Speaking In Tongues
Лавка Языков

T-ough
Press


МАЙКЛ ГИРА

 

В переводах Андрея Емельянова

© Перевод Андрея Емельянова, 1997






MTV И КУЛЬТ ТЕЛА
ИНДИВИДУАЛЬНОЕ ФРЕНОЛОГИЧЕСКОЕ ТОЛКОВАНИЕ ЧЕРЕПА ДЕРЕКА ТОМАСА
без названия
..........................из книги “ПоТрЕбИтель” и т. Д.
Слабости
Женщина
Ебля
Шлюха
Трус
Коп


MTV И КУЛЬТ ТЕЛА

 
Она падает с небес и воскресает в лесах:
 
Разорванные, раскиданные взрывом, их тела cвисают с деревьев безвольными лоскутами, как размякшие перезрелые фрукты. Нанизанная на торчащую ветку, рука ребенка указывает обвиняющим пальцем в небо, переводя наши взгляды на то самое место в синеве, где родилось увечье, грохочущая орхидея пламени, что разорвала нежный пергамент воздуха и пролилась сверху на лес тяжким ливнем из мяса, горящего пластика и стали.
 
Прорубающие себе путь сквозь чащу, мы — первые члены спасательной команды, прибывшие на место. Опрятно упакованные в наши жизнерадостные желтые резиновые комбинезоны и очень идущие нам воздухопроницаемые капюшоны, мы пробираемся в тишине к этому саду шипящей крови, подобно передовому отряду неких плотоядных пришельцев, привлеченных запахом плавящегося пластика и поджаренных органов.
 
Внутри, под своими масками, мои товарищи по работе напевают некую скорбную элегию, словно стремясь очистить собственное участие в этом бессмысленном, отвратительном спектакле оцепенелой тупостью своих слов: «Нет лиц, нет лиц, у них вообще нет лиц...» — выводят они монотонно, рыдая, как дети, внутри своих резиновых капюшонов. Или они и вправду оплакивают собственную эгоистичную утрату: сокровенные тайны, которые они ожидали открыть в оракуле исковерканного, разодранного лица, отвергли их, несправедливо украденные огнем?
 
Мы рассеиваемся по месту бойни, в три погибели пробираясь среди обломков и кусков мяса, как стая фосфоресцирующих монахов, ухаживая за нашим щедрым урожаем тропических ужасов, за растительным страданием, заключенным в нашей страде мертвой материи.................
 
 
Пресса хочет знать:
 
Когда прибывает подкрепление, каждая команда работает посменно по три часа, дольше выдержать, как оказалось, невозможно. Один ошеломленный шеф спасательной команды оценивает местность как «ебаный сад ожившей крови». И вот в часы досуга мы оккупируем кофейни в близлежащем городке — «Нет лиц, нет лиц, у них вообще нет лиц...» — отвечаем мы монотонно, уставившись в кофе, на вопросы местных жителей, а затем и Прессы, сгрудившихся у нас за плечами питаться атмосферой убитой задумчивости, что мерцает вокруг нас, словно нимб.
 
Мы — Изможденные Профессионалы, пророки, вернувшиеся из горнила невыразимо дикой и злобной стихии. Когда мы поворачиваемся и позируем видеокамерам, наши глаза тускло смотрят мимо. Нас неминуемо затягивает влажный вихрь вытягивающихся и сжимающихся видео-линз. Как пациенты, жалующиеся на детские травмы бесстрастному терапевту, мы ревем и стонем в видеокамеры, не стыдясь ничего. Съемочные группы вертятся вокруг нас. Их камеры хрипят и стрекочут, снимая крупным планом наши слезы, словно огромноголовые насекомые, слетевшиеся к нам на сахарный запах нектара, который выдавливается и капает из уголков наших глаз. «Нет лиц, нет лиц,» — повторяем мы для любого, кто согласен нас слушать. И поначалу этого мрачного припева достаточно, чтобы утолить их жажду, до тех пор, пока они не получают копию списка пассажиров и не узнают, что Анжелика была на борту. И затем, не желая показывать особенной заинтересованности в звезде и в ее нашумевше-безупречном теле — теперь, видимо, разодранном на части трупе — вопросы понемногу фокусируются вот на чем: Не нашел ли кто-нибудь кусочка чего-нибудь, что могло бы принадлежать ей? Ее руки? Ее изящной ступни — той самой, что этот звероподобный испанец сосал в ее клипе «Успокой мою любовь»? Несколько обрывков белья от «La Perla» среди обломков, клок ее платиновых волос, свисающий с ветки? Но я начисто стер все следы ее присутствия, и теперь я слышу, как она поет для меня. Наша жизнь вместе только начинается.
 

Ее любовь поделена между всем миром:
 
...........Затерянный в небесах моего телевизионного мира, я слышу за стеной грохот, идущий из соседней комнаты. Затем глухой вопль. Затем снова грохот, на этот раз громче и яростнее. Через мгновение тишины звук песни из ее видеоклипа, который я смотрел у себя, доносится на полной громкости из соседней комнаты. Затем скрежет кровати, трущейся о стену, всё громче и быстрее, в ритм песни. Стоны всё чаще, в возрастающей агонии. Затем звук бьющегося о стену стекла. И наконец, нарастая с силой, которая словно поднимается и вырывается из моего собственного желудка, — убийственный голос, вышедший из-под контроля: «Аааааааааахххххххххх, ааааааааааааххх.....», когда он всё глубже и глубже вонзается в своего любовного партнера, в такт неумолимого ритма ее песни......
 

Полностью рассказ Майкла Гира MTV и культ тела читайте в альманахе Т

 


 

ИНДИВИДУАЛЬНОЕ ФРЕНОЛОГИЧЕСКОЕ ТОЛКОВАНИЕ ЧЕРЕПА ДЕРЕКА ТОМАСА

 
Однажды ночью я лежал на своей кровати, рыдания накатывали нежными неторопливыми волнами, слезовыделения катились мне прямо в раскрытый рот. Мой язык корчился с каждой сахарной кровавой каплей. Постепенно рот наполнился кровью, стабильным приливом липких тягучих слез, стекающих вниз по глотке и образующих глубокий колодец застывающей скорби в темной яме желудка. Я, наверное, пристрастился к слезам, как к наркотику, словно моя кровь инкрустирована опиатами, потому что вдруг, когда я посмотрел туда, где находилось тело, лежащее навзничь, как труп на экране, я увидел, что теперь вообще лишен тела. То, что я увидел вместо него, было шевелящимся холмом пурпурных и алых внутренностей, оживленно змеящихся, извивающихся и корчащихся, словно моя постель была кучей живых кровавых угрей. Мои ступни, прискорбно белые и костлявые, торчали из этой кучи — всё, что осталось от прежнего меня.
В ногах постели стоял кролик, гигантский и белоснежный, пьяный перламутровым сиянием. Он смотрел сверху вниз на меня с тем, что мне показалось жалостью (я приветствовал это в своей самопотворствующей меланхолии), хотя почему я решил, что ему вообще есть до меня дело — не знаю, потому что он стоял и стоял там, абсолютно неподвижный и неумолимый, как пряничный будда, бросая вспышки света и цвета на кучу требухи, которая теперь была мной, пар исходил от моей липкой вонючки, образуя спектральные формы в воздухе над кучей, застывая крутящимся теневым пряником, где два гигантских сферических телеэкрана выдыхали из себя свет столь ослепительный, что меня вдолбило, как связанную гальванизированную обезьяну-из-кишок, во внезапную нирвану. Всё, что осталось, было голосом, голосом Дерека Томаса, и он колотил в мою голову, как вопль, рвущийся наружу, и вот что он сказал мне: «Ты будешь использовать мои картины для иллюстрации своих глупых и жалких песен, чтобы слушатель мог мечтать о более достойных вещах — о Тернере, По, Бэконе и Блэйке — пока он подставлен под сочащуюся язву твоей энтропической, гноящейся музыки, музыки, похожей на зловонное дыхание, даже, когда она “симпатичная”». И я стал делать это, и я вошел в его глаза (поскольку Пряник был Дереком Томасом), и я набрел на сияющий мир белого меха, режущих ножей, мученических крыльев стекла, где мужчины и женщины красивы, где хруст их тел, когда они приносят сами себя в жертву, похож на звуки элегантной музыкальной шкатулки, где боль сладка и поучительна, где воображение душит тебя, как петля.
 
-- M. Gira Atlanta, Ga.1994
 
 
 

без названия


Я ШЕЛ, И ЗЕМЛЯ БЫЛА ПЛОТНОЙ И УПРУГОЙ ПОДО МНОЙ, С ПОСТОЯНСТВОМ И ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬЮ ТРУПА. Я ОСОЗНАЛ, ЧТО С КАЖДЫМ ШАГОМ МОИ НОГИ СТУПАЮТ НА ПОКОЛЕНИЕ ЗА ПОКОЛЕНИЕМ МОИХ МЕРТВЫХ ПРЕДШЕСТВЕННИКОВ. ИХ КОСТИ, ИХ СГНИВШАЯ И ПРЕОБРАЗОВАВШАЯСЯ ПЛОТЬ СТАЛИ СОСТАВОМ ЗЕМЛИ. ПОЕДАЯ ПИЩУ, ВЫРОСШУЮ ИЗ ЗЕМЛИ, Я СЪЕЛ ИХ СУЩНОСТЬ — ИХ ПЛОДОВИТОСТЬ, ПРЕЖИВШУЮ ИХ РАЗЛОЖЕНИЕ. ВОТ ТАК ОНИ ПРОЖИЛИ СКВОЗЬ МЕНЯ И ВО МНЕ, КАК Я В СВОЙ ЧЕРЕД ПРОЖИВУ СКВОЗЬ ПОТРЕБЛЕНИЕ ПИЩИ, ВОЗДУХА, ВОДЫ ДРУГОГО ЧЕЛОВЕКА. ДАЖЕ ВДЫХАЯ ВОЗДУХ, Я ВДЫХАЛ СМЕСЬ ГАЗОВ, КОТОРУЮ ИСТОРГЛИ ИХ ТЕЛА В ПРОЦЕССЕ РАЗЛОЖЕНИЯ, ПЕРЕ-ПРИСПОСОБЛЕНИЯ К БИОСФЕРЕ. Я ДЫШАЛ, ЕЛ, ГЛОТАЛ, И Я ПОТРЕБЛЯЛ ИХ ДУШИ, ВСЁ ВЗАИМОСВЯЗАННОЕ, ВСЁ КОРМЯЩЕЕСЯ САМИМ СОБОЙ, ИЩУЩЕЕ, ПЕРЕВАРИВАЮЩЕЕСЯ, МЫСЛЯЩЕЕ, ПОВТОРЯЮЩЕЕСЯ СНОВА И СНОВА, ЖУЮЩЕЕ, ФАНТАЗИРУЮЩЕЕ, ОТКАЗЫВАЮЩЕЕСЯ, УБИВАЮЩЕЕ, ПОТРЕБЛЯЮЩЕЕ, ВОСПРОИЗВОДЯЩЕЕ, ЗАЦИКЛЕННОЕ НА СЕБЕ, УМИРАЮЩЕЕ, РАЗЛАГАЮЩЕЕСЯ, И, ПЕРЕРОЖДАЯСЬ, СТАНОВЯЩЕЕСЯ ТОЧНЫМ ПОДОБИЕМ САМОГО СЕБЯ, В АБСОЛЮТНОМ ОТСУТСТВИИ СОЗНАТЕЛЬНОГО АБСОЛЮТА. ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВЕРНО ВИДЕТЬ, БЫЛО БЫ НЕОБХОДИМО ЛИШИТЬ МОИ ГЛАЗА ЗРЕНИЯ. КОГДА Я УБИЛ БЫ СВОЕ ЧУВСТВО ИНДИВИДУАЛНОСТИ, Я УСКОЛЬЗНУЛ БЫ ПРОЧЬ И ВОШЕЛ БЫ В СЕБЯ, ЗАКЛЮЧИВ В СЕБЕ ВЕСЬ МИР, В КОТОРОМ Я БЫЛ ОРГАНИЧНОЙ, НО НЕ НЕОБХОДИМОЙ ЧАСТЬЮ.
 
1990 GIRA
 


..........................из книги “ПоТрЕбИтель” и т. Д.

 


СЛАБОСТИ

 

У тебя мягкая кожа. Я люблю внутреннюю сторону твоей ляжки, медленно двигая свою руку к губам твоей пизды. Твоя пизда была сухой секунду назад. Теперь она слегка влажная, не вполне еще пропиталась, только начинает истекать соком. Это для того, чтобы всосать меня, для того, чтобы кровь прилила к моему члену, и он бы у меня встал, и я бы захотел проникнуть в тебя, чтобы ты украла мой оргазм. Я отказываюсь играть в эти игры. Я нежен с тобой, только чтобы посмотреть на твою реакцию, чтобы увидеть, как ты считаешь меня чем-то, чем я не являюсь. Ты стонешь, как тупое животное. Ты думаешь, что я очень страстный мудила. По правде говоря, я могу убить тебя прямо сейчас. Но я этого не сделаю. Ведь тогда ты станешь бесполезной, а я нуждаюсь в тебе. Мне приходится притворяться, что я пойман всем этим, что я «предался страсти», так что ты, в свою очередь, будешь реагировать так, как мне хочется. Я стою над нами, и смотрю, как наши глупые тела сжимаются и размалываются, и каждый из нас думает, что одурачил другого. Мне бы хотелось облить бензином эту потную кучу и поджечь ее, и смотреть, как мы будем визжать от тупой боли, сгорая. Меня тошнит от меня.
 
Идиот-коп приказывает мне подвинуться. Я стою, как мясо. Он тычет в меня своей дубинкой. Он знает, что я сговорчивое мясо. Он — мясо. Его голова твердый мускул. Я тоже мясо. Мое сознание старается убедить само себя, что оно не мясо, но то, что на физическом уровне его подталкивают, сдавливают, запирают в мертвую конкретность, притупляет любую мысль, любую ненависть, превращает их в мясо. Это заставляет меня хотеть резать мясо. Бывало, я думал: «Я никогда не уйду отсюда. Я не хочу уходить. Когда я уставлюсь в одну точку достаточно надолго, время останавливается. Я двигаюсь мертвым. Это не чувствуется. Мне не приходится думать. Нет причины думать . Я больше не буду думать.» Я продолжаю думать. Я каннибализирую свои мысли, пока ничего не остается, кроме ненависти. Ненависть придает мне сил. Я хочу убить его, потому что я мясо. Мясо, которое ест и срет, двигается, когда его толкнут, спит, когда устало, и больше ничего. Он опять толкает меня. Я вытаскиваю нож и всаживаю ему в живот. Я режу его глотку. Его лицо озаряется светом. Он удивлен. На секунду он перестает быть мясом. Мое сознание начинает работать. Одна мысль за другой, против моей воли.
 

ЖЕНЩИНА


Он смотрит сквозь мое платье. Он видит мои груди. Он хочет сделать мне больно, повесить меня на этой петле, которую он держит в руке. Он дразнит меня ей, болтает ей перед моим лицом, показывает, что, если я пойду с ним, он повесит меня на ней после того, как мы поебемся. Я точно не знаю, хочу ли я, чтобы он сделал мне больно. Я знаю, что, когда он впихнет в меня свой хуй, будет больно, когда он врежется в мою матку. Его хуй заполняет меня и превращает меня в другого человека, подвластного его желанию, его ярости. Он собирается созвать своих друзей и предложить им изнасиловать меня в групповую, затем повесить меня и мастурбировать в гармонии с моими муками. Я дикая. За мной постоянно охотятся. Я опускаю голову, стараясь скрыть себя, стараясь раствориться в стене. Они всегда чуют меня. Моя жопа источает запах. Я не могу от этого избавиться. Мужчины чуют меня. Они хотят меня выебать и уничтожить, как только этот запах тронет их мозговые нервы. Они хотят меня выебать, разорвать на куски. Мне приходится воровать саму себя, быть умнее, чем они. Я использую свой запах, как приманку (вид оружия). Я веду их к обрыву, затем я сталкиваю их в пропасть. Они падают и не могут поверить в то, что случилось с ними. Они визжат в тупой мужской агонии. Их поимели. Иногда они получают всё лучшее от меня. И тогда я измучена, искромсана, проигнорирована, после того, как была использована. Кто-то собирается меня повесить. Один мужчина последует за мной и вздернет меня в своем сарае. Точно так же он мог бы убить самого себя, потому что, как только я умочена, я для него уже бесполезна — а он нуждается во мне. Он нуждается в моем запахе в своей голове. Когда я умру, мой запах шмыгнет в прах, и им подавится его желание. Его желание — гнилое, самолюбивое, уродливое. Мое — оправдано, потому что мою пизду надо чем-то заполнить. Моя пизда пахнет, как смерть, потому что она предназначена для того, чтобы давиться хуями. Я заслуживаю быть повешенной, выпотрошенной, и чтобы мне отрезали ступни и руки, потому что я — женщина. Мое тело надо оставить повешенным в темной комнате, пока оно не созреет, пока запах не станет ощутимым и жестким. Когда он войдет и возложит на меня свои руки, срежет меня и положит меня на пол, рот моего трупа будет стонать, чтобы он выебал меня. Мой запах вдавит его в мой труп, когда он будет ебать меня, а слова, которые я влижу ему в ухо, медленно убьют его, пока он будет ебать мое тело.
 

ЕБЛЯ


Я не верю никому. Я стараюсь следить за собой. Я ненавижу всех этих ползающих. Их грязные всевидящие глаза подмечают каждое унизительное пятно. Я знаю, что я лучше, чем каждый, кого я когда-либо видел или встречал, каждый, на кого я когда-либо работал, каждый, кто когда-либо видел мое лицо, когда я выставлял свое лицо напоказ. Я что-то прячу. Я удерживаю это внутри. Я прячусь, потому что я лучше, чем они. Я прикован к этому месту. Я смотрю на свое голое тело в зеркало. Я подгонял его под те формы, которые хотел видеть. Прослойки жира срезаны напрочь, моя грудь поднялась, сократилась до оптимального размера и идеальной формы. Я поработал над этим телом. Я подставлял себя под нож за него, я потел за него. Оно моё. Я контролирую его, использую его во имя собственного удовольствия. От него я получаю наилучший секс: замкнутый в себе, сдержанный, суровый, безжалостный, карающий. Он мой. Я совершенен для самого себя. Запах моего пота, ощущение, как мои мускулы напрягаются — всё это удовлетворяет меня, ебет меня. Я совершенен. Я ебу себя. Мое отражение в зеркале ебет меня. Я завожу сам себя. Всё остальное излишне. Я сам содержу себя в себе. Я уничтожу всё, всё, что ползает, всё, что уродливо живет и считает себя плотью, и стоит на моем пути. Когда я смотрю в зеркало, я заставляю время остановиться. Мне не нужно ничего, никого. Ничто не может выебать меня так, как я ебу сам себя. Никаких сожалений. Я сделал из себя то, что я хочу ебать. Теперь я ебу себя.
 

ШЛЮХА

 

Я жду, пока кто-нибудь на мне поездит. Я стою на четвереньках. Моя голая жопа торчит в воздухе в комнате среди одетых мужчин. Туфли их бизнесмена начищены, и я даже вижу искаженное отражение своего лица, когда пригибаюсь лизать. Я поставила себя в это положение, потому что люблю ту власть, которую получаю через самоуничижение. Как только эти мужчины подумают, что я ничем не отличаюсь от мяса, у меня появится преимущество. Они спускают свою сперму в мою жопу один за другим. Я наслаждаюсь болью, которую я краду у их удовольствия, которое они находят в том, чтобы делать мне больно. Когда они заканчивают со мной, они плюют на меня, потом они одевают меня и выставляют за дверь. Пока я еду домой в такси, я вся пропитываюсь запахом моей задницы и потом. Я наслаждаюсь мыслью, что таксист тоже нюхает всё это. Я поднимаюсь по лестнице к себе в номер, я сажусь на корточки над моей плитой и выпускаю из себя их сперму и свое дерьмо. Я даю всему этому закипеть на медленном огне, перемешав это с вином. Пока я ем, я снова проигрываю всю сцену в своем воображении, проглатывая каждого из мужчин одного за другим.
 

ТРУС


Я растратил себя. Я превратил себя во что-то, что я не могу контролировать. Меня делает карликом, принижает всё то, что вокруг меня. Я трушу. Я боюсь того, что произойдет в следующий момент. Любое неожиданное движение, любой звук, которого я не предвидел, наводят на меня ужас, уменьшает меня в размерах. Вот на столе передо мной пара ножниц. Я беру их в руки, раскрываю их, закрываю, надавливая своей костью на металлические кольца. Я просовываю палец между лезвиями и давлю так сильно, как только могу. Они тупые. Они не хотят меня резать. Даже не больно. Только пульсирует кровь, напоминая мне о существовании моей руки, — которая внушает мне отвращение. Я ненавижу свое тело еще больше, чем все те объекты и события, которые трутся об него. Я презираю обстоятельства моей жизни куда меньше, чем презираю существование моей плоти.
 

КОП


Я — голый, на четвереньках, ползу по коридору к мусоросжигательной печи. Я варюсь вкрутую, я потею, ошейник на моем горле душит меня; я хочу сгореть. Мой хозяин, коп, впивается в мою спину своими стальными когтями. Я чувствую всю пятерню. Каждый коготь прорывает в моей плоти отдельный канал. Он крепко держит ошейник, дергая за него и сдавливая мне горло всякий раз, когда я сопротивляюсь. Он кричит мне сверху: «Двигайся, собака! Ползи! Кусай!..» Его большой рот широко раскрывается, когда он кричит. Удушливый, тяжелый газ выходит из его желудка и образует облако вокруг моей головы. Его кишки пахнут, как голод язвенника. Я хочу гореть и нюхать, как горит моя плоть. Коридор заворачивает в сторону. Когда коп кричит, крик ударяется в стену, затем обрушивается на мою голову. Я слышу свое дыхание. Его звук усилен в сотню раз. Это дыхание механического зверя, выпускающего из пасти пар. Мое дыхание настигает меня сзади и размазывает меня по бетонному полу. Я прекращаю двигаться. Я потерял силу. Мне отказали руки и ноги. Моя голова отдыхает, свесившись на горячий бетон, мой язык вывалился изо рта. Мой язык раздулся, он готов взорваться. Я смотрю вверх. Коп смотрит вниз на меня, огонь мусоросжигательной печи отражается в его глазах. Он легонько наступает мне на язык своим сапогом, улыбаясь, изображая сострадание. Я стараюсь втянуть свой язык обратно в рот, чтобы я мог производить слова. Я хочу попросить прощения, уверить его в том, что я пытаюсь встать, собраться с силами. Ведь я хочу, хочу сгореть. Он поднимает свой сапог. Я чувствую, что мой язык раздавлен в пюре. Печь ревет. Лицо копа ярко-рыжее. Его тень на стене за его спиной - огромная, его руки качаются над его головой, когда он бьет меня. Я прихожу в сознание подвешенным на веревках напротив зеркала. Я голый, мои гениталии отрезаны. Слово «Ползи» вырезано у меня на груди. Я ненавижу свое тело. Я не хочу на него смотреть. Я хочу отвернуться и не могу: сухожилия на моей шее перерезаны. Я хочу закрыть глаза и не могу: мои веки либо пришиты, либо удалены. Я ненавижу свое сознание, я ненавижу свое тело. Я пойман и пялюсь на свою тушу. Звук моего дыхания — пытка. Я стараюсь прекратить дышать. Я не могу. Я не могу избавиться от себя. Входят несколько полицейских. Они обступают меня полукругом, обсуждая формы и контуры моей плоти. Один из них достает из кармана нож и вырезает ломтик мяса из моего бедра. Они передают его по кругу, каждый пробует по очереди. Я счастлив, что у меня есть они, и они едят меня. Постепенно я буду исчезать. По мере того, как я буду исчезать, они будут набирать силу. Я чувствую, как вливаюсь в них.