь, как птица.
Моей судьбою озабочена
неравнодушная столица.
Моё лицо в оконной раме
перед тобою наяву.
И как рука в твоём кармане
Я в этом городе живу.
1.
Небо. Ночной патруль.
Звездные дырочки пуль.
Тише! Тебя позвали.
Голос ведёт назад.
Очередь. На вокзале
други твои стоят.
Долгий вопрос: «Когда?»
Киевские поезда.
Руки. Багаж. Билет.
Надпись: «Выхода нет».
Неотступен, как Божий взгляд
голос тот, что зовёт назад.
2.
Кровь отворяешь, Левчин.
Остановить нечем.
3.
Ты поверишь, только ты,
я знаю:
в паузах о слове забывают.
(вдох от выдоха неотделим).
У тебя, Раф, пауза такая —
привалившись к вечности бочком
молча светишь певческим зрачком.
И — взлетаешь.
4.
Ты услышишь. Только ты один
распознаешь за житейским гулом
голос мой надломленный и хмурый,
ибо твой такой же – нелюдим.
09.07.91
Портрет мужчины
В животе у матери он плакал
и родился с открытыми глазами.
Он смотрел по сторонам и на крыши,
он указывал взглядом на предметы,
всё, что видел, разговаривало с ним.
Был отец его сварлив и беспечен.
Фантазёр и гуляка неуёмный.
Никогда не прерывающий беседы.
Не бросающий дела без причины.
А причина всегда находилась.
Его мать была мудра и нелукава.
По утрам она помнила о ночи.
Успокаивала голосом глубоким.
Обучала обычаям и вере.
Но не пела никогда песен.
И он вырос настоящим мужчиной,
не желающим драться за правду.
Уважающим женскую надежду.
Не жалеющим сил и стараний.
Над детьми склоняющимся бережно.
Но друзья его избегали.
Жёны их его сторонились.
Одиночество ему было опорой.
И молчание его сопровождало.
Он же был удачливей многих.
Год за годом прошли. И он умер.
Просто тихо уснул у дороги,
там, где сад посадил, где дети
книгу жизни его читали.
Он был лучшим любимым на свете.
Когда умер — глаза ему закрыли.
* * *
Жизнь посмертная, ты мне нравишься,
ты, как улица, широка.
В деревенских угрюмых красавицах,
в теплом запахе молока.
Переступчаты твои ритмы —
Возле сруба скамья и, сед,
утопает в махорочном дыме,
словно в старой шинельке, дед.
За окошком гроза мерцает.
Двое смотрят, слушая гром,
заедая восход пожара
рыбьим стёганым пирогом.
* * *
Жизнь без сносок и без правок
приведёт прямой дорогой
в лес густой, где каждый ствол
на тебя глядит в упор.
Пустотелые берёзы
внемлют голосу пустому.
Пусто небо над поляной,
где лишь папоротник густ
да боярышника куст…
Вступление в тему
Я бываю очень зла но так послушна
что углы от центра отступают
раздвигая сцены общих комнат
где постель плывет вдоль горизонта
где меня касались твои губы
я твой вдох короткий как обида
ты мой выдох долгий как дорога
наша встреча продолженье пальцев
беглых взглядов слов подвижных
ритмов бесконтрольных пограничных пауз
мы живем не подавая вида
никогда нам не догнать забвенья
не найти свободы от дыханья
* * *
Когда молчание произойдёт
— пропало время,
и не скрипит железная петля,
спасенья ждёшь,
пульс пробивает темя
пружина тянется, не вертится земля,
когда тебя настигнет хриплый выкрик
и вырвешься из пятого угла,
то вывинтится в теле цепкий винтик
и одноразовая вколется игла
луч кровеносный станет поперёк
аукнет жизнь и растворится эхом
и западёт доверчивый висок
и обернётся тело бурым мехом.
Молчание синеющих медуз
Я повторяла слепо наизусть
вой ревуна свечение медуз
угрюмо-ржавый запах солидола
и повелительные голоса глагола
но не было движения во мне
наоборот
ты целовал мой рот
чтобы молчало взорванное тело
так неподвижно словно я висела
на выношенном кожаном ремне
* * *
Предполагала — для любви важна удача.
Командировка. Сабантуй. Пустая дача.
Уже настиг размах весны, в цветах сорочка.
Уже расфранчены грачи, размякли почки.
Давай подышим на пустяк —
Пускай засветится.
Давай не станем сочинять, как снова встретимся.
Смерть
Я только слабый выдох.
Я только сильный вдох.
Я девочка на выданьи —
Меня не выдаст Бог.
* * *
Вновь мартовской капелью
Пропитан воздух синий
Из точек состоящий
И закруглённых линий.
Небес набухли двери,
В сугробах зреет плеск.
Как шерсть на мертвом звере
Я потеряла блеск.
* * *
И постыдна, и непрерывна
Эта заповедь: Жизнь!
Оглянись на её начало.
На запевочку отзовись.
Будет берег в ином далёко.
Будут люди другие быть.
А до тех, кого ты оставил,
День за днём предстоит дожить.
* * *
Глебу
Павловскому
Тебе меня любить не надо.
Тебе надо любить других.
Тебе надо (мне надо — и тебе надо)
Относиться ко мне космически.
У нас нет ничего общего.
Только мир.
Ты — ветер.
Я — парус.
Я без тебя погибну.
Ты без меня бессмысленен.
Я твоя мера.
1975
* * *
Церковь моя белая
в облаке купол купает,
теплым крестом в корыте
Пену взбивает.
А с колокольни хлопьями
звон облетает
Звон отлетает.
Галок пугает.
Хаджибей
Здесь залежи рыжих глин
испуганы рыбьим всплеском.
Здесь холодок в груди
как выдох на слове резком.
Не надо. Не подходи.
Глубок Хаджибея взгляд.
Здесь берег всегда вдали.
И путь здесь всегда назад.