Годы в пустыне

Speaking In Tongues
Лавка Языков

Тэд Френд

ГОДЫ В ПУСТЫНЕ
«Покрову небес» — пятьдесят лет

«Нью-Йоркер», 15 января 2001 г.



Перевел М.Немцов





В начале романа Пола Боулза «Покров небес» американский путешественник Порт Морсби уныло бродит по алжирскому городу Орану. К нему пристает араб по имени Смаил и предлагает утехи молодой танцовщицы. Мужчины отправляются к ней в палатку. Она готовим им чай, смотрит на Порта темными глазами -- тот не может не заметить, что весь лоб ее покрыт татуировками цвета индиго -- и спрашивает, слыхал ли он историю об Аутке, Мимуне и Аиче. Поскольку по-французски она не говорит, историю ему рассказывает Смаил.
Аутка, Мимуна и Аича -- три танцовщицы с гор, которым больше всего на свете хотелось одного: выпить чаю в Сахаре. После множества разочарований в любви они сложили вместе все свои деньги, купили чайник и стаканы и с караваном отправились в пустыню. В конце концов, они сошли с верблюдов и отправились пешком, постоянно видя на горизонте другие, более высокие барханы, которые следовало перевалить. Наконец, они взобрались на вершину высочайшей дюны и приготовили все к чаепитию. Но сначала решили прилечь вздремнуть:




Порт озадачен. Однако для тех, кто знаком с работами Боулза, это не только конец истории, но и конец всего романа, в каком-то смысле. Порт, его жена Кит и их приятель Таннер тоже направляются в Сахару. А персонажи Боулза, которые ищут пустыни, непременно ее находят. В его рассказе «Далекий случай», чью «сущность», по его собственному признанию, он стремился воссоздать в «Покрове небес», профессора лингвистики похищает племя кочевников, чей язык он собирался изучить; кочевники отрезают ему язык, наряжают в консервные крышки и заставляют паясничать себе на потеху. В «Нежной добыче» соплеменники мстят за убийство своих собратьев, закапывая убийцу по самое горло в песок:




Боулз отодвинул сахарский туризм на тысячу лет назад. Кроме этого, он разрушил соглашение рассказчика с читателем, ту подразумеваемую гарантию, что главный герой, с которым читатель себя олицетворяет больше всего, преуспеет или, по крайней мере, выдержит, подобно Эмме Бовари, до конца книги, где с ним или с ней можно будет разделаться, сведя повествование к приятному состоянию меланхолии. Даже новички быстро начинают ощущать в работах Боулза ту бездну, над которой должна быть натянута страховочная сетка, и с ужасом ждут начала представления под самым куполом. Однако ужас -- лишь плата за вход в мир Боулза. Многие отбрасывают книгу, дочитав до середины, и это неудивительно. Покориться «Покрову небес» -- это как подвергнуться пересадке сердца без наркоза: вы должны согласиться на то, чтобы какой-то миг созерцать, каково жить вовсе без сердца.




Пол Боулз был сыном лонг-айлендского зубного врача и всю жизнь спасался от стоматологии, Лонг-Айленда и того, чтобы считаться чьим-то сыном. В своей автобиографии «Не останавливаясь» Боулз без дальнейших объяснений отметил только, что в его семье было традицией уродовать сыновьям носы молотком; что когда ему исполнилось шесть недель, отец вынес его на ветер и снег; а однажды ночью он с удивлением отметил, что «я только швырнул в отца мясницкий нож». Юбилейное пятидесятилетнее издание «Покрова небес» должно дать нам возможность оценить, насколько далеко Боулз ушел от дома.
Фактически, новое издание для этого настолько же бесполезно, как и сам Боулз, поскольку запоздало (когда книга вышла прошлой осенью, исполнился пятьдесят один год со времени ее первоначальной публикации в 1949 году) и скудно. Редакторы, по всей видимости, капитулировали перед общепринятым поверьем, что «Покров небес» бежит толкований. (Экранизации Бернардо Бертолуччи, выпущенной в 1990 году, не удалось передать всего ужаса книги, одновременно став поистине ужасной.) В книгу вошла единственная интерпретация -- оригинальная заметка в «Таймс Бук Ревью» «Аллегория человека и его Сахары», принадлежащая перу друга Боулза Теннесси Уильямса, в которой книга объявляется «аллегорией духовного путешествия полностью сознательного человека в совроеменный опыт». (Очевидно, раньше существовала какая-то неясность относительно того, что может значить слово «аллегория».) В своем гномическом предисловии, завершающем критический аппарат издания, сам Боулз отмечает, что рукопись была отвергнута «Даблдэй», издателем, с которым уже был подписан контракт, на основании того, что это «не роман», и, в конце концов, опубликована издательством «Нью Дайрекшнз» тиражом всего лишь в 3,500 экземпляров. То, что эти обстоятельства саднят и полвека спустя, -- а он, к тому же, пинает и своего тогдашнего агента, -- доказывает, что Боулз -- истинный писатель.
Когда же он в 36 лет начал «Покров небес», это совсем не было ясно. Повидавший мир экспатриат, только что решивший поселиться в Марокко, Боулз был известен как композитор, протеже Аарона Копланда, способный сочинять душевные мелодии. Чувствуя, что «сочинение музыки -- недостаточное очистительное средство», он незадолго до этого обратился к литературе и спринтерским рывком написал пригоршню быстрых, резких, мрачных рассказов. Первый роман свой он, фактически, написал только для того, чтобы опубликовали сборник рассказов. Не пристало ему и подкреплять каждую сцену «подробностями, почерпнутыми из жизни в тот день, когда это пишется,» -- а он жил в Фесе, -- «вне зависимости от того, уместным окажется конечное сопоставление или нет». Курс своего сочинительства он отклонял впоследствии еще дальше тем, что поглощал кучи маджуна -- галлюциногенной пасты из каннабиса.
В свете получившейся рукописи, первоначальный тираж «Нью Дайрекшенз», должно быть, выглядел оптимистически. Работа Боулза низвергала почтение к расширяющим кругозор аспектам путешествия, силе западных идеалов, священной природе существования и фундаментальной человеческой порядочности. Не прославляя ничего, кроме собственной точности, книга казалась равнодушной, далекой, не-американской; как позднее отмечал Гор Видал, Боулз «пишет так, будто "Моби Дик" так никогда и не написали».
Поразительно, но модернистская сосулька Боулза стала бестселлером. Десять недель книга продержалась в списке «Таймс», и в первый год было продано более двухсот тысяч экземпляров издания в мягкой обложке. В хоре похвал книге Уильям Карлос Уильямс присоединился к Теннесси Уильямсу и поместил ее на первое место в списке «Книг, которые я прочел в этом году», подготовленном им для «Таймс». Книга стала популярной главным образом потому, что прочитывалась как экзотическая травелогия. Рецензия в «Тайме», озаглавленная «Секс и песок», предлагает это неверное толкование так: «жуткая, сверхсексуальная сахарская авантюра, в полном комплекте с караванами верблюдов, симпатичными арабами, французскими офицерами и гаремом».
Десять лет спустя, когда шумиха вокруг секса в барханах утихла, и все меньший успех последующих (все более отстраненных) романов Боулза отвел от него лучи прожекторов, Норман Мейлер объяснил, почему «Покров небес» был тихонько подхвачен ценителями искусств. «Пол Боулз открыл мир Хиповости, -- писал Мейлер. -- Он впустил внутрь убийство, наркотики, инцест, смерть Квадрата (Порта Морсби), зов оргии, конец цивилизации; он пригласил всех нас к этим темам.» Боулз был Пестрым Дудочником дозволенности, и компания сексуально нетрадиционных писателей-битников последовала за ним прочь из мэйнстрима. Трумэн Капоте, Уильям Берроуз и Аллен Гинзберг повели за собой паству маргиналов, рок-звезд и прочих бездельников, которые совершали паломничества в Танжер, чтобы поглощать маджун и мизантропию у ног Мастера. Боулз был менее знаменит, чем многие его гости. На групповых фотографиях он -- сухопарая фигура у самого края кадра, держит в пальцах сигарету, несмело смотрит в объектив. И тем не менее он -- единственный художник во всей этой разношерстной группе, который наверняка всех переживет.




Подобно портретной фотокамере, невыразительный голос Боулза предлагает некую форму абсолютной объективности, и его подход к повествованию, детализирующий поведение, но мотивацию оставляющий незаполненной, идеально подходит его вялым персонажам. «Покров небес» начинается, когда Порт, Кит и Таннер только-только высаживаются на берег в Оране. Мы так никогда и не узнаем, как они познакомились, откуда приехали или куда, в конечном итоге, направляются -- только то, что у них есть смутное намерение исследовать пустыню. Порт, писатель-дилетант -- насмешливый и смятенный, его пронизывает «глубинный внутренний холод, котрый ничто не способно изменить». Кит, его жена, с которой он живет уже двенадцать лет, хороша собой, встревожена, и «другие люди сами по себе беспокоили ее не больше, чем мраморную статую беспокоят ползающие по ней мухи». Таннер красив и туп. Кочевники нового поколения, ни один из них даже отдаленно не вызывает сочувствия.
Путешественники дрейфуют к югу, время от времени пересекаясь с Лайлами, британской парочкой матери с сыном -- клоакой истерии, безнравственности и гнилостности. После того, как Порт проводит ночь с танцовщицей, Кит позволяет Таннеру соблазнить себя. После чего Порт бросает Таннера с Лайлами, а сам бежит с Кит к еще более далеким городкам в надежде оживить в пустыне их умирающий брак.
Кит начинает сомневаться в этой возможности, а затем и в запасах своего человеческого сострадания, когда в поисках местного колорита вторгается в вагон четвертого класса:




Недоверчивая зачарованность Кит проявляется как естественная, хоть и недостаточная реакция на преисподнюю других людей. Что же касается Порта, то его парализует всевозрастающая убежденность в том, что во вселенной нет никакого смысла. На хребте, выходящем на пустыню, Порт кладет голову на колени Кит, когда они смотрят на закат:




Кит со страхом предчувствует беду и пытается бежать; Порт ожидает беду и спешит ей навстречу. Он -- не квадрат, как этого хотелось бы Мейлеру, а разочарованный паломник, стремящийся к отдохновению от жажды стремления. Несмотря на его небрежную жестокость по отношению к Кит и Таннеру, его изматывающий душу поиск располагает нас к нему. Нам он начинал нравиться медленно, но как раз в тот момент, когда он нравится нам очень сильно, примерно в середине романа, Порт заболевает тифом. Он лежит при смерти на пыльном полу в гарнизоне Сба, Кит у изголовья пытается кормить его супом, а песок пустыни бьется о дверь снаружи. Кульминация его поиска -- в агонии и бреду:




Сначала мимоходом стирается личность Порта, а затем -- и его жизнь. Читатели, научившиеся доверять Порту, часто забывают, что нельзя доверять Боулзу. Однако, Порт в конце приходит к своему миру: «Дотянись, проткни тонкую ткань небесного покрова, отдохни.» Возвратившись к звездной пыли, из которой мы все вышли, он выполняет географическое обещание собственного имени -- точки отправления и конечного пункта. Оставшуюся часть романа Кит воплощает уже свое имя(1): становится дорожной сумкой, вместилищем чужих страстей. Пережив травматическую амнезию после смерти Порта, она пристает к каравану верблюдов, идущему на юг. Каждую ночь, пересекая Сахару, вожаки каравана отводят Кит в сторону и насилуют ее. Позднее ее бьют и отравляют. Тем не менее, когда американским властям, в конце концов, удается вернуть ее в Оран, она поворачивается и бежит, предполождительно -- обратно в пустыню.
Через полвека после того, как «Покров небес» очертил для жаждущей, но необученной аудитории мир распущенности, показав путь Хью Хефнеру, мы уже утопаем в образах секса и подкамливаемой корпорациями хиповости -- и нам, вероятно, нужно не больше их, а меньше. Боулз же предлагает современному читателю видение не альтернативной жизни, а скоре побега от жизни вообще.
Звучит это зловеще -- так оно и есть. Как Боулз отмечал в письме издателю, говоря о «Покрове небес»: «Тени никогда не хватает, слепящий свет всегда ярче по мере того, как путешествие продолжается. А оно вынуждено продолжаться -- оазиса, в которм можно остаться, не существует.» Боулзу к тому же нравилось цитировать афоризм Кафки: «С определенной точки возврата назад уже не будет. Это та точка, которой нужно достичь.» Кит, оставаясь живой и цепляясь за собственное безумие, проваливает этот экзамен. Порт, умерев, -- сдает.
Боулз искал смерти -- так или иначе -- всю свою жизнь, и ему, должно быть, казалось, мрачной шуткой, что он задержался в Танжере на десятки лет. В предисловии к нынешнему изданию, написанном в 1998 году, он заключает, что, несмотря на множество препятствий к публикации, «роман родился в добром здравии и теперь, пятьдесят лет спустя, даже живее своего автора.» Год назад, в 88 лет, Боулз, наконец, умер. Роман до сих пор жив. Он -- крик о помощи, он перекатывается, звучит каждым своим эхо и тревожно напоминает торжествующий вопль.

1. Одно из значений слова kit -- ранец, вещевой мешок. -- Прим. переводчика.