Speaking In Tongues
Лавка Языков
Тэд Френд
ГОДЫ В ПУСТЫНЕ
«Покрову небес» — пятьдесят лет
«Нью-Йоркер», 15 января 2001 г.
Перевел М.Немцов
В начале романа Пола Боулза «Покров небес» американский путешественник
Порт Морсби уныло бродит по алжирскому городу Орану. К нему пристает араб
по имени Смаил и предлагает утехи молодой танцовщицы. Мужчины отправляются
к ней в палатку. Она готовим им чай, смотрит на Порта темными глазами --
тот не может не заметить, что весь лоб ее покрыт татуировками цвета индиго
-- и спрашивает, слыхал ли он историю об Аутке, Мимуне и Аиче. Поскольку
по-французски она не говорит, историю ему рассказывает Смаил.
Аутка, Мимуна и Аича -- три танцовщицы с гор, которым больше всего
на свете хотелось одного: выпить чаю в Сахаре. После множества разочарований
в любви они сложили вместе все свои деньги, купили чайник и стаканы и с
караваном отправились в пустыню. В конце концов, они сошли с верблюдов
и отправились пешком, постоянно видя на горизонте другие, более высокие
барханы, которые следовало перевалить. Наконец, они взобрались на вершину
высочайшей дюны и приготовили все к чаепитию. Но сначала решили прилечь
вздремнуть:
- «И потом, -- Смаил сделал паузу и взглянул на Порта,
-- много дней спустя мимо проходил другой караван, и какой-то человек заметил
что-то на вершине самого высокого бархана. Когда пошли посмотреть, то нашли
там Аутку, Мимуну и Аичу: они по-прежнему лежали так же, как легли когда-то
вздремнуть. А все три их стакана, -- он поднял маленький чайный стакан,
-- были полны песка. Вот так они и выпили свой чай в Сахаре.»
- Наступило долгое молчание. Очевидно, это и был конец
истории.
Порт озадачен. Однако для тех, кто знаком с работами Боулза, это не
только конец истории, но и конец всего романа, в каком-то смысле. Порт,
его жена Кит и их приятель Таннер тоже направляются в Сахару. А персонажи
Боулза, которые ищут пустыни, непременно ее находят. В его рассказе «Далекий
случай», чью «сущность», по его собственному признанию, он стремился
воссоздать в «Покрове небес», профессора лингвистики похищает племя кочевников,
чей язык он собирался изучить; кочевники отрезают ему язык, наряжают в
консервные крышки и заставляют паясничать себе на потеху. В «Нежной
добыче» соплеменники мстят за убийство своих собратьев, закапывая убийцу
по самое горло в песок:
- Когда они скрылись из виду, мунгаринец умолк, пережидая
холодные часы, пока солнце не принесет первое тепло, за ним -- жару, жажду,
пламя, виденья. А потом он уже не знал, где он, не чувствовал холода. Ветер
нес по земле песок, песок набивался ему в рот, а он пел.
Боулз отодвинул сахарский туризм на тысячу лет назад. Кроме этого,
он разрушил соглашение рассказчика с читателем, ту подразумеваемую гарантию,
что главный герой, с которым читатель себя олицетворяет больше всего, преуспеет
или, по крайней мере, выдержит, подобно Эмме Бовари, до конца книги, где
с ним или с ней можно будет разделаться, сведя повествование к приятному
состоянию меланхолии. Даже новички быстро начинают ощущать в работах Боулза
ту бездну, над которой должна быть натянута страховочная сетка, и с ужасом
ждут начала представления под самым куполом. Однако ужас -- лишь плата
за вход в мир Боулза. Многие отбрасывают книгу, дочитав до середины, и
это неудивительно. Покориться «Покрову небес» -- это как подвергнуться
пересадке сердца без наркоза: вы должны согласиться на то, чтобы какой-то
миг созерцать, каково жить вовсе без сердца.
Пол Боулз был сыном лонг-айлендского зубного врача и всю жизнь спасался
от стоматологии, Лонг-Айленда и того, чтобы считаться чьим-то сыном. В
своей автобиографии «Не останавливаясь» Боулз без дальнейших объяснений
отметил только, что в его семье было традицией уродовать сыновьям носы
молотком; что когда ему исполнилось шесть недель, отец вынес его на ветер
и снег; а однажды ночью он с удивлением отметил, что «я только швырнул
в отца мясницкий нож». Юбилейное пятидесятилетнее издание «Покрова небес»
должно дать нам возможность оценить, насколько далеко Боулз ушел от дома.
Фактически, новое издание для этого настолько же бесполезно, как и
сам Боулз, поскольку запоздало (когда книга вышла прошлой осенью, исполнился
пятьдесят один год со времени ее первоначальной публикации в 1949 году)
и скудно. Редакторы, по всей видимости, капитулировали перед общепринятым
поверьем, что «Покров небес» бежит толкований. (Экранизации Бернардо Бертолуччи,
выпущенной в 1990 году, не удалось передать всего ужаса книги, одновременно
став поистине ужасной.) В книгу вошла единственная интерпретация -- оригинальная
заметка в «Таймс Бук Ревью» «Аллегория человека и его Сахары», принадлежащая
перу друга Боулза Теннесси Уильямса, в которой книга объявляется «аллегорией
духовного путешествия полностью сознательного человека в совроеменный опыт».
(Очевидно, раньше существовала какая-то неясность относительно того, что
может значить слово «аллегория».) В своем гномическом предисловии, завершающем
критический аппарат издания, сам Боулз отмечает, что рукопись была отвергнута
«Даблдэй», издателем, с которым уже был подписан контракт, на основании
того, что это «не роман», и, в конце концов, опубликована издательством
«Нью Дайрекшнз» тиражом всего лишь в 3,500 экземпляров. То, что эти обстоятельства
саднят и полвека спустя, -- а он, к тому же, пинает и своего тогдашнего
агента, -- доказывает, что Боулз -- истинный писатель.
Когда же он в 36 лет начал «Покров небес», это совсем не было ясно.
Повидавший мир экспатриат, только что решивший поселиться в Марокко, Боулз
был известен как композитор, протеже Аарона Копланда, способный сочинять
душевные мелодии. Чувствуя, что «сочинение музыки -- недостаточное очистительное
средство», он незадолго до этого обратился к литературе и спринтерским
рывком написал пригоршню быстрых, резких, мрачных рассказов. Первый роман
свой он, фактически, написал только для того, чтобы опубликовали сборник
рассказов. Не пристало ему и подкреплять каждую сцену «подробностями, почерпнутыми
из жизни в тот день, когда это пишется,» -- а он жил в Фесе, -- «вне зависимости
от того, уместным окажется конечное сопоставление или нет». Курс своего
сочинительства он отклонял впоследствии еще дальше тем, что поглощал кучи
маджуна -- галлюциногенной пасты из каннабиса.
В свете получившейся рукописи, первоначальный тираж «Нью Дайрекшенз»,
должно быть, выглядел оптимистически. Работа Боулза низвергала почтение
к расширяющим кругозор аспектам путешествия, силе западных идеалов, священной
природе существования и фундаментальной человеческой порядочности. Не прославляя
ничего, кроме собственной точности, книга казалась равнодушной, далекой,
не-американской; как позднее отмечал Гор Видал, Боулз «пишет так, будто
"Моби Дик" так никогда и не написали».
Поразительно, но модернистская сосулька Боулза стала бестселлером.
Десять недель книга продержалась в списке «Таймс», и в первый год было
продано более двухсот тысяч экземпляров издания в мягкой обложке. В хоре
похвал книге Уильям Карлос Уильямс присоединился к Теннесси Уильямсу и
поместил ее на первое место в списке «Книг, которые я прочел в этом году»,
подготовленном им для «Таймс». Книга стала популярной главным образом потому,
что прочитывалась как экзотическая травелогия. Рецензия в «Тайме», озаглавленная
«Секс и песок», предлагает это неверное толкование так: «жуткая, сверхсексуальная
сахарская авантюра, в полном комплекте с караванами верблюдов, симпатичными
арабами, французскими офицерами и гаремом».
Десять лет спустя, когда шумиха вокруг секса в барханах утихла, и все
меньший успех последующих (все более отстраненных) романов Боулза отвел
от него лучи прожекторов, Норман Мейлер объяснил, почему «Покров небес»
был тихонько подхвачен ценителями искусств. «Пол Боулз открыл мир Хиповости,
-- писал Мейлер. -- Он впустил внутрь убийство, наркотики, инцест, смерть
Квадрата (Порта Морсби), зов оргии, конец цивилизации; он пригласил всех
нас к этим темам.» Боулз был Пестрым Дудочником дозволенности, и компания
сексуально нетрадиционных писателей-битников последовала за ним прочь из
мэйнстрима. Трумэн Капоте, Уильям Берроуз и Аллен Гинзберг повели за собой
паству маргиналов, рок-звезд и прочих бездельников, которые совершали паломничества
в Танжер, чтобы поглощать маджун и мизантропию у ног Мастера. Боулз
был менее знаменит, чем многие его гости. На групповых фотографиях он --
сухопарая фигура у самого края кадра, держит в пальцах сигарету, несмело
смотрит в объектив. И тем не менее он -- единственный художник во всей
этой разношерстной группе, который наверняка всех переживет.
Подобно портретной фотокамере, невыразительный голос Боулза предлагает
некую форму абсолютной объективности, и его подход к повествованию, детализирующий
поведение, но мотивацию оставляющий незаполненной, идеально подходит его
вялым персонажам. «Покров небес» начинается, когда Порт, Кит и Таннер только-только
высаживаются на берег в Оране. Мы так никогда и не узнаем, как они познакомились,
откуда приехали или куда, в конечном итоге, направляются -- только то,
что у них есть смутное намерение исследовать пустыню. Порт, писатель-дилетант
-- насмешливый и смятенный, его пронизывает «глубинный внутренний холод,
котрый ничто не способно изменить». Кит, его жена, с которой он живет уже
двенадцать лет, хороша собой, встревожена, и «другие люди сами по себе
беспокоили ее не больше, чем мраморную статую беспокоят ползающие по ней
мухи». Таннер красив и туп. Кочевники нового поколения, ни один из них
даже отдаленно не вызывает сочувствия.
Путешественники дрейфуют к югу, время от времени пересекаясь с Лайлами,
британской парочкой матери с сыном -- клоакой истерии, безнравственности
и гнилостности. После того, как Порт проводит ночь с танцовщицей, Кит позволяет
Таннеру соблазнить себя. После чего Порт бросает Таннера с Лайлами, а сам
бежит с Кит к еще более далеким городкам в надежде оживить в пустыне их
умирающий брак.
Кит начинает сомневаться в этой возможности, а затем и в запасах своего
человеческого сострадания, когда в поисках местного колорита вторгается
в вагон четвертого класса:
- Дорогу ей преграждал диколицый человек, державший отрубленную
овечью голову, чьи агатовые глаза неподвижно смотрели из глазниц. «Ох!»
-- простонала она. Человек флегматично взглянул на нее, даже не пошевелившись,
чтобы она могла пройти. Напрягаясь изо всех сил, она пробилась мимо него,
задев юбкой окровавленную овечью шею... Повернувшись спиной к дождю, она
схватилась за железный поручень и заглянула в самое отвратительное человеческое
лицо, которое ей приходилось видеть. Человек был одет в какие-то европейские
обноски, а на голове у него был джутовый мешок, наподобие хаика. На месте
же носа у него зиял темный треугольный провал, а странные сплюснутые губы
были белы. Без всякого повода она почему-то подумала о львиной морде; она
не могла отвести взгляд от этого лица.
Недоверчивая зачарованность Кит проявляется как естественная, хоть
и недостаточная реакция на преисподнюю других людей. Что же касается Порта,
то его парализует всевозрастающая убежденность в том, что во вселенной
нет никакого смысла. На хребте, выходящем на пустыню, Порт кладет голову
на колени Кит, когда они смотрят на закат:
- «Небо здесь очень странное. У меня часто такое ощущение,
когда я смотрю на него, что там -- что-то твердое, и оно защищает нас от
того, что за ним.»
- Кит поежилась, когда переспросила: «От того, что за ним?»
- «Да.»
- «Но что же -- за ним?» Голос ее был очень тих.
- «Ничего, наверное. Только тьма. Абсолютная ночь.»
Кит со страхом предчувствует беду и пытается бежать; Порт ожидает беду
и спешит ей навстречу. Он -- не квадрат, как этого хотелось бы Мейлеру,
а разочарованный паломник, стремящийся к отдохновению от жажды стремления.
Несмотря на его небрежную жестокость по отношению к Кит и Таннеру, его
изматывающий душу поиск располагает нас к нему. Нам он начинал нравиться
медленно, но как раз в тот момент, когда он нравится нам очень сильно,
примерно в середине романа, Порт заболевает тифом. Он лежит при смерти
на пыльном полу в гарнизоне Сба, Кит у изголовья пытается кормить его супом,
а песок пустыни бьется о дверь снаружи. Кульминация его поиска -- в агонии
и бреду:
- Многоножка может, даже разрезанная на кусочки. Каждая
часть может передвигаться сама по себе. Более того -- каждая нога дергается,
лежа отдельно на полу.
- В каждом ухе звучал вой, и разнице в их тоне была так
узка, что вибрация напоминала ему, когда проводишь ногтем по краю новой
монетки.
Сначала мимоходом стирается личность Порта, а затем -- и его жизнь.
Читатели, научившиеся доверять Порту, часто забывают, что нельзя доверять
Боулзу. Однако, Порт в конце приходит к своему миру: «Дотянись, проткни
тонкую ткань небесного покрова, отдохни.» Возвратившись к звездной пыли,
из которой мы все вышли, он выполняет географическое обещание собственного
имени -- точки отправления и конечного пункта. Оставшуюся часть романа
Кит воплощает уже свое имя(1): становится
дорожной сумкой, вместилищем чужих страстей. Пережив травматическую амнезию
после смерти Порта, она пристает к каравану верблюдов, идущему на юг. Каждую
ночь, пересекая Сахару, вожаки каравана отводят Кит в сторону и насилуют
ее. Позднее ее бьют и отравляют. Тем не менее, когда американским властям,
в конце концов, удается вернуть ее в Оран, она поворачивается и бежит,
предполождительно -- обратно в пустыню.
Через полвека после того, как «Покров небес» очертил для жаждущей,
но необученной аудитории мир распущенности, показав путь Хью Хефнеру, мы
уже утопаем в образах секса и подкамливаемой корпорациями хиповости --
и нам, вероятно, нужно не больше их, а меньше. Боулз же предлагает современному
читателю видение не альтернативной жизни, а скоре побега от жизни вообще.
Звучит это зловеще -- так оно и есть. Как Боулз отмечал в письме издателю,
говоря о «Покрове небес»: «Тени никогда не хватает, слепящий свет всегда
ярче по мере того, как путешествие продолжается. А оно вынуждено продолжаться
-- оазиса, в которм можно остаться, не существует.» Боулзу к тому же нравилось
цитировать афоризм Кафки: «С определенной точки возврата назад уже не будет.
Это та точка, которой нужно достичь.» Кит, оставаясь живой и цепляясь за
собственное безумие, проваливает этот экзамен. Порт, умерев, -- сдает.
Боулз искал смерти -- так или иначе -- всю свою жизнь, и ему, должно
быть, казалось, мрачной шуткой, что он задержался в Танжере на десятки
лет. В предисловии к нынешнему изданию, написанном в 1998 году, он заключает,
что, несмотря на множество препятствий к публикации, «роман родился в добром
здравии и теперь, пятьдесят лет спустя, даже живее своего автора.» Год
назад, в 88 лет, Боулз, наконец, умер. Роман до сих пор жив. Он -- крик
о помощи, он перекатывается, звучит каждым своим эхо и тревожно напоминает
торжествующий вопль.
1. Одно из значений слова kit
-- ранец, вещевой мешок. -- Прим. переводчика.