Speaking In Tongues
Лавка Языков

ДМИТРИЙ СКИРЮК

ОСЕННИЙ ЛИС

роман 



Оправа: ГОВОРЯЩИЙ

 

 

8

 
В маленьких глазах медведя явственно читалось удивление.
«Я думал, ты убил его.»
— Кого? Дьёрдя?
«Да. Это выглядит так, будто ты дал ему жизнь взаймы.»
— Он с лихвой вернул мне долг, — ответил Жуга, вновь развязывая свой мешок. — Спас жизнь и мне, и Зимородку. А ещё учил меня сражаться на саблях. Я расстался с ним в Маргене — он собирался там наняться к кому-нибудь в охрану. Больше я о нём не слыхал.
Медведь сосредоточенно обнюхал протянутый травником берестяной короб, запустил в него лапу, выволок сочившийся мёдом кусок и принялся его жевать вместе с сотами. Проглотил и вытащил из короба ещё один. Довольно урча, облизал широченную липкую лапу.
«Ах-р... Удружил. Славный медок.»
Травник усмехнулся.
— Как-то раз из-за этого самого мёда я попал в такую переделку!
«Твой меч... Откуда он взялся? Ты не рассказывал, откуда он у тебя.»
— Это было в городе, перед войной. Я не думал... не хотел, — сказал Жуга и опустил глаза. — Так получилось.
«Также, как и с мёдом?»
— Да. И эти две вещи чуть меня не погубили.
 

ПРАХ И ПЕПЕЛ

 
 
— Дурная пора. Чего? А, злобно! Ну, дык!.. а как ещё назвать весну, нагрянувшую в город? Вот то-то... Это наверно где-нибудь в лесу или в полях весенняя пора — сплошное любованье: там, ручьи, проталинки и птичьи голоса, ну просто рай земной, ни больше, и ни меньше, а здесь у вас весна — просто бедствие какое-то. А снег! Какой у вас тут снег? Лишь только оттепель наступает, всё то дерьмо, что вылили из окон и дверей, течёт под солнцем, вонь — хоть на крышу лезь, до первых гроз не продохнешь. Да и с крыш тоже валится — вон, к примеру взять, меня вчера едва сосулькой не прибило! Чего? Дождик? На хрена мне сдался этот дождик, господи прости — одна лишь сырость от него, а проку никакого. Ну а дороги? Это тоже дождик?! Всяк город хвалится, что все пути ведут к нему, и всяк старается от этого отречься, когда распутица приходит. Распутица, она и впрямь, как девка — вредная, распутная и никому проходу не дает. Пешком не всякий проберется, чего уж о подводах говорить! Я ж говорю — дурная пора. Обозы вязнут, старые запасы все подъели, вот и сидите на бобах... Дороги, ха! Кисель! Недавно видел — лошадь чуть в грязи не утонула... вместе с всадником. Вот те и «да ну»! Сам ты трепло. Че-го? А ну, убери руки. Ах, ты так, значит? Получи! Что, и тебе тоже? Ну, подходи по одному! А-аа!!! Не трожь мешок, скотина! Зашибу!
Загрохотали, падая, столы, и шум безумной потасовки вырвался на улицу в раскрытое окно, как из бочонка пенная струя. Кто из прохожих был поблизости, шарахнулись скорее прочь от входа, а через миг обшарпанная дверь корчмы под желтым колесом вдруг распахнулась с громким треском, и чье-то тело вылетело вон, упавши на брусчатку мостовой, проехалось на животе, взрывая носом уличную грязь, и попыталось встать, но тут большой и, видимо, увесистый мешок, что вышвырнули следом, настиг его и повалил обратно. Корчма грохнула хохотом, засвистела, заулюлюкла, кто-то плюнул, кто-то погрозил кулаком, и подгулявшая компания отправилась обратно пьянствовать.
Упавший в грязь поднялся, сел, ругаясь и отплевываясь, и подтащил к себе мешок. Огляделся. Прохожие, отворачиваясь и пряча улыбки, проходили мимо, спеша по своим делам, и лишь один, худой и рыжий, с посохом в руках, остался стоять, глядя сверху на него слегка насмешливо и с укоризной. Посох был берёзовый, недавно срубленный, белесая кора на нем ещё кудрявилась тонкими пленочками.
— Что, схлопотал? — спросил беззлобно рыжий странник и усмехнулся, протягивая руку. — Вставай, а то застудишься.
— Тебе-то что за дело... — буркнул тот, поднялся на ноги, кряхтя потёр отбитые бока, икнул и выругался. Его изрядно пошатывало, мешок в руках тянул его куда-то в сторону. Не замечая протянутой руки, он привалился к стене и мутным взглядом смерил пришлеца.
— Ты кто т-такой?
— Да проходил вот мимо, гляжу: летит чего-то. Ты как? Башка цела?
— Не твоё дело... А вот раз ты такой сердобольный, угостил бы меня пивом, а то сегодня я уже не при деньгах.
— Ну ты, братец, совсем обнаглел, — усмехнулся странник. — А ну, как я не угощу?
— А нет, ну так и хрен с тобой, — ответил тот. — Мне всё равно сегодня помирать.
— Что? — странник поднял бровь. — С чего ты это взял?
— С того... Ну, так поставишь пива?
Рыжий помолчал, затем кивнул на дверь:
— Пошли.
 
 

* * *

 
 
Тревожно было в городах, тревожно в сёлах. Худые вести доходили с окраин. С юга шла война — в который раз, не сосчитать, отряды оттоманских турок, порезав на горах заставы сербов-граничар, не повернули вспять, удовлетворившись награбленным, а двинулись походом на Валахию и Дакию, и дальше — куда аллах поведет. А тут ещё откуда ни возьмись вдруг выползла холера — поганая сестра весеннего ненастья, выползла и гуляла в городе почти что целый месяц, терзая жителей от мала до велика без разбору, в кровь выгрызая потроха мучительным поносом. Шумели люди в кабаках, ругались, пили, думали, что делать, иногда дрались: малейшая искра внезапной ссоры, спор, острота, маленький должок — всё вызывало гнев. Немудрено, что незадачливый любитель полетов на пьяную голову счел за лучшее смолчать, когда опять зашёл в корчму. И всё ж таки его заметили — ещё бы не заметить! — разило от него, как от козла. Компания, сидевшая за столом в углу, притихла, мрачно наблюдая за тем, как двое отыскали для себя свободный стол под лестницей и заказали пива.
— Есть хочешь? — рыжий странник скинул с плеч мешок. Пристроил рядышком на лавке посох.
— А... всё равно... — махнул рукою незнакомец, задвинул свой мешок под лавку, вытер руки об себя, схватил поспешно кружку и долго пил, не отрываясь. Хмельной напиток тек на грудь и заливался в рукава.
— Заладил, как осенний дождик! «Всё равно, всё равно...»На.
Тот опустил пустую кружку, всё также безразлично взял протянутые странником хлеб, лук и колбасу, отгрыз кусок и принялся жевать. Ел он бездумно, торопливо, с какой-то мутной жадностью в глазах, не чувствуя, похоже, ни вкуса колбасы, ни тошнотворной вони, исходившей от него самого. Был он высок и бородат, с неряшливой копной каких-то сизых, местами даже — обгорелых, давно не стриженых волос, имел лет двадцать пять за плечами и странный, затаенный страх в душе. В его речах сквозил тот самый неистребимый лающий акцент, в любом краю выдающий уроженца германских земель. Одежда — подпоясанная вервием изодранная ряса, была грязна до безобразия, под левой рукою расплывшейся бурой полоской темнела запёкшаяся кровь. В просвете рваного ворота мелькал нательный чёрный крестик. Распухший нос, разбитая губа... Похоже было, что досталось ему крепко.
— Тебя как звать?
Вопрос, казалось бы невинный, заставил незнакомца сжаться, будто от удара — он даже словно ростом ниже стал. Прожевавшись, положил огрызок колбасы на стол.
— Зовут меня Бертольд, а прозвище мне — Шварц, что значит чёрный, — ответил он и снова смолк.
— Ты не монах ли часом?
— Ну, может, и монах... — Голова его качнулась с пьяной несуразностью. — А как тебя зовут?
— Зови меня... ну, скажем, Лис, — ответил тот.
— Лис? — Брат Бертольд наморщил лоб. — Это который бегает... вот этак?
Губы его собеседника тронула улыбка.
— Да.
— Идет. Поставь мне пива, Лис.
— Может, хватит? — посерьезнил странник. — Чего ты набираешься с утра?
— С того, — угрюмо буркнул тот. — Я, может, до утра...
Рука легла на стол меж ними, и чей-то голос коротко потребовал:
— Эй. Выметайтесь. Оба.
Корчма затихла. Рыжий поднял взгляд.
Подошедших было трое — чернявый, стриженый в кружок парнишка в белой безрукавке поверх вышитой рубахи, второй — постарше первого, но тоже не мужик ещё — едва-едва вон усики пробились, как чёрные сопли под носом, и третий, в грубых шерстяных штанах и голый по пояс. Этот был крупнее всех, хотя и парни тоже с виду были крепкие. Однако Лис не шелохнулся, остался сидеть, как сидел, лишь бросил беглый взгляд в сторону окна, где за столом оставшиеся трое следили напряженно, чем всё кончится. Один из них вертел в руках колоду карт. Шварц молчал, растерянно помаргивая. Дела... Здоровый ведь мужик! Шутя троих осилил бы, да видно злости не хватает, что ли...
Меж тем парнишка, тот, что был поближе, шагнул вперед, взял со скамейки посох и отступил обратно. Посмотрел на своего приятеля — тот кивнул одобрительно.
— Ну? — нетерпеливо бросил голопузый, — долго вы ещё тут будете вонять?
— А ты нос заткни, — Лис встал и выпрямился, глядя ему в глаза. — Чего расшумелся? Или твоя корчма?
— Может, и моя. А ты вот, кто такой, ядри тебя холера?
— Залётный воробей... Чего пристали к человеку?
— А нечего тут языком трепать! Тоже мне, нашёлся... Мало, видать, попало — вишь, опять пришёл.
Лис посмотрел на Шварца.
— Своё он получил, так стало быть, в расчете вы.
— В расчете, или нет — решаю я, — набычился верзила. — Ну, так что, дать вам по мордам, или сами уберётесь?
Рука его потянулась вперёд.
Движенье было быстрым. Неуловимо быстрым. Толчок, подножка — заводила растянулся на полу. Его дружок взмахнул дубинкой, промахнулся, а через миг и сам приложился головой об стол. Кружка разлетелась в черепки. Посох, не успев упасть, как будто сам собою прыгнул страннику в руки, и третий забияка поспешно отступил назад. Полураздетый картёжник рванулся было встать и замер, углядев под носом у себя грязный березовый кол.
— Ну? — в свой черёд спросил у парня Лис и повел туда-сюда рукой. — Теперь-то мы в расчёте?
Картёжник заворожённо следил, как двигается посох. Облизал пересохшие губы. Опустил глаза.
— В расчёте, — пробурчал он.
— Вот и славно, — странник встал и вновь шагнул к столу. Посмотрел с неодобреньем на Бертольда и пошарил в кошельке.
— Хозяин! — позвал он. — Дай воды.
Компания игравших вновь собралась у окна. По грязному столу зашлёпали карты. Народ в корчме задвигался, загомонил, обсуждая происшествие, забрякали кружки. А в дальнем углу чей-то негромкий голос вдруг сказал со странной убеждённостью: «Жуга.»
— Жуга? — Бертольд вдруг встрепенулся. — Тебя и впрямь зовут Жуга? О, господи... Мне про тебя Олег рассказывал, как вы тогда на мельнице... и в замке...
— Я — Лис, — нахмурившись, ответил рыжий странник. — Оставь Жугу в покое. И вообще, говори тише.
— Жуга, наверное, только ты сумеешь мне помочь! — Монах приблизился и громко зашептал ему в лицо: — Меня... убить хотят.
— С чего ты взял? — опешил тот. — Да и кто?
— Не знаю я! Не знаю!
— Ну, а за что, знаешь хоть?
Взгляд монаха стал совсем беспомощным.
— Я... дьявола на землю выпустил... — сказал он, всхлипнул и заплакал.
 
 

* * *

 
 
Некоторое время оба они молчали.
— Так-таки и дьявола? — усомнился Жуга.
Брат Бертольд развёл руками.
— Я не знаю...
— А ну-ка, расскажи.
Тот вытер слёзы, помолчал, тоскливо заглянул в пустую кружку, вздохнул и начал свой рассказ.
Всё началось, похоже, года три тому назад, когда маг Тотлис, «малефик и чернокнижник», как назвал его Бертольд, после очередной, устроенной прямо в его лаборатории, попойки, выгнал в шею нерадивого ученика. Из опасенья вызвать гнев богатого родителя, Бертольд решил на родину в Эльзас не возвращаться, и поскитавшись без толку с полгода по городам и весям, вдруг неожиданно пристроился к монахам-доминиканцам. Постриг принять у него, похоже, духу не хватило, но в послушание он всё же поступил. Обрывки знаний и остатки денег позволили ему продолжить алхимические опыты — не из любви к науке, нет! — причина, подвигшая его на эти исследования, была куда как более прозаической: Бертольд, подобно многим, искал «великий магистерий» — чудесный способ превращения «пустых» металлов в царственное золото.
— Сперва я брал свинец, ибо он тяжелее всех, — рассказывал монах, — брал и пережигал его с серой в тигле, на огне.
— Господи! С серой-то зачем? — опешил Жуга.
— Ну, сера... — брат Бертольд повел рукой. — Она ведь жёлтая такая...
— А, ну-ну... И что? Хоть что-то получалось?
— Да не очень, — монах смутился. — Ведь тут, понимаешь, не в исходных элементах дело, а в малых веществах, кои тинктурами именуются и все эти превращения производят.
— И что ж ты, травы что ли брал?
— Нет, травы я отбросил сразу, ибо в огне любая трава и животная плоть становятся золой настолько одинаковой, что различить её весьма затруднительно, а потому нет разницы, какую брать золу. Вот я и взял древесный уголь — он дешевле.
По мере того, как продвигался рассказ, ровней становилась и речь монаха, словно бы он находил утешение в воспоминаниях.
— Читая манускрипты, собранные Тотлисом, наткнулся я на труд алхимикуса Марка Греческого, «Книгой огней»озаглавленного, и в оном труде, стародавнем и мудром, нашёл я рецепт странного зелья, следуя которому, добавил ко всему, что было у меня, селитры и масла, и долго нагревал потом в сосуде. Но увы! — летучие пары, что наибольшее воздействие в нагретом состоянии производят, разорвали сей сосуд. Я взял тогда горшок со стенками потолще, сложил туда искомые ингредиенты и тинктуру, забил отверстие плотнее пробкой и укрепил для тяжести камень сверху. Господи Исусе, спаси мою душу! Громыхнуло так, что меня бросило к стене, и верно, если даже и не сам владыка ада — Люцифер, будь трижды проклято имя его! — явился предо мной в безумной вспышке, то кто-то из его прислужников! Я обгорел и оглох и даже — на время ослеп, могильный смрад заполнил мою келью, черепки от горшка разлетелись без счета вокруг, а камень, возложенный сверху, пробил мою крышу и сгинул бесследно!
— Это всё? — спросил Жуга.
— О, если бы! — в отчаяньи ответил брат Бертольд. — Мне запретили заниматься алхимической наукой, настоятель наложил на меня суровую епитимью, и я ревностно молился день и ночь. Но вскре, в одну из ночей, когда я утомлённый задремал, явились двое, чтоб меня убить. После долгих молитв спал я чутко, и тихий шорох разбудил меня в тот миг, когда клинок уж занесен был надо мною! Я с криком оттолкнул напавшего — а он, хоть был не очень-то высок, но силы был необычайной, и только чудом вырвался из кельи, избежав смертельного удара — нож оцарапал мне ребро. Когда ж вернулся я, собравши братию свою, лишь чёрная зловонная нора, прорытая в земле, осталась после демонов. её засыпали землёй и даже не пытались заглянуть в тот ход, что вёл не иначе, как в сердце ада, а я ушёл на следующий день... Вот так.
— И долго ты так ходишь?
— Сегодня — третий день... — Монах по-детски шмыгнул носом. Поднял взгляд. — Поставь мне пива, Лис.
— И что, в эти две ночи тоже искали тебя?
— Не спал я. Даже не ложился.
Жуга нахмурился.
— Вот значит, как... Ну что ж… — Он встал, порылся в кошельке. — От пива тебе вряд ли полегчает. А вот купи-ка ты лучше немного мыла, отмойся сам и платье отстирай.
— Где? — брат Бертольд повертел в руках менку.
— В реке за городом. А к вечеру, уговоримся так, придёшь сюда, тогда посмотрим. Да смотри, ежели и это пропьёшь, то так и знай — вообще к тебе не подойду. А пока что, на вот, протрезвись.
Он подвинул монаху уцелевшую кружку и плеснул в нее воды из большого кувшина, принесённого хозяином, после чего поднял свою котомку, посох, и молча вышел из корчмы.
 
 

* * *

 
 
То, что за ним идут, Жуга заметил сразу. Навряд ли здесь, за городской стеной, где узенькие улочки сплетались меж домов в запутанную каменную сеть, два человека враз могли облюбовать один и тот же путь, не сговорившись перед этим. Жуга прошёлся от корчмы к центру города, свернул на улицу ткачей — то был богатый чистенький квартал со множеством торговых лавочек по обе стороны — и приценился для виду к выложенным на прилавок тканям. Сейчас, когда холерная напасть пошла на убыль, люди вспомнили о приближающемся лете. Меха, сукно и тёплую фланель сменили саржа, лён и яркая сарпинка, а кое-где с немалой переплатой можно было отыскать батист, причудливую вязь голландских кружев и совсем уж редкие по нынешней поре восточные шёлка. Торговцы с беспокойством поглядывали на небо: похоже, с запада ползла гроза.
— Купи рубаху, рыжий!
Травник поднял взгляд.
Хозяин лавки — толстый бородач южанин подмигнул и развернул перед Жугой расшитую рубашку.
— Спасибо. Не хочу.
— Купи, недорого отдам. А то — вон погляди, совсем ты обносился, стыдно людям показаться. Четыре менки и прошу всего.
Жуга поколебался. Купец, конечно же, был прав, но слишком уж дёшево просил.
Но... больно хороша была рубаха.
Подозрительно дёшево.
— Четыре?
— Ладыть, уговорил. Три с половиной. Ну, берешь?
Соблазн был велик. Жуга кивнул и полез за кошельком. Сунул нежданную обнову в сумку и взглянул украдкой назад, вдоль улицы, отметив машинально, как незнакомец, увязавшийся за ним, свернул поспешно именно туда, где лавки были побогаче. Жуга поправил за спиной котомку и ходко двинулся назад, проворно обходя прохожих. Спустился вниз по улице, свернул два раза налево и вскоре вышел к рынку, прямо в рыбный ряд.
Здесь царила суета. В преддверии войны и в ожидании осады ненасытный город проглотил не один обоз провизии. Грузились и разгружались подводы, ржали лошади, скрипели тали, с грохотом катились пустые бочки и глухо стучали по камням полные. В душном воздухе витал тяжёлый запах от корзин с солёной, вяленой, копчёной и просто снулой рыбой. Приметив небольшой возок, Жуга укрылся за ним и осторожно выглянул оттуда.
Преследователь только-только показался из-за угла — Жуга опередил его почти на всю длину кривого переулка — и теперь с беспокойством озирался в поисках внезапно сгинувшей приметной рыжей головы. Жуга невольно усмехнулся, так неумело и нелепо это выглядело со стороны, затем вдруг посерьёзнел и двинулся меж больших, полосками раскрашенных палаток с намерением оставить незнакомца в стороне. И — остановился словно вкопанный.
— Бог мой... Влана!
Девушка за прилавком подняла взгляд. Губы её дрогнули.
— Ты?
Жуга не ответил. Молчала и Влана. Она похудела, спала с лица. Каштановые волосы упрятались в чепец. Болезненная тонкость рук, отеки под глазами и туго под рубашкой перевязанная грудь лучше всяких слов сказали травнику, в чем дело.
Девчонка, месяц не прошёл, как вытравила плод.
— Давно тебя не видно было... — Влана поискала косу. Не нашла, потупилась. — Как ты? Где?
— Не стоит говорить об этом, — уклончиво ответил тот.
— По-прежнему дороги топчешь?
— Можно сказать и так. Ты замужем?
— Я... нет… — Она покачала головой. — Мне тетка моя двоюродная в лавку торговать помогла устроиться. Спасибо, хоть холера не задела. А прежнее... занятие бросить пришлось. Видишь ли... я...
— Я знаю, — кивнул Жуга. — Скажи... — Он помолчал, не решаясь продолжить. — …это был... мой?
Влана пожала плечами.
— Теперь-то какая разница?
— Да. В самом деле. — Жуга прошёлся пятернёй по рыжим волосам.
— Ты где сейчас? — спросила Влана. — Опять у Ладоша?
— Угу. Я... Знаешь, мне хотелось бы тебя увидеть.
— Ты там остановишься?
— Не знаю. Наверно, да.
— Надолго?
Жуга пожал плечами.
— Я приду сегодня вечером, когда освобожусь.
— Гроза идет, — Жуга взглянул на небо. — Недолго торговать осталось.
— Наверное, недолго.
Внезапная встреча спутала все планы. Вдобавок, травник совсем забыл, с чего вдруг его понесло на рынок, и голос за спиной заставил его вздрогнуть.
— Эй! Это тебя зовут Жуга?
Жуга обернулся так резко, что чуть не повалил составленые в три этажа корзины. Большая серебристая треска соскользнула с прилавка и мокро шлепнулсь на камни мостовой.
Стоящий перед ним был высок и тонок в кости, одет неброско, но богато — ткань на кафтан пошла из самых дорогих, на оторочку ворота положен был искристый чёрный соболь. Богато изукрашенный широкий пояс оттягивал прямой недлинный меч с приметной, хитро извитой, и тоже чёрной с серебром рукоятью. Сам паренёк был молод и едва ли успел отпраздновать свое двадцатилетие. Был он темноволосый, кареглазый, с небольшой бородавкой у левого виска. Черты красивого лица немного портила излишне большая нижняя челюсть. Жуга вдруг вспомнил — именно его он видел только что в корчме в кругу подвыпивших картежников. Не самая достойная компания для боярского сынка.
— Так ты Жуга? — нетерпеливо повторил тот свой вопрос. Отрывистая, жёсткая речь. Голос ещё ломается, а гляди-ка — уже командовать привык...
Рыжеволосый кивнул.
— Это мое имя.
— Тогда у меня к тебе дело.
Жуга покачал головой.
— Не знаю, кто тебе и что про меня наболтал, но я не берусь ни за какие дела.
— Я заплачу тебе. Я видел, как ты дрался. Мне нужны такие люди.
— Многие дерутся лучше. На деньги ты наймешь кого угодно.
— Но ты умеешь колдовать.
Жуга пожал плечами.
— Я травник, только и всего.
Паренёк помолчал. Чувствовалось, что ему трудно себя переломить, чтобы продолжить разговор с этим упрямым простолюдином.
— Радмил и Молинар не захотели мне помочь, — сказал он, поборов богаческую гордость, — а Золтан Хагг и вовсе отказался говорить со мной. Быть может, ты сумеешь.
Жуга покачал головой.
— Не знаю, кто такие. И Радмил, и Молинар, и Золтан Хагг.
— Волшебники из местных.
— А-а... — кивнул тот безразлично. — Тогда — тем более. Прости, боярский сын, не смогу тебе помочь.
— Но может, ты хоть выслушаешь меня?
Жуга помедлил.
— Нет.
— И всё же знай — меня зовут Кинкаш. Кинкаш Дёже. Я жду тебя под желтым колесом. Сегодня вечером.
Он развернулся и направился обратно.
Жуга нагнулся, поднял рыбу. Положил её на прилавок. На западе пока ещё негромко заворочалась гроза. Влана торопливо перекрестилась. Жуга посмотрел наверх. Налетевший ветер шевельнул его отросшие рыжие волосы, приоткрыл висок, белеющий косым давнишним шрамом.
— Как ни крути, а все пути ведут в корчму, — вздохнул он.
— А что там?
— Так, дела...
— Так мне прийти?
Жуга впервые улыбнулся.
— Да. Конечно, приходи. Я помогу.
Влана вздрогнула и промолчала.
 
 

* * *

 
 
Остаток дня гроза кружила над домами, словно коршун над цыплятами, всё выбирая, где и как сподручней разразиться. Жуга успел за это время посетить обжорный ряд, где прикупил пирожков с требухой, и после перебрал почти что весь товар в трех лавках с травами и снадобьями. Купил он, впрочем, мало, всё больше морщился, ругаясь втихомолку: торговцы травами здесь оказались сплошь, как на подбор, жульё и шарлатаны.
Под вечер грохнуло, потоком хлынул дождь. Корчма была полна народу. Шварц в вымокшей насквозь, но чистой рясе сидел на прежнем месте возле лестницы. Какой-то друг или знакомый, из состраданья, не иначе, угостил его пивком — на столе перед ним были полупустая кружка и длинный, дочиста обглоданный скелет сушёного рыбца. Отмытая в реке монашья борода изрядно распушилась, приобрела вполне приличный пепельный оттенок; Шварц вычесал из шевелюры жжёные волосья, и теперь лишь опалённые брови напоминали о рассказаной им истории.
Влана тоже была здесь, помахала рукою, завидев Жугу. На лавке рядом с ней лежал рогожный куль, разрезанный в накидку. С рогожи капало.
Жуга присел за стол.
— Пьёшь? — он кивнул монаху.
— Пью, — печально согласился тот. — Грешен есть. Моя вина.
— Это я его угостила, — поспешно вмешалась Влана. — Мы тут говорили...
— Дожили, — поворчал Жуга, снимая с плеч котомку, — монаху девка пива ставит... Давно сидите-то?
— Недавно. С полчаса, — ответил тот.
— Три кружки, стало быть, — отметил про себя Жуга. — Хозяин! Ладош! Эй!
Тот обернулся из-за стойки. Прищурился.
— Чего там?
— За этих я плачу. Только пива больше не надо.
— А что подать-то в таком разе? — Он подошел, вытирая передником руки, и остановился в ожидании. Жуга порылся в кошельке.
— Похлёбки дай и каши. Гречневой. Большую миску.
— С рыбой?
— С мясом.
— И что ж, — он усмехнулся, — всухомятку, стало быть, всё есть-то будете?
— Ну... а, ладно, чёрт с тобой, — Жуга махнул рукой, — давай неси и пива тоже.
— Сколько?
— Две кружки.
— Три, — сказала Влана.
— С вами по миру пойдёшь, — усмехнулся Жуга. Повернулся к Ладошу. — Сколько там?
— Ну, ежели вам с пивом... Два на десять менок.
— Однако ж, дорого... На четверик. А на сдачу рыбки нам сообрази сушёной.
Хозяин ушёл.
— Богато живёшь, Лис, — с оттенком легкой зависти заметил брат Бертольд. — Работал зиму-то, небось?
— Всякое бывало.
— Лис? — девушка нахмурилась. — Почему Лис?
— Прозвали так, — Жуга пожал плечами. — А что, не похож?
— Нет. Вот разве, рыжий только.
— Спасибо хоть на том, — Жуга поворотился к Шварцу. — Ну, что, тебя не тронули сегодня?
— Благодаренье богу, нет, — ответил тот. Вздохнул.
В дымящем блюде принесли похлебку. Жуга вынул нож, достал из сумки и нарезал хлеба. Взялись за ложки.
— Мне бы хотелось осмотреть ту яму, — сказал Жуга, когда черёд дошел до каши.
— Никак не можно, — брат Бертольд облизал ложку и сыто отдулся. Глотнул пивка и взялся за рыбца. — Монахи в келью нас не пустят, а если самому пробраться, тоже всё едино — яма-то засыпана.
— Ну, а про тех двоих ты что-то вспомнил?
Шварц торопливо перекрестился рыбьим хвостиком.
— Спаси меня боже, вспоминать! Темно там было. Сильные, аки беси. Ростом малые — мне вот по сюда. А! вот ещё — за бороду, я помню, ухватил того, с ножом. Рога ещё там были у него...
— Хватит, — поморщился Жуга, — гляжу, ещё кружка, так ты и про копыта вспомнишь. Н-да...
Монах растерянно примолк.
— Чего ж мне делать-то, Жуга? — спросил он наконец.
— Посмотрим утром. Я здесь комнату заказал, да вижу, что ещё одну надо. Ты всё ещё не при деньгах? — Бертольд поспешно замотал головой. — Так, — Жуга нахмурился. — Ладно. Сниму я на ночь комнату тебе.
— Это что, мне одному опять?! — подпрыгнул тот. — Я не... я... да они ж меня...
— Да не ори ты. Я рядом буду, за стеной.
— Ну, да! Ты с девкой миловаться будешь, а я — всю ночь сиди, дрожи?
— Замолкни, — коротко сказал Жуга. — Не знаю, что ты натворил, и кто тебе за это хочет глотку перерезать, если не врёшь. Чтоб тебе помочь, новой напасти дождаться надо.
— А я, получается, наживкой в таком разе буду?!
Жуга поднял взгляд и усмехнулся.
— Кому сейчас легко?
Гроза прошла. За окнами стемнело. Жуга поднялся и прошёл к хозяину. Тот глянул вопросительно.
— Чего угодно?
— Бадью с водой и комнату.
— Ещё одну?
— Угу. И вот ещё что... Кто такой Кинкаш Дёже?
— Кинкаш Дёже? Сын Милоша Дёже, боярина из Клуж-Напоки. Это с его ребятами ты поцапался сегодня. Он тоже, кстати говоря, тут комнату снимает, уже четвертый день. Да только не видать его сегодня что-то. А ты и впрямь Жуга?
— Впрямь, вкось, какая разница, — ответил тот. — А что?
— Да так, — пожал плечами Ладош, — ничего.
 
 

* * *

 
 
Бадья с водой дымилась посреди комнаты. Жуга поставил посох в угол, швырнул котомку на кровать. Отлил воды из принесенного с собой кувшина в кружку. Влана молчала.
— Мойся пока, — Жуга кивнул ей на бадью и протянул брусочек мыла.
— Но я не... Видишь ли, я сейчас...
— Я не для этого прошу.
— Ладно, — кивнула та. Нащупала завязки юбки. — Ты выйдёшь?
— Нет, — Жуга покачал головой и пояснил. — Так надо.
Обострившееся обоняние травника ещё на рынке уловило исходящий от девушки едва заметный характерный острый запах. Теперь же ясно можно было разглядеть и прочие признаки надвигающейся болезни. Огнёвка-сыпь. Жуга ругнулся про себя, недобрым словом помянувщи дуру повитуху, вздохнул и молча вывернул мешок. Достал и развернул тряпицу. Мелко нашинкованая смесь сухой травы, шурша, посыпалась на воду. Влана настороженно покосилась не него.
— Зачем это?
— Так надо. Ты мойся, мойся. И запоминай. Вот это, — он вытащил другой, поменьше, сверток, — будешь дважды в день запаривать и пить. Щепоть на кружку. Я сам готовил, можешь не бояться.
— А что это?
— Чтоб молоко скорее высохло. Болит, небось, в груди?
Влана покраснела.
— Н-да, — Жуга взъерошил волосы рукой. — Вот. Это тоже заваривай и растирайся на ночь. Боль... ну... которая там, тоже пройдёт. Не перепутай только.
— Жуга, — девушка потупилась. Закусила губу. — Ты... Я хочу сказать, это был не твой... не твоя...
— Знаю, — отмахнулся тот. — Знаю.
— Откуда?
— Оттуда, — буркнул травник. — Я, может, неуч и дурак, но до девяти считать ещё умею. Не было ему столько... Ладно, вылезай. Я отвернусь.
Жуга дождался, пока Влана не залезла под одеяло, раскрыл окно, с натугой приподнял бадью и вылил позеленевшую воду на улицу. Снаружи заматерились. Жуга захлопнул раму, погасил свечу и тоже забрался на кровать. Улёгся спина к спине.
— Жуга, — позвала девушка негромко.
— М-м?
— Зачем ты няньчишься со мной, коль знаешь?
Жуга пожал плечами. В постели это получилось плохо.
— Бог знает, зачем.
— Ты вспоминал обо мне?
— Нет.
— Я... наверное, мне нельзя было так. Но как растить ребенка одной, без дома, без семьи, без денег? Холера тут ещё...
Жуга промолчал.
— Злишься на меня?
— Нет.
— Жуга, я... — Влана вдруг повернулась лицом к нему.
— Что?
— Я... Нет, ничего, — она вздохнула. — Спи, Лис. Спи.
 
 

* * *

 
 
Истошный крик взвился в полночной тишине, гвоздём буравя уши. Жуга вскочил, отбросил одеяло, одним движеньем натянул штаны и с посохом в руках метнулся к двери.
— Запрись и никуда не выходи! — крикнул он Влане. Перепуганная девушка сумела лишь кивнуть в ответ.
Кричала женщина, откуда-то снизу. Кричала долго, не умолкая. Корчма зашумела, просыпаясь. Захлопали двери. В нижнем зале было пусто. Жуга, едва касаясь ступеней, сбежал вниз по лестнице, где у дверей почти что сразу столкнулся с Ладошем.
— Кто кричит?!
— Что?
Ладош был в одном носке и в вязаной жилетке поверх ночной рубахи, в одной руке держал горящую свечу, в другой — мясницкий длинный нож.
— Кто кричит, спрашиваю?! — рявкнул Жуга, теряя терпение.
Хозяин указал ножом на дверь:
— Там. В комнате...
Дверь, запертая изнутри, не поддавалась. Жуга ударил раз, другой — с разбегу, расшиб плечо и выругался. За дверью притихли. Меж тем сбегался народ — большинство постояльцев корчмы, разбуженные криками, спешили вниз. Кто мог, пришёл с оружием.
— Что тут творится?
— Кто кричал?
— Эй, господин Кинкаш, откройте! — позвал хозяин. Свеча в его руке дрожала. — Чего за шум у вас там, а?
— Кинкаш? — внезапно вскинулся Жуга.
— Ну да. Он поздно заявился, с девкой. А комнату всегда внизу снимает. Там, значит, и просторней и теплей, хоть и дороже...
— О, чёрт... Ломайте дверь! — Он обернулся. — Огня! Свечей несите!
Ударили. Ещё. Засов слетел со звоном, дверь рухнула, толпа ворвалась в комнату и замерла, притихнув. Ладош наклонился, посветил свечой и спешно отступил назад.
— Силы небесные...
Девчонка на измятой и разбросанной постели была жива, лежала там без чувств в чем мама родила. На шее и груди темнели ссадины. Второе тело было на полу — высокий молодой мужчина лежал ничком, сжимая меч в руке. Кровь растекалась тёмной лужей. «Эй, рыжий! — донеслось из толпы. — Там, справа! Осторожней!», «Не двигайся!»
Жуга замер и медленно встал. Обернулся.
Посреди комнаты, щетинясь ломаными досками, темнел неровный провал подземного хода.
И в этот миг раздался смех. В толпе заоборачивались.
Хохотал Бертольд.
— Не... не меня! — выдавил он сквозь истеричный смех. — Перепутали! Ха-ха! Они перепутали!
— Дайте ему кто-нибудь по зубам, — хмуро бросил Жуга.
Смех сам собой умолк и перешел в икоту. Жуга присел и повернул лежащего на спину.
То был Кинкаш.
Кабатчик повернулся к людям.
— Бегите за стражей.
 
 

* * *

 
 
— Зовут?
— Жуга.
— Откуда родом?
— С гор.
— Чей сын?
— Родителей не помню... да и не знаю.
— Так... Чем занимаешься?
— Странствую.
— Нищий?
— Травник я.
Градоправитель Маргена откинулся на спинку кресла, сложил ладони на животе и покрутил большими пальцами. Нахмурился, поворошил зачем-то лежащие на столе бумаги. Вздохнул.
Дело принимало неприятный оборот.
Илие Радулеску ходил в градоправителях не первый год, в народе слыл вельможей мудрым и справедливым, да и сам весьма гордился тем, что должность свою получил не за взятки и пустые обещания, а выбран был народом за вполне реальные, конкретные дела. Он был ещё далеко не стар и не без основания рассчитывал пробыть на этой должности ещё лет пять, а бог даст, и все десять, да видно не судьба: война, холера, разное другое прочее. Обозы прими да размести, да людей дай, чтоб охранять в пути, а то мародёров развелось. Провиант впрок тоже надо запасти, оружие, мануфактуру; стены городские укрепить, колодцы почистить. В ополчение людей дать. Та ещё неразбериха. А тут ещё вдруг — на тебе! — в трактире, в центре города прирезали боярского сынка, да так, что и следов не отыскать! До того ль сейчас, когда вот-вот османы к стенам подойдут?! Ну ладно, мужики да горожане подерутся спьяну, бывает, но такое... А ещё яма эта дурацкая. Н-да... Вот и разбирай теперь, сиди и самолично дознавайся.
Он поднял взгляд на стоящего перед ним рыжего парнишку. Покосился на окно, где секретарь за столиком, согнувшись в три погибели и высунув язык от черезмерного усердия, скрипел пером, записывая сказанное. Чернила так и брызгали во все стороны.
— Значит, говоришь, ты травник... — повторил он. Паренёк кивнул. — Так что ты мне прикажешь делать-то с тобою, а? Подумай сам. Ведь получается, что ты последний, кто с Кинкашем говорил. Та девка, что припёрлась с ним перепихнуться, не в счет — какие там, тудыть ей, разговоры... У дверей тебя, опять же, первым увидали, да ещё и с дубинкой. Да драку днём ещё с его ребятами затеял там при всем честном народе. Что скажешь? А?
— Не затевал я драки, — хмуро отозвался рыжий странник. — А что до посоха, так я всегда его ношу — нога у меня больная.
— Да, отговорка на славу! — усмехнулся Радулеску. — Здоровые бы так дрались, как ты... И где ж ты был той ночью?
— Наверху был, в комнате...
— Один?
— Нет.
— Тоже с девкой, стало быть, — усмехнулся градоправитель. — Ну-ну, понятно — дело молодое... Как её зовут?
— Не помню, — помолчав, ответил тот.
— Что ж, и это бывает, — кивнул серьезно Радулеску, вновь пошарил на столе и вытащил два сплошь исписанных неровными каракулями пергаментных листа. Сощурился подслеповато. — Вот тут хозяин корчмы говорит, будто ты его вечером спрашивал, кто, мол, такой Кинкаш Дёже. Было это?
— Было, — кивнул тот.
— А зачем?
— Он сам перед этим меня отыскал, Кинкаш этот.
— Ага... Угу... — Градоправитель перебрал бумаги. — Верно. Вот и дружок его Кобор показал, что за тобой боярский сын вдогон отправился, в аккурат, значит, после драки... А потом вернулся, значит. И? Чего он от тебя хотел?
— Не знаю я. Не вышло у нас с ним разговора.
Градоправитель помолчал. Развёл руками.
— Что ж получается тогда? Никто тебя не видел и не знает, и поручиться за тебя некому. Говоришь, что родом с гор, а на волоха не похож. И тут тебя видели, и там — всюду нос свой сунуть ухитрился. В комнате тебя, конечно, не было... ну а если сговор? И ты в нем замешан? Стоял у двери на случай, если выскочит. А люди — вот они, — он помахал пергаментом, — озлобились. Чего я им скажу? Благодари-ка лучше бога, что дверь была закрыта изнутри, а то я и не знал бы, что сказать им в оправдание твоё... Кто может подтвердить твои слова? Монах? Корчмарь? Продажная деваха?
Жуга молчал, понимая, что спорить бесполезно. Илие Радулеску встал и подошел к окну. Некоторое время молча смотрел на улицу. Секретарь за своим столом с показным усердием шуршал бумагами.
— Знаешь, что, — не оборачиваясь, сказал наконец градоправитель, — недосуг мне сейчас с тобой цацкаться. Есть поважней дела. Шёл бы ты из города от греха подальше, покуда ещё можно уйти. Ты и этот твой приятель чокнутый, монах который. А то тоже, понимаешь, ходит, баламутит народ со своим дьяволом, тьфу ты, господи прости... Вот. Сутки вам даю, считая от сегодня. Увижу завтра вас — пеняйте на себя. Понятно или повторить?
— Чего уж непонятного...
— Ну, по сему и быть, — он махнул рукой. Снял с пальца и оттиснул на дешевом сером сургуче массивную печатку. — На, — протянул Жуге. — Отдашь десятнику, и стража у дверей тебя пропустит.
Странник кивнул, повернулся и направился к двери.
Про сорок менок, что остались у стражников, он умолчал.
Так и так бы — не отдали.
 
 

* * *

 
 
— Нет, вот ты скажи мне толком: с чего вдруг я-то должен уходить?! Чего я сделал-то, что бургомистр и меня с тобою вместе прогоняет?
— Оставайся, если хочешь, — буркнул Жуга и отвернулся. Вопрос остался без ответа.
Распухший нос Бертольда Шварца был красен, словно клюква, и разве только не светился в сумраке подвала. Монах умолк, глотнул из кружки. Глаза его бегали. Он всё никак не мог прийти в себя после событий прошлой ночи, а теперь вот узнал о новой, свалившейся на них напасти.
Идти обратно под Жёлтое Колесо приятели не решились, и, поплутав с полчасика по городу, остановили свой выбор на какой-то другой корчме — тёмном подвальчике с большим, аляповато нарисованным зеленым раком на вывеске. Раков тут, впрочем, не подавали, как и других порядочных закусок, да и пиво оказалось гораздо хуже ладошевского. С утра здесь было малолюдно. От бочки из-под квашеной капусты невыносимо разило кислым — видно, приготовили вчера, чтобы вынести вон, да руки не дошли.
Жуга, хмурый и невыспавшийся, в молчании цедил вторую кружку. Поводов для веселья и впрямь было маловато: деньги кончились. Тех менок, что остались, едва хватило, чтобы горло промочить.
Свет, льющийся в распахнутую дверь, на миг закрыла чья-то тень, Жуга не успел оглянуться, как Влана уже сидела на лавке рядом с ними.
— Чего пришла? — нахмурился Жуга.
— Уф! Насилу вас отыскала! — Она порылась в сумке, выложила на стол большой пирог, луковицу, и две пригоршни моченых яблок. — Нате вот, поешьте, пироги ещё горячие. Знаю, что мало, но всё таки...
Шварц ожил буквально на глазах.
— Еда! — Он истово перекрестился. — Благослови тебя господь, девка! Надо же... Дай нож, Жуга.
Жуга рассеянно вынул из-за пояса и протянул ему свой нож с ореховой рукоятью. Повернулся к Влане.
— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше, — потупилась та. — Вот только извелась вся, когда вас стража повязала.
— Так она ведь многих повязала, без разбору.
— Ну. Только прочих сразу отпустили, а вас до утра мурыжили. Чего сказали-то хоть?
— Если градоправитель не заберет свои слова обратно, — вмешался брат Бертольд, — то мы уйдем из Маргена.
— А что сказал градоправитель?
— Он сказал: «Вон из Маргена!» А, чтоб тебя... Жуга! Держи пирог, чтоб не трепыхался...
Влана прыснула. Жуга, как ни был он расстроен, невольно тоже улыбнулся, наблюдая, как монах орудует ножом. Поднял взгляд на Влану.
— Я там мешок оставил...
— Он у меня, — кивнула та. — Я забрала с собой. Возьмешь потом.
Травник посветлел лицом. Вздохнул с облегчением и потянулся за пирогом.
— С чем хоть пирог-то?
— С рыбой. И что же вы теперь делать надумали?
Жуга пожал плечами. Прожевался. Глотнул пива.
— А что тут поделаешь? Уйдем.
— Плетью обуха не перешибить, — чавкая набитым ртом, поддакнул ему Шварц и вновь атаковал середину пирога.
— А может, всё-таки останетесь? В такой неразберихе неужели будет кто искать?
Жуга выдернул нож из столешницы и криво усмехнулся.
— На хрена с огнем играть? Всё равно деньги кончились. А мне и жить-то здесь, кроме как на постоялом дворе, больше негде. Уходить нам надо, Вланка. Уходить.
Влана помолчала.
— Конечно, не мне вам советовать, — сказала она, — но всё же... Тот парень, которого убили, помнишь, что говорил на рынке? Радмил там, Молинар и этот...
— Золтан Хагг?
— Ага. Зашёл бы ты к ним, вдруг помогут? Терять вам всё равно ведь нечего, вот вечером и уйдете.
— А у тебя голова варит! — хмыкнул брат Бертольд, доел свой кусок и облизал жир с пальцев. Повернулся к Жуге. — Что скажешь, Лис? Девка дело говорит. Пойдем?
Жуга помедлил, прежде чем ответить. Бездумно повертел в руках нож. Вздохнул.
— Горячка и погибель, — проворчал он. — Ей богу, гадко это все. Ямы эти, убийства, доносы... Город, чтоб его...
— Попытка — не пытка.
— Ладно, — сказал решительно Жуга и встал из-за стола. — Пошли.
 
 

* * *

 
 
На поиски жилища колдуна пришлось потратить больше времени, чем думали сначала. Расспрашивать прохожих оказалось делом бесполезным — никто не знал, где проживает Золтан Хагг, а кое-кто, заслышав это имя, поспешно отходил от них подальше, крестясь и прикрывая лица. Ругаясь и кляня в душе пугливых горожан, Жуга, Бертольд и Влана мотались битый час туда-сюда, пока чумазый паренёк, польстившись на полушку, не привёл их к самому крыльцу обшарпанного старого домины, стоявшего с изнанки безымянного кривого переулка.
— Здесь? — недоверчиво спросил монах, косясь на пыльные замызганные окна.
— Здесь, здесь, — мальчишка протянул ладонь. — Давай, гони монету.
— А ты не врёшь?
— Не врёт, — ответил за него Жуга. — Отдай полушку, не жадись.
На запястье травника зеленовато бликовал браслет с фигурными подвесками и камнем. Камень мягко и размеренно пульсировал, отсвечивая красным.
— Полдня потеряли, — проворчал монах, с неудовольствем расставаясь с монеткой. — Почему именно этот колдун? Чем плохи два других? Те хоть помочь пытались парню, а этот даже говорить с ним отказался.
— Вот я и хочу узнать... почему он отказался.
Жуга направился к дверям и постучал.
Некоторое время царила тишина, затем послышались шаги. Дверь отворилась, открывая взору тёмный коридор, высокую фигуру на пороге и каменный пролёт щербатой лестницы.
Жуга шагнул вперед.
— День добрый, — начал он. — Мы ищем мага по имени Золтан... Золтан Хагг. Он здесь живёт?
Открывший дверь высокий и плечистый человек был довольно молод — не старше тридцати на вид, носил короткую курчавую бородку, смотрел с прищуром, пристально и цепко. Потёртая чёрная куртка, такие же чёрные штаны, прямые светлые волосы, стянутые на затылке в недлинный конский хвост; привратник или страж, он был красив нездешней, какой-то северной, холодной красотой, и Влана против воли им залюбовалась. Впрочем, на нее-то он как раз совершенно не обратил внимания и, молча оглядев по очереди всех троих, кивнул на Жугу:
— Жуга с прозваньем Лис — это ты?
Голос у него был звучный, с легкой хрипотцой. Жуга кивнул, заметно удивленный. Привратник отступил назад, шагнул к стене.
— Входите.
Они поднялись по лестнице и очутились в небольшой, изрядно затемненной и довольно бестолково обставленной комнате. Дом был, навроде бы, как дом, но только здесь было уж сразу всё — и кухня, и кровать, и стол — большой, обеденный, уставленый тарёлками с остатками еды, бокалами и кружками вразмешку с алхимической посудой. Осколками блестело что-то битое, и несмотря на тёплый день, горел камин, притом — камин огромный. И тут и там горами громоздились книги — ни шкафа, ни сундука здесь не было. Один ковер, прожжённый в нескольких местах, устилал пол, другой — поярче и поменьше — висел, прибитый на стене. Пахло дымом.
— А где волшебник-то? — проговорил, оглядываясь, Шварц.
Вошедший следом незнакомец прикрыл за собою дверь, прошёл к камину и молча опустился в кресло. Кивнул на табуреты, приглашая сесть.
— Зачем вдруг вам потребовался маг? — отрывисто спросил он, помолчав. Отблески каминного пламени выхватывали из темноты его высокий лоб, прямой, с горбинкой нос и тонкие пальцы правой руки. На безымянном пальце тусклым ободком отблескивало тонкое кольцо. Приятели переглянулись.
— Вчера один человек просил меня о помощи, — сказал Жуга. — Я отказал ему. Ночью его убили, и очень странно убили... Говорят, маг Золтан тоже отказался выслушать его, но может, выслушает нас?
— Говори по существу, — прервал его на полуслове тот. — К чему все эти глупые расшаркивания? Я — Золтан Хагг.
Брат Бертольд икнул и выругался.
 
 

* * *

 
 
Жара, негромкий скрип колес и мягкое покачивание телеги убаюкивали. Весенний тёплый ветер нес запахи воды, оттаявшей земли и липкой распустившейся листвы. Жуга лежал, раскинув руки, глядя вверх, на облака. Смотреть на их спокойное неторопливое движенье можно было бесконечно. Овчинный ворот полушубка щекотал виски, но двигаться — вставать, снимать, сворачивать тулуп и после — вновь ложиться, не хотелось. Жуга закрыл глаза и вздохнул. Если б можно было впридачу ко всему этому ещё и не думать... Вот разве только, если уснуть.
Спать, однако, больше не хотелось, и травник попросту лежал, вновь и вновь вспоминая события прошлого дня.
Уйти из города им удалось лишь незадолго до полуночи. Заночевать за городскими стенами Шварц отказался наотрез, но Жуга был непреклонен. Ночь провели, сменяя друг дружку на карауле у костра в ближайшем перелеске, а утром вышли в путь. Шли на восток, наперекор уж не потоку, но — малому людскому ручейку крестьян, бегущих от войны. Кто побогаче, на телегах вез добро, иные шли пешком. Деревни впереди стремительно пустели. Что не успели увезти, закапывали или попросту сжигали.
А после полудня им выпала удача: обоих взял попутчиками какой-то крестьянин на телеге.
— А коль поможете, так отчего ж не взять? Садитесь… — Он кашлянул и сплюнул. Вынул трубку изо рта и указал чубуком на телегу. — Вот, сено еду добирать, — пояснил он, не дожидаясь вопроса. — Последние копешки, значит, там остались.
— А ну, как басурмане? — спросил Жуга.
Крестьянин пожал плечами:
— Бог даст, авось успею. Не куришь?
— Нет.
— Это ты зря.
Первую копну — совсем маленькую, погрузили на телегу в два счета, и ехали теперь, удобно развалясь на прошлогоднём сене. Беженцев попадалось навстречу всё меньше, дорога была тиха и безлюдна. Шварц отсыпался. Наверное, только на колесах он чувствовал себя в безопасности.
Крестьянин попался разговорчивый. Он был дородный, безбородый, с широким, плоским словно блин лицом, вот только бледным от зимы — не блин, а завчерашняя сухая мамалыга. Звали его Милан.
— Я тоже думал всё пожечь сперва, чтоб туркам не досталось, — бубнил негромко он, задумчиво дымя своей пенковой трубкой. — Да только, думаю, зачем? Они, конечно, всё больше на конях, да ведь трава уже проклюнулась. Значит, незачем, выходит. А мы ж скотину перегнали, ну а какая в городе трава? Прямо скажем — никакой... Дык значит, говоришь, не куришь?
— Нет, — ответил Жуга. Сам не зная, почему, он не переносил ни дыма табака, ни даже запаха его, и сколько ни пытался, приучить себя к нему не мог.
— Зря. А то — на вот, угостись. У меня и трубка вторая есть, и табачок. Наш табак, мягкий, не то что хунендарский горлодёр. А вот турецкий табак, тот, значит, щё забористее будет. Они ведь трубку-то не курят. У них с водой такая штука, не то кулян, не то килян. Булькает... А ты не куришь?
— Нет, — сказал Жуга.
— Это зря.
Волы плелись, лениво смахивая мух хвостами, а Милан ещё долго рассуждал о недостатках и достоинствах различных табаков, а также всяких трубок, люлек, чубуков, кальянов, носогреек и прочих дымокурных штучек, пока впереди не показалось чье-то крытое подворье. У двух телег суетились люди. Грузили бочки. За домом длинными рядами тянулись лозы виноградника. Милан откашлялся и сдвинул шапку на затылок.
— Тибор вино вывозит, — прищурившись, сказал он. — Вон, видишь — с сыновьями, значит. Да стойте, окаянные! — прикрикнул он на быков. — Здорово, Тибор!
— А, Милан, — обернулся тот. — Здорово.
— Вывозишь?
— Хрен тут чего вывезешь. Шесть бочек, вишь, вошло, да шесть ещё осталось. И закапывать некогда. Отманы, ходит слух, уж у реки стоят… — Он сплюнул, почесал в затылке. — Выливать придется.
— Чего зря надрываться — турки сами выльют. Они ведь, говорят, вина не пьют.
— Не дам! — окрысился крестьянин. Ударил себя в грудь кулаком. — Я собирал, и сам вино давил! И чтоб какие-то турки... Мартынек!
— А? — старший его сын обернулся.
— Выбивай пробки! Чёрт с ним, с вином... Поехали.
Сыновья вооружились колотушками. Шесть пробок вылетели вон, и струи старого искристого вина с шумом хлынули на землю.
— Белое? — Милан сглотнул и облизал сухие губы.
— Прошлогоднего урожая.
— Дай-ка кружку, что ли...
Он наполнил кружку, отхлебнул, почмокал губами. Вздохнул.
— Не жаль тебе?
— Вина? Не жаль: бог даст, так новое зальём после войны, — махнул рукой Тибор. — А нет, так всё одно пропадать... Вот виноградника, сил нет, как жалко!
По лицу его текли слёзы.
Бертольд проснулся, потревоженный возней и стуком, и теперь, не веря собственным глазам, чуть ли не с суеверным страхом смотрел на крестьян.
Милан наполнил кружку снова. Обернулся.
— Ну, значит, это... будешь, травник?
Жуга взял кружку и долго стоял, прихлебывая терпкое вино и глядя, как стекает, впитываясь в землю, янтарный солнечный жир.
Стоял и вспоминал...
 
 

* * *

 
 
Тогда тоже лилось вино, лилось в бокал бесшумной струйкой, отсвечивая красным в отблесках каминного огня. Бертольд и Влана с кружками в руках сидели за столом, притихшие как мыши. За занавешенным окном сгущались тени. Было жарко.
Маг опустил кувшин на стол, и протянул бокал Жуге.
— Держи, — откинулся на спинку кресла. — Ну, что тебя интересует?
Жуга молчал, сжимая в ладонях нагретое олово кубка. Пригубил машинально, поморщился и поставил бокал на стол.
— Спасибо, что-то мне не хочется сейчас...
— Итак?
— Рассказывать, наверное, не нужно?
Маг закрыл глаза и долго молчал, а когда заговорил, то речь пошла совсем не о смерти боярского сына.
— В последние полгода, — начал он, — только три известия из мирской жизни всерьез меня заинтресовали. Вначале я не видел связи между ними... Теперь же, как мне кажется, такая связь видна. Ответь мне на мои вопросы.
— Если смогу.
— Смерть Михая Пелевешича — твоих рук дело?
— Нет.
— А мага по имени Тотлис?
— У меня была на то своя причина… — Он поднял взгляд на колдуна. — Ты хочешь отомстить?
— Я — не хочу. Другие могут, но не я: Рохобор всегда был мне противен. Значит, слухи о рыжеволосом ведуне — правда... Теперь второй вопрос. Разбуженные силы маяка в Галлене — это тоже ты?
— Наверное, я. Но только не в одиночку.
— Ага. Тогда понятно. Разбаш нашёл-таки обратную тропу...
— Чего ещё?
— Четыре зверя пробудились. Вновь старая вражда.
Жуга пожал плечами:
— При чем тут я?
— Иной раз упавшего не к месту яблока достаточно, чтоб изменить расположенье сил, а ты — вон сколько дров наломал... Нельзя так долго прыгать с чашки на чашку — весы слишком раскачались. Я знал, что рано или поздно ты придёшь ко мне.
— Может, скажешь, что и война — моих рук дело?
Маг Золтан поднял взгляд.
— Не исключено.
— Вопросы кончились? Тогда ответь на мои. Конечно, если знаешь ответ. За что убили парня?
Маг молчал. Огонь в камине догорел, и лишь уголья шаяли неровной красной грудой. Бертольд сидел, боясь пошевелиться лишний раз. Его кружка давно опустела, но он никак не мог себя заставить попросить добавки. Наконец, Золтан Хагг вздохнул, нагнулся, сунул руку куда-то под кресло, и на стол меж ними лег прямой меч в простых, обшитых потемневшей кожей ножнах. Блеснула чёрная, с прожилкой серебра, витая рукоять.
— Узнаёшь? — спросил колдун.
Жуга кивнул:
— Кинкаша меч.
— Возьми его.
— Я ничего не понимаю в оружии.
— И всё таки взгляни.
Жуга неловко потянул к себе лежащий меч и наполовину вытащил клинок. С проковкой на четыре грани, неширокий, примерно с руку взрослого длиной, меч оказался странно легким по сравнению с тяжелыми ножнами. И Влана, и Бертольд невольно подались вперед, завороженно глядя, как мягко и неярко, подобно лунному сиянью в небесах, мерцает в травниковых руках полоска металла. Заточенная с обеих сторон до бритвенной остроты сероватая сталь клинка, казалось, светится сама по себе. Узора не было, лишь ближе к рукояти, у самой крестовины тончайшим волосным рисунком проступала вязь клейма — зверек на задних лапах. Рисунок был — само движение: чуть вздернутая мордочка, взметнувшиеся в танце лапки, изогнутый двойной дугой пушистый длинный хвост.
Лиса.
Жуга протянул меч Золтану.
— Я рассмотрел.
Колдун нахмурился.
— Клеймо ты видел?
— Да, — кивнул Жуга. — Лиса, которая танцует. Мне это ни о чём не говорит.
— Танцующий лис... — пробормотал негромко Хагг и с легким шелестом задвинул меч обратно в ножны. Тусклое сияние погасло, и Жуга вдруг ощутил с тревогой, как кольнуло руку под браслетом.
— Я думал, всё, что было у Кинкаша, забрали стражники, — проговорил он медленно. — Как меч попал к тебе?
— Меч мне принес его отец.
— О...
Колдун сделал паузу, ожидая вопроса, но Жуга лишь молча кивнул, и Золтан Хагг продолжил:
— Кинкаш — четвёртый сын боярина Дёже. Я думаю, не нужно говорить, какова участь младших сыновей — ни титула, ни денег, зачастую и вовсе никакого наследства. Одно лишь имя, да надежда на удачную женитьбу. Парнишка развлекался, как мог. Возился с девками, играл, гулял по кабакам... Взрослел, короче.
Но к делу.
С полмесяца тому назад Кинкаш и три ещё таких же остолопа отправились куда-то в горы, по слухам — к перевалу Дибиу. По крайней мере, так мне рассказал его отец. Зачем они туда пошли, где их носило — я не знаю. Знаю только, что вернулся он обратно с этим вот мечом.
Первого из них убили через три дня. Подкоп, подземный ход и вслед за тем — ножом по горлу. Буквально через ночь погиб второй. Третий смекнул, что дело пахнет жареным, и быстренько смотался прочь из города. То, как погиб Кинкаш, ты знаешь сам.
Вчера ко мне зашёл его отец.
«Мой сын погиб, — сказал он. — Я знаю, что ты советовал ему отнести клинок обратно. Я тоже чувствовал, что эта история добром не кончится, хотя, господь свидетель, я не знаю, где и как он раздобыл этот меч, но... Последыши всегда упрямы. Возьми его, колдун. Так будет лучше. Я не хочу проклятья на свой род.»
В дверях Милош Дёже обернулся.
«У меня было четверо сыновей и две дочери, — задумчиво проговорил он, — и я не возлагал на младшего больших надежд. И всё равно мне жалко парня. Одно лишь утешает меня — что умер он с оружием в руках. Прощай, колдун.»
И он ушёл.
— Всё это, конечно, интересно, — сказал Жуга, как только маг закончил свой рассказ. — Но чего ты хочешь от меня?
Золтан Хагг долил себе в бокал вина. Выпил. Жуга к своему кубку так и не притронулся.
— Идём. — Маг встал, зажёг свечу и двинулся к дальней стене комнаты. Бертольд и Влана тоже было поднялись, но Золтан нахмурился и покачал головой:
— Девчонка пусть останется.
Та послушалась и села. Монах поколебался и двинулся за ними.
В стене, за тёмной и тяжёлой драпировкой обнаружилась дверь. Жуга вслед за волшебником пригнулся и шагнул вперед. Крутая каменная лестница вела в подвал. Жуга насчитал девятнадцать ступеней, остановился и огляделся.
Здесь было холодно. Три свечи, зажжённые магом, неясным светом осветили белую холстину, скрывающую что-то большое и неровное, лежащее на столе.
— Взгляни, — маг взялся за края, рывком отбросил покрывало.
Бертольд попятился.
— С нами крестная сила! — хрипло выдохнул он.
Травник молча окинул взглядом лежащую на столе кряжистую коротконогую фигуру и отвернулся, закусив губу.
— Вот значит, как... — сказал он, глядя в пол. Прошёлся пятернёй по волосам. Подвески на его браслете тихо звякнули. — Двараг... — Он поднял взгляд. — Я должен был сразу догадаться.
 
 

* * *

 
 
После выпитого вина в голове слегка шумело. Шварц разохотился на дармовщинку взять с собою весь бочонок, да поздновато спохватился, и путники, наполнив фляги остатками вина, двинулись дальше на восток. Однако путь до привала оказался недолог. Едва телега двинулась вперед, Милан мгновенно задремал, едва не подпалив упавшей трубкой собранное сено. Доверившись волам, они проехали вдоль по дороге ещё пару-тройку верст, но вскоре стало ясно, что пора искать местечко для ночлега. Монах с крестьянином, опустошив на сон грядущий фляжечку-другую, теперь вкушали, развалясь под деревом, этот самый сон.
Жуге, наоборот, уснуть не удавалось. Лёжа в телеге на сене, он долго ворочался с боку на бок, затем протянул руку в изголовье, нащупал в сене свой мешок и потянул его к себе.
Меч распирал котомку наискось, поблескивал в завязках чёрным шаром рукояти. Жуга помедлил, развязал мешок и вытащил клинок из ножен.
«Умеешь драться посохом, сумеешь и мечом,» — говаривал когда-то Дьёрдь-наёмник. У Жуги не было оснований ему не доверять, но меч лежал в руке неловкой, непослушной железякой. В нем не было привычной массивности посоха; к тому же рукоять была короткой, рассчитанной на хват одной рукой. Жуга в который раз подивился легкости клинка. Металл был странный, сероватый — слегка светился в темноте, а вот на солнце — вспомнилось — наоборот, блестеть упорно не желал. Лис на гравировке щерил зубы, улыбаясь, скакал в нелепом танце; в сиянии луны была заметна каждая шерстинка.
Рука зудела под браслетом.
Травник встал, взмахнул мечом для пробы, рубя крест-накрест воздух, раз, другой, ударил и замешкался, потеряв клинок из виду: в движеньи меч как будто растворялся в сумерках. Остановив удар, Жуга повёл клинок дугой, бросил его на предплечье и выругался, порезавшись — привычка драться посохом заставила забыть о лезвии. Он поплевал в ладонь, вытер кровь с руки и усмехнулся про себя.
Герой...
Он спрятал меч обратно в ножны и крепче завязал мешок.
Снова вспомнился подвал и странный разговор.
И маг.
И тело на столе.
 
 

* * *

 
 
Они тогда долго стояли молча. Чадили свечи.
— Ты знаешь горы, ты там вырос, — сказал негромко маг. — Останови весы. Иначе смерти будут продолжаться.
Жуга вглянул на мага исподлобья. Отвел глаза.
— Чего ты хочешь от меня?
— Отнеси им меч обратно.
— И только? — криво усмехнулся травник. — Чего ж ты сам-то? Дождись, пока они придут, да и отдай им. Вот, мол, ножичек случайно завалялся, не ваш ли, дескать...
Золтан Хагг молчал.
— Ну? Что ж ты, а?
— Не получается, — сказал он наконец. — Они не просят и не требуют. Просто убивают. И я не знаю, почему.
Они стояли так довольно долго, глядя на мёртвое тело, и Жуга первым нарушил молчание.
— Не так-то просто убить дварага, — глухо сказал он.
Колдун кивнул:
— Кинкашу это удалось. Труп обнаружили в подземном ходе. Похоже, там обвалилась кровля, его присыпало. А парень ранил его, видишь? Вот... Скорее всего, он задохнулся. Распоряжением градоправителя тело доставили ко мне. Никто об этом не знает.
— Не понимаю, — Жуга нахмурился. — Двараги уже века три безвылазно сидят в своих горах. О них уж все забыли... И потом, почему он был один?
Монах не выдержал.
— Да нет же, двое их было, подкопщиков тех. Помнишь, Жуга, я говорил?! — воскликнул он и шмыгнул носом. — Да и вообще, скажите наконец, что здесь творится? Имею же я право знать! Кто это — двараги?
Жуга помрачнел.
— Двараги? Маленький народ... — проговорил он неохотно. — На западе их называют дварфами. На севере — гномами. Сами они зовут себя тонгорами или хаздами. Больше я ничего о них не знаю.
— Я тоже, — поддакнул волшебник. — Я провел вскрытие, но всё без толку. У них огромная печенка и желудок, два сердца и просто железные мускулы. В носу полно волос, наверное, чтоб пыль рудничная не попадала. А уж связки... Бьюсь об заклад, что голоса у них — как у простуженных собак. В остальном они похожи на людей, вот только ростом не вышли.
— Пошли обратно в комнату, — сказал Жуга.
 
 

* * *

 
 
Они проснулись за полдень. Милан, кряхтя и охая, запряг волов, затеплил трубку, и вся троица, забравшись на телегу, двинулась вперед, рассчитывая до темноты сметать остатнюю копну и повернуть обратно. Впрочем, это Милан рассчитывал. Жуга и Шварц идти назад отнюдь не собирались.
Опять встретились беженцы, на сей раз целых три семьи с детьми и скарбом на телегах. Милан остановился поболтать, спросить, не слышно ли чего о турках.
— Да за рекой, за Яломицей уже их конников видали, — угрюмо буркнул в ответ отец семейства.
— И что, значит, говорят?
— Да ничего. Вот, правда, войско на подходе. В Тыргу-Муреше, слышал, ополчение собрали? Бояре выступили многие. Бог даст, отобьемся.
— А воеводой кто? — спросил Жуга.
Крестьянин поднял взгляд.
— Граф Цепеш.
Травник промолчал.
 
 

* * *

 
 
Когда они вернулись в комнату с камином, за окном уже стемнело. Влана не спросила их ни о чём, по лицам разглядев, что там, внизу они увидели такое, о чём болтать не стоит.
— Ну? — спросил, расположившись в кресле, маг. — Ты не решился?
— Нет, — сказал Жуга.
Волшебник помолчал. Поскрёб ладонью подбородок, подбросил дров в камин и повернулся к травнику.
— Не мог бы ты мне рассказать об остальных своих продёлках?
— Например?
— Крысы и каша в Гаммельне.
— Каша? — Жуга вскинул голову. — Какая каша?
— Гречневая, — ехидно усмехнулся Хагг. — С мясом. Твоя любимая, между прочим. Ею завалило два квартала по самые окна вторых этажей. Городских мусорщиков едва удар не хватил: три дня окрестные бродяги валом лезли в город, чтоб пожрать на дармовщинку, а потом, когда вся эта прорва каши закисла, пришёл черёд собак. О крысах я и вовсе уж молчу.
По мере того, как волшебник говорил, лицо Жуги вытягивалось всё больше и больше, пока наконец челюсть его не отвисла совсем. Лишь после этого травник опомнился и взял себя в руки.
— Надо же, — пробормотал ошеломлённо он. Бестолково подвигал руками, не зная, куда их деть. Пригладил рыжие вихры. — Неужто Яцек... Гм! Навряд ли... а...
— Значит, всё таки, это был ты? — спросил маг. Жуга вздохнул и молча кивнул, подтверждая. — Может, ты ещё чего натворил ещё в последние два месяца?
— Нет, — ответил тот. — Вот разве только этот... Цепеш, граф который.
— Ах вот оно что... — пробормотал Золтан. — То-то я заметил, что в последнее время Влад приобрел довольно странные привычки! Можно было догадаться: не так уж много здесь, в стране, рыжих волос... Что ты с ним сделал?
— Не хочется рассказывать, — Жуга мотнул вихрастой головой.
— Ага... И всё же мне хотелось бы узнать, как тебе удалось проделать такое. Если то, что говорят о нем, правда... Ну что ж, по правде говоря, я даже рад, что кто-то смог ему припомнить Амлас.
Жуга вскинул голову. Под кожей на его лице заходили желваки.
— Так там был... он?!
— Он, он. А ты не знал?
Травник не ответил. Амлас, где тридцать тысяч непокорных горожан остались умирать на кольях...
— Не знал, — сказал он наконец. — А знал бы, так наверное прибил бы, как гадюку.
— Сейчас он в Бухаресте, собирает ополчение.
— Что?!
Золтан Хагг откинулся на спинку кресла. Покачал рукой вино в бокале.
— Кто мы такие, чтоб об этом рассуждать? — задумчиво сказал он. — Владислав Цепеш дважды был у власти, и каждый раз у него находилось множество новых сторонников. Кто поручится, что третьего раза не будет? Даже в те времена, когда турки оставляли Валахию в покое, обязательно находились какие-то новые враги, и требовалась сильная рука. Равно, как и теперь. На господаря надежды мало, Ватикан слаб, монашеские ордена хиреют, распадаются. Почти что десять лет мира, и вдруг... Ума не приложу, что подвигло султана развязать войну. — Он поднял взгляд на травника. — Так ты забираешь меч?
— Не знаю, — Жуга потупился. — Я не воин. Мне никогда не быть средь тех, чей образ жизни — смерть. И в городах я не живу. Почему я должен вам помогать?
Колдун вздохнул. Глотнул вина.
— Ты прав. В горы турки не полезут. В горах земли — на полвершка, ни вспахать, ни засеять. Вы там только овцами и живы. Предгорья и долины — вот что их сейчас влечёт. Города потом сами сдадутся, когда придет голод. Озимые уже взошли — там же поля, сады. Лучшие в стране виноградники. Каэр белое, ваго, сэмулаш, флоричика... тебе это ничего не говорит? Я мог бы долго перечислять. А деревни пустуют, многие сгорели.
Бертольд почувствовал, как рот его наполняется слюной только от одних лишь перечисленных магом названий. Вина были более чем известные. Он потянулся за своей кружкой и обнаружил, что она пуста. Влана, досадливо сморщившись, толкнула монаха локтем. Маг, углядев его движение, великодушно кивнул на графин. Бертольд долил себе вина и приготовился слушать дальше.
Жуга молчал.
— Ты забираешь меч?
— Ну, даже если заберу, ты всё равно мне не поверишь. А ну, как выброшу его в ближайшую канаву?
— Не выбросишь, — маг поднял руку с зажатым в кулаке браслетом.
Жуга схватился за запястье.
— Яд и пламя! Как...
— Вот так, — маг усмехнулся, повертел браслет в руках. — Редкая вещица, не правда ли? — Он тронул пальцами подвески. — Интересно, что будет, если оборвать вот эту? Или... эту?
Жуга заворожённо наблюдал за блеском камня. Облизал пересохшие губы. Потупился.
— Отдай, — сказал он глухо. — Прошу тебя. Я заберу этот чертов меч, только отдай.
— Конечно, заберёшь, — кивнул волшебник. Пальцы его сжали одну из подвесок. — А чтоб ты не забыл, я малость помогу.
И маг сорвал подвеску. Помедлил, глядя на Жугу. Разжал кулак. Зеленоватый порошок рассыпался в ладони мягкой горкой.
— Пыль, — сказал негромко Золтан и вздохнул. — Прах, пепел — вот цена любому колдовству... Ты знаешь старые стихи?
 
 
Война в лесах и городах,
Пожар её горяч и светел.
Кого она растопчет в прах?
Чей по ветру развеет пепел?
 
 
Он дунул на ладонь, и пыль, взметнувшись вверх, растаяла в каминном дымоходе.
 
 

* * *

 
 
Отправиться задумали под вечер. Жуга сидел под деревом, бездумно теребя подвески на браслете, когда Бертольд с берестяным ведром в руках вынырнул из чащи вечереющего леса и направился к нему.
— Эгей, чего ты там засел? — окликнул он Жугу. Махнул ведром. — А я тут вон, гляди — грибков набрал. Нажарим!
Жуга лишь кивнул, думая о своем. Отросшие рыжие волосы травник зачесал на затылок и связал ремешком в пучок.
— На мага хочешь быть похожим? — Шварц уселся, вывалил грибы и вынул нож. — Ну-ну. Напрасно, брат, стараешься, скажу я тебе. Думаешь, это конский хвост? Ха! Это у тебя лисий хвост! — он рассмеялся и потряс головой. Очистки так и сыпались с ножа. — Люблю грибы. Бывало в детстве поутру как сбегаешь в окрестный лес, к полудню наберёшь, то-то славно! Вообще люблю поесть. Меня, помнится, и настоятель постоянно за это ругал. Смотри, говорил, Бертольд, чревоугодие есть грех, и смертный при том. А всё равно пожрать люблю.
...Под белое вино грибы сметали в два счета, хоть и нажарили их перед тем большую сковородку — хоть сытная на вид была грибная снедь, а всё ж таки пустая. Жуга опять устроился под деревом вздремнуть, монах же с Миланом завели ленивый разговор.
Вдали от города Бертольд заметно повеселел — вино, простор и свежий воздух сделали свое дело, к тому же «бесы», напугавшие его до полусмерти, оказались на поверку всего лишь навсего подгорной мелкой нежитью, подвластной, как и люди, времени, железу и молитве.
Жуга молчал, рассматривая браслет, и болтовня монаха проходила мимо слуха, пустая, словно плеск воды.
С браслета Золтан Хагг сорвал спираль. Зачем — Жуга не знал. Какой был в этом смысл, какую цель преследовал волшебник? Жуга вздохнул и вновь надел браслет на левое запястье. Пошевелил рукой. Пальцы двигались как-то неловко. В голове слегка шумело. Так или иначе, но теперь уже подвеску не вернешь, и оставалось лишь гадать, когда и как даст знать о себе какая-нибудь новая напасть. «Восток нас дурачит...» — донесся до слуха обрывок фразы. Жуга насторожился и прислушался к беседе.
— Что бы басурманы ни говорили, — лениво рассуждал Милан, — а только я скажу, что вино — это вещь.
— Во-во, — поддакивал Бертольд. — А я что говорю! Надо, надо было нам этому твоёму Тибору на хвост подсесть!
— Пиво, кстати, тоже ничего, — бубнил из-под шляпы крестьянин. — Ежели, конечно, хорошее пиво.
— Да по нынешним временам простую воду-то и вовсе пить опасно! Я, признаться, тоже пиво пить люблю — пьянеешь от него как-то незаметно... — Шварц вздохнул, — как-то незаметно... как-то незаметно...
— Да... А ежели трубочку ещё... А ты не куришь?
— Нет.
— Это ты зря. Когда вода холодная, без башмаков никуда...
— Сапоги... всмятку, с колесной мазью...
— ...тот, кто есть, но нет кого...
— ...круглая книга от корки до корки...
— ...ымз - он и есть ымз, чего уж тут...
— ...пере... тьфу...
Языки у обоих заплетались, всё больше сбиваясь на детский лепет. Жуга, встревоженный, рванулся было встать и, охнув, повалился обратно на траву.
— Что за чёрт... — он сел и привалился к дереву.
В спине похолодело. Слюна ушла, язык ворочался во рту, сухой, шершавый словно вата. Перед глазами замаячил, закрывая взор, широкий серый круг — должно быть, красный («Во всяком случае, уж точно не зелёный,»— почему-то вдруг подумалось травнику) — кровь прилила к глазам. Вдруг дико захотелось пить. Жуга поднялся на четвереньки и ощупью пополз вперед, пока его растопыренные ищущие пальцы не коснулись котёлка. Ни Шварца, ни Милана он уже не слышал.
Вода ещё не успела остыть, и после первого же глотка голова закружилась так, что накатила дурнота. Круг перед глазами медленно вращался, постепенно завиваясь дымчатой спиралью. Круженье захватило без остатка. Мир исчез, и чёрная воронка уводила в бездну времени, где не было начала и конца, и каждое мгновение было лишь звеном в бесконечной цепи других таких же.
Время.
Не было прошедшего и будущего. Просто ВРЕМЯ. Травник ощущал его всё сразу, целиком. Человека попросту могло нести с одного витка спирали на другой, но сама спираль просто БЫЛА. Она менялась тоже — менялась постоянно, странным, непонятным образом, иногда не без участия людей, но чаще - просто так, без всяческой причины, и невозможно было распознать, что именно являлось точкой перемены.
Спираль кружилась всё быстрее, и угодивший в плен отравных грез Жуга никак не мог оттуда вырваться, пока не углядел во мраке яркий путеводный огонек мерцающего камня и не направился к нему.
Но добраться до него травнику было не суждено. Он ещё успел почувствовать, как чья-то грубая рука, в кровь обдирая кожу, сорвала у него с руки браслет, и с криком провалился в темноту.
Чёрный водокрут сомкнулся.
...и исчез.
 
 

* * *

 
 
Удар. Наотмашь, по щеке. Ещё один, ещё... Голова мотнулась, безвольная, как тряпка. Жуга лежал, не чувствуя ни боли, ни обиды, одно лишь неудобство позы, и лишь удар под рёбра, сильный и безжалостный, пробил барьер дурного сна, заставив травника негромко застонать.
Глаза упорно не желали открываться. Взор застилала пелена. В вечернем сумерке скользили тени по поляне. Он попробовал пошевелиться и не смог — ступни и локти схватывал ремень. Жуга мотнул тяжелой головой, скривился от боли и огляделся в поисках причины своего, столь странного сегодня пробуждения.
Искать почти что не пришлось — какой-то человек, совершенно Жуге незнакомый, стоял над ним, пихая в бок ногой, обутой в кованый сапог. То и дело по поляне туда-обратно проходили люди. Доносился негромкий чужой разговор. «Неужто турки?»— вдруг подумалось Жуге. Чуть в стороне щипали свежую траву семь взнузданных коней — для армии, конечно, маловато, но то наверняка была разведка, летучий небольшой отряд османской легкой кавалерии. Жуга ругнулся про себя, недобрым словом помянув монаха и его дурацкие грибы. Угораздило же так нарваться... Ладно, что хоть богу душу не отдали. Скосив глаза, он разглядел Бертольда и Милана — связанные спина к спине, они валялись на траве под дубом и признаков жизни не подавали.
Турок между тем, завидев, что пленник пришёл в себя, нагнулся к нему, и Жуга смог разглядеть его подробнее. Был он в широких шароварах, при сабле, заткнутой в кушак, в зелёно-серой долгополой куртке, худой и смуглый, будто бы обжаренный на жгучем южном солнце. Скуластое, с заметной желтизной в глазах лицо предводителя отряда украшала тонкая холёная бородка. Бегучая кольчужная броня облегала грудь и спину, оплечь вились ремни от сабли и колчана. Тугая полоса зелёной ткани в несколько слоёв охватывала поверху округлый шлем-шишак.
— Норок, гяур, — недобро усмехнулся он, оскалив ряд ровных и белых зубов. — Думнявоастрэ ворбиць?
Жуга не сразу сообразил, что турок, по какой-то непонятной причине выбрал для общения с ним загорский диалект, который, хоть и правильно звучал в его устах, был в здешнем краю совершенно неуместен. Или другого не знает? Хотя, постой. Рубашку-то он купил в тех местах пошитую. А турок-то — гляди, заметил...
Жуга хотел было ответить, но пересохшее горло отказалось повиноваться, и травник лишь облизнул растресканные губы.
— Пофтиць... дэ апэ... — прохрипел он и смолк.
Осман, однако, понял, кивнул и снял с пояса флягу. Жуга пил долго, жадно, проливая воду на рубаху; горло тут же заболело, вода холодным комом собралась в животе. Пробрал озноб, и почему-то вдруг опять изрядно зашумело в голове, хотя пора бы яду было давно уж выйти вон. «Да что ж это со мной?»— со страхом подумал Жуга.
— Вэ мулцумеск, - пробормотал он.
Турок вытряс из фляги остатки воды и вновь повернулся к травнику.
— Спунець кум пот сэ трек Копша-Микэ?
Жуга покачал головой:
— Ку пэрере, де рэу еу ну ворбеск молдовэ...
— Э? — не понял тот.
— Валах.
— Шайтан! — ругнулся тот и, коверкая слова, попробовал иное, на сей раз — местное наречие.
— На Копшу-Микэ знаешь путь? — Он тронул саблю. — Если не скажешь - умрёшь.
Выбор был — веселее некуда.
— Дорогу я знаю, — помолчав, сказал Жуга. — Только идти сейчас не смогу.
Турок сжал кулаки.
— Напился вина, неверная свинья! Лежи, а завтра, Аллахом клянусь — сдохнешь, а пойдёшь. — Он подтянул к себе трофейную сумку. Ткнул Жуге под нос рукоятку меча. — Твой?
— Мой.
— Где взял?
— Не твоё дело, — буркнул травник.
Осман обнажил клинок, махнул им раз, другой, полюбовался гравировкой и спрятал меч обратно в ножны.
— Что будет с ними? — Жуга кивнул на Шварца и Милана. Предводитель красноречивым жестом провел ладонью по горлу:
— Нам ни к чему батрак, да и имам неверных тоже.
— Тогда я никуда вас не поведу.
Турок осклабился.
— Подохнешь с ними вместе.
Жуга пожал плечами. Мотнул головой:
— Пойди и поищи другого проводника.
На миг сердце травника замерло — он знал, что играет со смертью. Но как ни крути, а весь местный люд перебрался в города. Кого тут найдёшь? Поколебавшись, турок махнул рукой.
— Ладно, будь по-твоему, — сказал он и отвернулся.
— Эй!
— Чего ещё?
Жуга пошевелил руками.
— Ты забрал мой оберёг. Отдай обратно.
— Зачем он тебе? Молиться своим богам?
— Я же не спрашиваю, чьим именем ты клянёшься.
Лицо османа исказила злобная гримаса. В следующий миг он уже очутился возле травника, и остриё его кинжала кольнуло пленника под горло.
— Ты обнаглел, поганый кяфир! — процедил он сквозь зубы. — Я -— Насратулла ибн Хаким аль Хазри, и служу я в лучшей конной тысяче султана Мохаммеда; и скорее червь будет сосать мою утробу, чем какой-то неверный — ставить мне условия!
Жуга смерил сотника пристальным взглядом и усмехнулся.
— А он тебя и так сосёт.
На краткий миг турок замер, растерявшись, затем ударил пленника в бессильной злобе кулаком в лицо и направился к своим.
 
 

* * *

 
 
Лес погрузился в темноту. Костров османы разводить не стали. Прищурив битый глаз, Жуга угрюмо наблюдал, как всадники покончили с холодным ужином и принялись молиться, повернувшись на восход и опустившись на колени. Молились молча, не крестясь, но то и дело гладили ладонями лицо, как будто умывались, а после, выставив дозор, устролись ко сну. Пленников кормить не стали.
Очнулся Шварц, а вслед за ним Милан. Опухшие с дурного сна, долго не могли понять, что происходит. Крестьянин принялся было ругаться, схлопотал от стражи по зубам и замолчал.
— Эй, Лис! — вполголоса окликнул странника монах. — Чего тут было-то? Мы где?
— В лесу, коль сам не видишь, — буркнул тот.
— А это кто? Неужто басурмане?
— Они, поганцы, — ответил вместо травника Милан. — Я энтих турок нюхом чую, по табаку по ихнему. Эх, закурить бы...
— Господи Исусе, спаси и сохрани!
На разговор явился караульный — высоченный чернокожий мавр, увешанный оружием, как ёлка в рождество, сунул саблю за пояс и сгрёб монаха за грудки.
— Молчать, ты, грязный собак! — прошипел он ему в лицо, сверкая в темноте белками глаз и тряся монаха, словно куклу. — Тихо здесь сидеть! Ты понял, да?
Шварц торопливо закивал, и турок, выпустив из рук монашью рясу, растворился в темноте, пригрозив напоследок кулаком. Привязанного к Шварцу со спины Милана он, похоже, вовсе не заметил.
— Святые угодники, ну и морда... — пробормотал Бертольд, со страхом глядя стражнику вослед. — Monstrum magnum! — он вздохнул и обернулся к Жуге. — Слышь? Лис! А, Лис? Как нас вчера так угораздило набраться? Ведь выпили-то вроде всего ничего...
— Да не при чем тут вино, — буркнул в ответ Жуга.
— А что?
— Грибы.
— Как грибы? — подпрыгнул тот.
— Да тише, ты! Обыкновенно, как... Набрал всякой гадости, а я не посмотрел.
— Да вроде все хорошие были. Маслята, мухоморы, белые...
— Мухоморы-то на хрена брал, дурило гороховое?!
— Так не красные же, а розовые! Сколь помню себя, всегда собирал. Вкусные...
Жуга мысленно застонал. С этими грибами вечная проблема. Розовые мухоморы и вправду кое-где, и в том числе в немецких землях почему-то завсегда без яда, а в других местах обычно попадаются отравные. Но не обьяснять же это монаху сейчас.
— Чего им, туркам, надо-то от нас? — меж тем спросил Бертольд. Ранние комары вились над ним толкучим дымным облачком.
— Хотят, чтоб я им здешние дороги показал, а после, надо думать, порешат.
— И что же делать?
Жуга пожал плечами.
— Попробуем бежать.
— Как? Как бежать, когда тут этакая морда...
— Посмотрим. Вы мне только не мешайте.
Прошло не меньше получаса, прежде чем Жуга откинулся обратно и глухо выругался сквозь стиснутые зубы.
— Чёрт... Не получается. — Он помотал кудлатой головой, с трудом поднял ко лбу связанные руки и вытер пот. — Как будто не пускает что-то. Развернуться не дает.
— Эх ты, а ещё ведун называется... — в сердцах бросил брат Бертольд, поднял взгляд и осёкся. — Ой...
 
 

* * *

 
 
Комар был размером с хорошего воробья, и крыльями уж не жужжал, но еле слышно хлопал, звук походил на трепет листьев у осины на ветру. И всюду над уснувшим лагерем порхали эти страшные и непонятные в своем громадье комары-кошмары. «Мошкары!» — мелькнула глупая в своей игре словами мысль. А турки продолжали спать, как ни в чем не бывало, и даже часовой, похоже, ничего пока не заметил.
— Матерь божья! — пробормотал Бертольд. — Жуга! Это откуда? Это чего?!
В голосе его слышались панические нотки.
Жуга, казалось, и сам был изрядно ошарашен.
— Ничего не понимаю, — он нахмурился. — Может быть, цвет...
Договорить он не успел. Трава зашевелилась, и вынырнувшая из нее безмолвная фигура заставила его прикусить язык. С таким же молчаливым удивлением травник смотрел, как возникший в руках лазутчика нож рассек стягивающие их ремни. Жуга поднял взгляд. На краткий миг свет луны вычертил профиль их нежданного спасителя, и Шварц не сдержал приглушённого возгласа.
— Золтан!
— Ш-шш... — Тёмный силуэт мага исчез также бесшумно, как и появился. «Ползите к дороге!» — послышалось из травы, где, казалось бы и мышке негде было спрятаться.
— Вещи бы забрать, — Бертольд облизал пересохшие губы.
— Дело, — кивнул Милан и пояснил: — Леса кругом, а в деревнях, поди, уж не осталось ничего. Вот только, разве их найдёшь сейчас? Жуга, тебе там не видно, а?
Жуга помедлил в нерешительности, оглянулся. В темноте он видел едва ли не лучше, чем днём, и потому первым заметил брошеную турками под деревом поклажу.
— Там, — он указал рукой и поспешно прижался к земле: поблизости замаячил часовой. Шаг, другой... Жуга напрягся, готовясь к прыжку, когда вдруг из травы блеснула молния меча, и турок захрипел, царапая распоротое горло.
И тут же встрепенулся, почуяв беду, чей-то привязанный к дереву конь.
Дело было сделано. Лагерь пробудился. Забряцала сталь, донеслись отрывистые возгласы команды. Вспыхнули угли костра.
Жуга вскочил.
— Бежим!
Милан и Шварц сломя голову бросились к кустам, причем, монах схватил таки мешок. Из темноты на мгновенье возник Золтан Хагг.
— Лис! Лови!
Жуга едва успел подхватить брошеный волшебником меч.
— Но я...
— Заткнись и слушай! А, чёрт... Сзади!
Жуга обернулся. Свистнула сталь, и прежде чем травник понял, что делает, меч его словно сам собою вылетел из ножен. Рука легла поверх руки привычной горской хваткой, клинок скользнул по ятагану, описал восьмерку; что-то круглое с глухим стуком упало на землю, и Жуга остался стоять, оторопело глядя, как турок бежит дальше... без головы.
— Не стой столбом, дурак! — рявкнул Хагг, пинком придавая травнику начальное ускорение. — Скорее в лес! — Он поднял и швырнул ему отброшенные в спешке ножны.
— Потеряешь — убью!
Бежали, однако, недолго. Минуты не прошло, как маг остановился. Туркам, похоже, было не до них: с поляны доносились крики, топот, лязг железа. И страшно, дико, попросту безумно ржали кони.
Жуга обернулся к магу, тяжело дыша.
— Что... это?
— Не догадался ещё? — угрюмо буркнул тот. Жуга нахмурился и вдруг понял. Понял и вздрогнул, словно наяву увидев чёрный земляной провал посереди поляны.
— На, возьми.
Травник снова обернулся.
В руках у мага был браслет.
 
 

* * *

 
 
Тяжёлый, чуть сходящийся на конус к острию клинок с глубоким желобком по лезвию. Двойного хвата рукоять с граненой шишкой снизу. Идеальный баланс, и никакой крестовины.
Совсем никакой.
Жуга опустил клинок и некоторое время растерянно молчал.
— Это что, другой меч? — спросил он, впрочем, уже зная ответ.
— Тот же самый, — заверил его Золтан, — можешь не сомневаться. Взгляни на клеймо.
Возразить на это было нечего — безумный лис по-прежнему отплясывал свой жок на острие клинка. А был у рукояти... Жуга вгляделся. Сомнений не оставалось — рисунок был тот же самый.
— Я не я, и лошадь не моя, — задумчиво сказал он и вложил клинок в изрядно полегчавшие ножны.
Маг между тем потянул из костра сохнущие там сапоги, пощупал их внутри рукой и удовлетворенно кивнул. Жуга, на время оставивший меч в покое, сосредоточенно смотрел, как Золтан обувается. Похоже было, что волшебник подготовился к походу основательно, во всяком случае не хуже, чем османские лазутчики, и уж конечно лучше, чем любой другой известный травнику колдун. На нем была рубаха, чёрные, без пряжек и застежек штаны, и сапоги из мягкой кожи. Шаг его при том был лёгок и бесшумен. Под удивлённым взглядом травника маг снял и вывернул свою чёрную куртку, с изнанки оказавшуюся грязно-зелёного цвета, довольно мерзкого на вид, но совершенно незаметного на фоне распустившейся листвы, после чего вынул из сумки точильный брусок и занялся своим мечом — недлинным, чуть изогнутым клинком с заточкой по наружному краю.
— Золтан.
— М? — тот обернулся.
— Почему ты пошел за нами?
— Так было нужно, — коротко ответил он.
— А дом? Оставил без присмотра?
— Оставшись в Маргене, я не дожил бы до утра.
— Двараги?
— Да.
Жуга нахмурился. Взьерошил волосы рукой.
— Послушай, Золтан, я устал от всего этого. Тайны, драки, беготня... Как будто мало нам одной войны. Откуда этот меч? Что за хренотень такая творится? Я же ясно помню, что он был другим!
Тот ответил не сразу. Провел последний раз точильным камнем по клинку и вложил меч в ножны.
— Этого я и боялся, — сказал он наконец. — Похоже, меч признал тебя.
— Меч? — нахмурился Жуга. — Признал?
— Ну, да. Это Хриз. Клинок вечерних сумерек. Он сам выбирает хозяина и сам выбирает, каким ему быть.
— Не темни, рассказывай. Я ничего об этом не слыхал.
— Сейчас. Тебе не доводилось слышать балладу о битве трех мечей? Тех, что звались ксиалами.
— Навряд ли. Уж очень странное имя. Я бы запомнил, если бы слышал.
— Так вот. Там есть такие строки:
 
 
Откован первым был Хиор,
Прекрасен и жесток.
И серебро из сердца гор
Впитал его клинок.
 
 
Из серебра и стали скал,
За первым вслед рожден,
Второй был выкован Ксиал,
И Хейтон звался он.
 
 
Пройдя кузнечный жар печей
И полуночный бриз,
Последним братом Трех Мечей
Явился миру Хриз.
 
 
Они ушли на смертный бой
И, землю защитив,
Обратно не пришли домой,
Как и владельцы их.
 
 
С тех пор прошло уж много лет,
И враг давно разбит.
Мечей с тех пор не видел свет,
И подвиг их забыт.
 
 
Но где-то на чужой земле
Не спится злу, пока
Как три звезды в полночной мгле
Сверкают три клинка.
 
 
— Когда это было? — спросил Жуга.
Маг покачал головой и плотнее закутался в плащ.
— Никто не знает. Легенды гласят, что три меча-ксиала были откованы по-разному, и каждый имел свой характер и норов. Первый — Хиор — вчерне был выкован всего за одну ночь, закален был в человеческой крови, и, как всякий первенец, характер имел суровый и непреклонный. Самым темным из всех трех мечей получился он, красной была его рукоять, а в бою не знал он поражения и не давал пощады — не было в мире меча, кровожадней Хиора. Знак волка на его клинке. Второй, с именем Хейтон, закалили во влажной земле, и потому силу удара он имел сокрушительную, а рубил хоть редко, но страшно. Он самый тяжёлый из трех мечей, с белой рукоятью; и золотистый клинок его, вобравший все соки земли, красоту имел необычайную, а мечен был медведем. Третий — Хриз, откован был последним. Серебра в нем меньше, нежели в первых двух. Закалку он принял от ветра, сильного, сырого и холодного, того, что дует с моря, когда спускается на землю тьма. Безо всяких узоров его серебристый клинок, черна как ночь его рукоять, и нет ему равных по легкости и верткости, а убивает он только врагов. Клеймо тому мечу — танцующий лис.
Жуга покосился на свой меч.
— Это он и есть?
Маг поднял взгляд на травника.
— А ты сомневаешься?
Жуга промолчал. Поднял взгляд на мага.
— И что мне делать теперь? Тоже мне, нашёл себе хозяина... Хоть бы ты что ли мне помог, я же ничего не умею.
— Так-таки и ничего?
— Ну, я дерусь, конечно. Так ведь это — посохом, ножом... ну, и просто так... безо всего.
— Не так уж мало для бродячего знахаря, — усмехнулся маг. — А я не учитель фехтования. Доверься ему, он сам разберется, где кто. В этом деле главное — покрепче держаться за рукоять.
— Понятно, — тот кивнул, невольно вспомнив, с какой небывалой лёгкостью обезглавил бойца из лучшей османской тысячи. — Но что заставило его вернуться в мир?
— Трудно сказать. Между прочим, пока вы там обжирались всякой дрянью, произошло уже две битвы, и если в первой Цепеш одержал победу, то вторая кончилась иначе. Враг стоит у Яломицы.
— Большое войско?
— Очень. И я понятия не имею, для чего проснулся старый меч.
Жуга почувствовал озноб. Покосился на браслет. Камень вспыхивал и гас. Чесалась кожа на руке. Маг перехватил взгляд травника и одобрительно кивнул.
— Не снимай его покамест. Это очень сильный талисман. Слабую магию усилит, сильную — ослабит. А то помнишь, что ты натворил на поляне?
— Когда? — встрепенулся Жуга. — Ах, да. Комары... — Золтан кивнул. — Цвет я не тот взял. Красный вместо зелени.
— Как можно было перепутать!
— Я их вообще не различаю.
— Вот как? Занятно. Там с давних лет копилась сила, а ты не смог с ней совладать.
— Сила? — Жуга поднял взгляд на мага. — Откуда?
— Когда-то там родился единорог, — поколебавшись, с видимой неохотой ответил тот. Поворошил догорающие угли и встал. — Ну все, пошли. Хорошо бы нам твоих дружков до полудня догнать, а то не дай бог натворят чего.
Жуга обмотал меч мешковиной и повесил за спину. На миг остановился у погасшего, подернутого белой пылью костра.
— Пепел, — пробормотал он. — Прах и пепел...
И вслед за магом углубился в лес.
 
 

* * *

 
 
Догнать Милана и Бертольда не составило труда — крестьянин и монах шли бестолково, оставляя чересчур заметный след, да и перепугались при встрече до одури. Жугу одолевали опасения, что турки могут их найти вот также вот быстро, но до сих пор погони не было. К полудню добрались до деревни, где обнаружили лишь опустевшие дома. По предложению Милана завернули на пасеку, где думали остановиться на ночлег, и были здорово удивлены, когда застали там хозяина (Милан, как выяснилось вскоре, и с ним водил хлеб-соль в былые времена).
— Дык пчёлы же. Куда же я от них? — ответил простодушно тот, срезая с рамки темные, тяжелые от зимнего меда соты и складывая их в миску. — Они ж как дети. А ну, как рой возьмет да полетит? Тут у меня шестнадцать ульев, не потащишь же с собой. А мед... мёд всем потребен. Ешьте.
На столе перед путниками появилась громадная яичница, лепёшки, молоко и мед. Ни пива, ни вина пчеляр не уважал.
— Мёд, молоко... — пробормотал Бертольд, качая головой. Переломил лепёшку. — Еда пустынников.
Ел он, однако, с аппетитом, чего нельзя было сказать о Жуге. Травник долго молчал над кружкой с молоком, задумчиво кроша хлеб, затем вздохнул и повернулся к магу.
— Ну хорошо, — сказал он, словно соглашаясь. Потёр ладонью переносицу и сморщился от боли в подбитом глазу. — Я понимаю — меч, легенда и всё такое. Но как двараги узнают, где нас искать?
— Достаточно обнажить клинок, — ответил Золтан. — Гномы чуют металлы, как мухи — навоз. Но нам не нужно, чтобы нас нашли. Наоборот.
Жуга провел рукой по волосам. Потеребил шнурок.
— Сказать по правде, я не знаю, где их искать. Они хоть как-то связаны с людьми? Должны же они что-то есть!
Маг пожал плечами.
— Чёрт их разберет. Под здешними горами три подземных озера, если не больше, да ещё Яломица в верховьях дважды уходит под землю, и никто не знает, где и как она течёт.
— Одной ведь рыбой сыт не будешь, — задумчиво проговорил Жуга. — Ну, скажем там, ещё грибы могут расти в темноте... Нет, всё равно. Должны они с кем-то торговать. Должны.
Он посмотрел задумчиво на чашку с мёдом и встал из-за стола.
Назавтра вышли в путь. Ушли втроём — Милан остался, замолвив перед тем за них словечко перед пасечником; тот дал еды и мёду на дорожку да два одеяла впридачу. А к вечеру достигли гор, и здесь, в отрожистых верховьях Яломицы стали на привал.
 
 

* * *

 
 
— Здесь перейдём?
Вопрос остался без ответа.
Все трое лежали в кустах у самой воды, глядя на другой берег, где то и дело проезжали конные турецкие дозоры. Отвесная белесая скала вздымалась вверх неровными квадратами растресканного камня, за ней виднелись островерхие, в проплешинах лугов склоны гор. Чуток левей темнела в скале узкая промоина ручья. Прохода не было. Дороги тоже. Холодный ветер гнал волну, шумел листвой, раскачивал стволы высоких тонких сосен. Всё было как всегда — река раздулась паводком, не думая спадать. Вот только не было на ней обычных по весне веселых плотогонов, сплавлявших из верховьев вниз упругий красноватый бук: война.
— Нельзя нам здесь, — сказал Бертольд и заворочался на ветках. Плюнул в воду. — Вишь, течение какое? И камни скользкие. Потонем на хрен. А нет, так турки подстрелят.
— Не каркай.
— А чего?
Жуга молчал. Жевал травинку. Холодный ветер теребил полы его накидки: полушубок травника остался на поляне, взятый турками в трофей, и травник приспособил одеяло на манер плаща, продрав в середке дыру для головы и подпоясавшись верёвкой. Шварц поёжился в своей рясе.
— И как тебе не холодно?
Жуга с усмешкой покосился на монаха:
— А у тебя, часом, лицо не мерзнет?
— Знамо дело, нет!
— А я вот весь, как твоё лицо.
— Хорош болтать, — вмешался Золтан. — Что скажешь, Лис? Здесь попытаем счастья, или дальше пойдем?
— Здесь будем переходить, — рассеяно ответил Жуга, оглядывая скалу на том берегу. — Есть там ложбина, влезем как-нибудь. Выше по течению плес, глубоко. А ниже, на перекате такая сейчас стремнина... Да и турки лагерем стоят — вишь, разьездились. Ночью перейдём.
— Перейдём, и?.. — спросил Бертольд. — Дальше-то чего?
— Там видно будет, — уклончиво ответил тот. — Есть у меня одна мыслишка.
— Ладно, — кивнул Золтан. — Ночью, так ночью. Коль так, кто хочет — может спать. Я покараулю.
Бертольд заметно нервничал. Ни Жуга, ни Золтан Хагг не говорили, что задумали, и лишь укладываясь спать, Жуга спросил, доводилось ли Шварцу ходить по горам, и хмыкнул, услышав, что — нет.
— Придется научиться, — буркнул он.
И уснул.
 
 

* * *

 
 
Всем опасеньям вопреки, три путника счастливо миновали реку и турецкие посты, и через день достигли первой из вершин, лежавших на пути. Отсюда открывался вид на две других, разделенных неширокой седловиной перевала.
— Дибиу, — сказал Жуга, перехватив вопросительный взгляд монаха. — Перевал солёных снегов. Боже, я уже забыл, как вольно дышится в горах... А у вас в городах воздух тяжелей земли.
Он стоял на самом краю обрыва, спокойный, будто бы и не было под ним двухсот локтей отвесной пропасти. Неподалеку тёк ручей, срываясь вниз негромким водопадом. Шварц подойти так и не решился — больно уж кружилась голова. С его точки зрения, дышалось здесь отнюдь не легко — прозрачный горный воздух был, конечно, чище городского, но почему-то монаху его всё время не хватало. Мешок его, казалось, тяжелел с каждым шагом. Он вздохнул и огляделся окрест.
Отсюда, с высоты, как на ладони было видно реку, лес и дальние луга. Обугленными пятнами темнели разоренные деревни, штук шесть или семь — за туманом трудно было разглядеть, сколько именно. На южном берегу реки расположились турки, на северном дымили костры местного ополчения. Сновали люди, похожие при взгляде с высоты на маленьких букашек. Костров было много, как с той, так и с другой стороны. Людей — тоже.
— Почему они стоят? Ну, в смысле, турки. Почему не нападают?
— Обозов ждут. Нет им сейчас резона реку переходить.
— Куда дальше-то идем? — спросил монах.
— Я думаю, что никуда, — ответил Золтан вместо травника. — Так, Жуга?
— Может, и так.
— А чего ты ждешь?
Тот не ответил.
День разгорался. Воздух медленно теплел. Туман дымящими потоками, клубясь, стекал в низины. Взошедшее солнце позолотило горные вершины, и почти сразу откуда-то с запада донеслось еле слышимое овечье блеянье. Бертольд и Золтан оглянулись, Жуга остался недвижим. Из-за уступа скалы показались бараньи спины, а затем и пастух, шедший не спеша за ними следом. Лохматая овчарка с лаем бросилась чужанам под ноги, остановилась и сдала назад, утробно рыча и поджимая хвост. Овцы сбились в кучу.
— Геть, поганые! — прикрикнул на них пастух — высокий черноволосый парень. Повернулся, смерил взглядом непрошенных гостей. На посохе блеснул топор-валашка. — День добрый, странники.
— Здравствуй, Никуцэ, — Жуга встал и шагнул вперед.
Пастух сощурился, вгляделся травнику в лицо и вдруг попятился.
— Исусе! — Пальцы сжались, и рука его взметнулась, сотворяя крестное знамение. — Ваха! Ваха-рыжий!
— Забудь про Ваху. Я Жуга.
— Тебя же сбросили со скал!
— А я вернулся.
— Ты умер.
— Я живой, — сказал Жуга, протягивая руку. — На, потрогай.
— Так не бывает, — Никуцэ быстро спрятал руки за спину. Пастух уже вполне овладел собой. Румянец возвращался на его лицо. Он покосился на монаха, на Золтана и снова оступил. — Наверное, ты демон... Стой! Не подходи!
Жуга вздохнул.
— Ты мог бы мне очень помочь, Никуцэ. Ты был единственный, кому я доверял. И если не ты...
— Нет! Нет! Изыди, сгинь, бесовское отродье!
— Хватит! — рявкнул Жуга. Провел ладонью по лицу. Овчар примолк. — Молоко от твоих воплей киснет... Что мне сделать, чтоб ты мне поверил? Перекреститься? На. Чего ещё?
Никуцэ поколебался.
— Ты был единственный, кто побивал меня на посохе... и если ты в самом деле Жуга...
— О господи, — травник криво усмехнулся. — Всего-то... Ты совсем не изменился, Никуцэ. Хлебом не корми, дай подраться.
— Ну? Так как?
Жуга пожал плечами.
— Я не взял с собой посоха.
Золтан тронул его за плечо. Травник обернулся.
— Чего тебе?
— Возьми Хриз.
— Но...
— Возьми, говорю.
Под браслетом кольнуло, и Жуга предпочел не спорить, молча скинул с плеч котомку и распустил завязки. Нащупал меч. Чёрная с серебром рукоять была на месте, казалось, даже стала толще. Жуга потянул за нее. Пять вершков, десять, двадцать... Жуга затаил дыханье. Он всё тянул, а рукоять всё не кончалась, и вскоре в руках у травника оказался посох — чёрный с серебром, в четыре локтя длиной, с отточенной валашкой на конце. На лезвии, у основанья топора скалил зубы пляшущий лис.
— Однако...
Удивляться не было времени. Никуцэ приподнял посох и шагнул вперед.
— Ты будешь драться, ты, назвавшийся Жугой?
— Да, — тот кивнул. Топор в его руках взметнулся, описав мерцающий полукруг, и замер. — Я побью тебя, Никуцэ.
— Я побью тебя, назвавшийся Жугой.
Маг подтолкнул монаха в сторону.
— Пошли. Не будем им мешать.
Предложение мага подоспело как нельзя вовремя — противники уже описывали круги лицом к лицу, сжав посохи и выжидая; Жуга — чуть припадая на левую ногу, пастух — кошачьим мягким шагом, выставив перед собой топор.
Никуцэ ударил первым. Травник отшатнулся — посох с гулом рассек воздух — и ударил сам. Дерево о дерево, железо о железо. В сосредоточенном молчании противники ещё раз обменялись ударами и отступили. Пастух качнулся. Выпад. Выпад. Ложный выпад, поворот и вслед за тем — удар ногой. Жуга отбил и вскинулся в прыжке. Опять удар. Ещё. Отточенное лезвие валашки, разорвав рубаху травника, царапнуло плечо.
— Мой бог! Да он же бьёт всерьез! — воскликнул Шварц и осёкся на полуслове.
Атака травника была стремительной — Жуга упал ничком, а в следующий миг вскочил на четвереньки, худой, голенастый, похожий чем-то на большого паука с нелепой рыжей головой. Хриз дёрнулся в его руке, блестя черненым серебром, и взлетел, переброшенный за спину, Жуга выбросил левую руку вперед, как змеей обвил ею посох противника, развернулся и дважды, с силой ударил пастуха ногой в живот. Бертольд по собственному опыту знал, чем чреват такой удар, и потому невольно ахнул, словно и ему перебили дыхание. Никуцэ рухнул, как подкошенный. Не давая ему опомниться, Жуга перехватил посох двумя руками и навалился на пастуха сверху.
— Теперь признал?
— Убери топор, — Никуцэ, задыхаясь, извивался и сучил ногами, силясь вырваться. — Чего ты хочешь?
Травник медленно поднялся.
— Примерно год тому назад, в начале лета ты рассказывал, как ходил на перевал.
— Я помню, — тот сел и сморщился. Потёр живот.
— Вспомни про пчелиное гнездо.
Никуцэ поднял голову.
— Про улей? В трещине скалы?
— Да, — кивнул Жуга. — И если сможешь, вспомни всё.
 
 

* * *

 
 
Шестые сутки они были в пути, и с каждым днём Бертольд всё меньше понимал, что происходит. Жуга лез в горы с энергией обреченного, упрямый, злой, не отвечая на вопросы, да и Золтан вел себя точно также. Два дня потратили на то, чтобы дойти до перевала, но не по дороге (там запросто можно было нарваться на турок, мародеров или хуже того — на разбойничью засаду); шли по верхам, едва заметными тропинками, нередко вдоль таких обрывов, что приходилось прижиматься к скалам, чтобы не упасть. По ночам монаха мучили кошмары. То вдруг он всё-таки падал в пропасть, то разьяренный мавр снова тряс его за ворот, скрежеща и клацая зубами, то сам монах убегал от целого отряда конников, а когда ему удавалось скрыться, земля вдруг расступалась под ногами, и рогатые гномы с ножами лезли полчищами на него из тёмного провала. Непонятно почему снился Жуга и тоже молчал, равно как и наяву. И часто, слишком часто снились прах и пепел сожжённых деревень. Волной накатывал страх. Шварц просыпался в лихорадочном бреду, с горячечной молитвой на устах: за что, меня-то, господи, за что?! Ну, с Жугой понятно — дурацкий гномий меч, украденный невесть откуда, невесть кем, тянет за собой, смыкая звеньями событий и смертей цепь чёрного слепого янтаря... А я что сделал, я?
За что меня хотят убить?!
Он снова засыпал, чтобы опять проснуться с молчаливым криком. Но и спросить совета у Жуги он тоже не решался. Жуга устал, и это было заметно сразу, и Шварц вдруг понял, какая сила гонит травника вперед: желание освободиться. От чего? Неважно. Он и сам уже готов был прыгнуть черту в зубы, лишь бы всё скорее кончилось — лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
Расставшись с пастухом, травник двинулся в обход на перевал, не давши своим спутникам ни часа передышки. Лишь к ночи стали на привал. А в полдень следующим днём все трое уже лежали у края обрыва, глядя вниз, на темную неширокую трещину в скале, где клубились и гудели черно-жёлтой тучей дикие пчелы.
— Мёд, — скорее утверждая, нежели спрашивая, произнес Золтан и повернулся на бок. — Ты думаешь, двараги...
— Я знаю все окрестные места, — кусая губы, ответил Жуга, — и все окрестные пещеры тоже. Нет там проходов никаких, разве что с южной стороны. А мёд... — травник усмехнулся, — мёд всем нужен. У нас хоть свечи-то есть?
— Нет.
— Нарежьте хоть факелов тогда, что ли... А там, бог даст, так воску раздобудем. Я первым лезу. Сдержишь, Хагг?
— Сдержу.
— А ежели там не гномская нора, а просто улей? — встрял монах.
Жуга усмехнулся.
— Тогда хоть мёду запасем. Верёвки только бы хватило...
Верёвки хватило, а маленький скальный карниз возле входа послужил ненадежной, но всё же опорой. Обмотав лицо и руки тряпками, Жуга с горящим факелом проник в пещеру и с первого же взгляда понял, что предчувствия его не обманули: проход здесь действительно был. Вначале узкий, он вскоре расширялся и уходил горизонтально вглубь скалы, исчезая в темноте. Вопреки ожиданию здесь было сухо. Пчелы лезли в лицо, норовили ужалить, паре-тройке особенно упорных это удалось. Остро и сладко пахло мёдом. Почерневшие от времени сотовые шишки и наросты покрывали стены снизу доверху, свисали сверху как сосульки. Жуга ругнулся, ощутив очередной укус, поднял руку и прошептал короткий наговор, подождал, пока пчелы не успокоились, прошёл вперед и здесь наткнулся на следы пребывания кого-то еще: соты были аккуратно срезаны, соскоблены со стен шагов на пять вглубь пещеры. Он долго смотрел в темноту, размышляя о чем-то, потом вернулся к выходу. Рука под браслетом чесалась. Жуга вздохнул, выглянул наружу и помахал рукой. Откинул тряпку от лица.
— Спускайтесь!
Вверху на фоне вечереющего неба замаячили две головы.
— Ты что-нибудь нашёл?
— Кажется, да.
Спускались час, а то и все два. На заготовку факелов ушло гораздо больше времени, чем предполагалось — леса остались внизу, и невысокие сосны здесь росли редко. Вдобавок Шварц, до ужаса боявшийся высоты, лезть по верёвке отказался наотрез.
— Клин клином вышибают, — заявил в ответ Жуга, когда Золтан сообщил ему об этом. — Скажи, что тогда ему придется ночевать тут одному — вряд ли мы скоро вернемся.
Страх пересилил страх, и вскоре брат Бертольд уже протискивался в пещеру, опасливо поглядывая на пчел и на распухшую от их укусов физиономию травника.
— А меня вот также вот не разукрасят?
— Потерпишь, — буркнул Жуга. — Золтан! Эй! Ну где ты там?
— Иду, — негромко отозвался тот. Верёвка задергалась, и в проеме входа показались золтанские сапоги. Маг спрыгнул на карниз и обмотал свисающий конец верёвки вокруг камня. Пригнулся: «Что тут?»— и осёкся, завидев под самым носом блеск обнаженной стали.
— Ну что, Хагг, поговорим начистоту?
 
 

* * *

 
 
Карниз был шириной в три шага и выдавался из скалы вершка от силы на четыре. Ни отшатнуться, ни сбежать колдун не смог бы. Меч снова был мечом, прямым, с одним, отточенным как бритва лезвием. Ловушка была расставлена так удачно, что колдун едва не застонал от собственного бессилия. Бертольд, никак не ожидавший такого поворота событий, оторопело таращился на травника. Факел дотлевал на каменном полу. Снаружи быстро темнело. В пещерном полумраке свет и тень причудливо сплетались на лице Жуги, острее прорисовывая скулы, стирая рыжину с взьерошенных волос и пряча выражение глаз. Понять, что он задумал, было невозможно.
— Не двигайся, — голос Жуги был ровным и спокойным. — И руки, руки опусти. Медленно. Вот так. И меч не трожь, ведь знаешь же — я всё равно вперед тебя успею.
— Хитёр же ты, — сказал волшебник, хмуро усмехнувшись. — Ох и хитер... Не зря тебя прозвали Лисом.
— Жизнь научила быть хитрым.
— Ну? — сказал колдун. — И долго мне так стоять?
— Зависит от того, чего и сколько ты скажешь.
— Чего ты хочешь?
— Правды. Последнее время мне слишком много лгали. Кто и зачем меня пасёт?
— Пасёт? — Маг Золтан поднял бровь.
— Хочешь, чтобы я выложил всё по порядку? — Тот кивнул. — А голова у тебя не закружится?
— Это моя голова, — буркнул тот. — Давай, выкладывай, раз ты такой умный.
— Я... Бертольд! Стой где стоишь.
Монах замер, не закончив движения. Покосился на Жугу.
— Зачем ты так? Он же нам жизнь спас.
— Не знаешь, так не лезь. Он всю дорогу шёл за нами, шёл и выжидал. Чего? А, Золтан? И почему ты пришёл на помощь в самый неподходящий момент? Потом вся эта болтовня... Зачем всучил мне этот меч, отправил нас на юг и увязался следом?
— Что ещё? — осведомился Золтан.
— Да всякого полно. На троих хватит. Милош Дёже сам приносит тебе меч своего погибшего сына. Чуть не на моих глазах зарезали боярина, а градоправитель лишь пожурил меня и отпустил. Наверняка ведь ты науськал, сам же говорил, что дварага тебе тоже доставили. Кто ты такой, что можешь градоначальнику приказывать? И... — Жуга поколебался, прежде чем сказать. — Ты слишком много знаешь. Откуда, чёрт возьми, тебе известно даже то, что я люблю гречку?!
— Чародею не зазорно много знать.
Жуга усмехнулся.
— Ты никакой не чародей, Золтан. Учёный — может быть, но уж точно, не маг. Думал, мне это будет трудно заметить?
Золтан молчал.
— Ни один нормальный маг не стал бы сражаться мечом, — продолжал меж тем Жуга, — им достаточно волшбы. Сам понимаешь — либо то, либо это. Мечом и магией дерутся только ведьмаки, а на ведьмака ты не похож, хотя горожане и боятся тебя до дрожи в коленках. И ещё. Ни один волшебник в здравом уме не стал бы так играть с моим браслетом. И уж конечно никогда бы не сказал, что колдовство, мол, чепуха, так — прах и пепел... Так кто ты, Хагг? Кто дал тебе право так со мною поступать?
Хагг поднял голову.
— А ты умнее, чем я думал.
— Так кто же?
— Сигуранца Господаря.
— Чёрт... — Меч в руках травника дрогнул. — Тайная служба! В таком разе ты, наверное, важная птица там у себя. Зачем же взялся за такую работу?
— Это была моя ошибка. — Золтан, несмотря ни на что, оставался спокоен. — Всё дело в мече: я не мог его доверить простому сыскарю. Тебя мы подозревали, как османского лазутчика — Кинкаш и его подельники работали на султана. Что поделаешь, в семье не без урода. Всем городам грозит осада. Ни в коем разе нельзя было допустить, чтобы подкопы продолжались. Мы хотели разобраться, кто и как ведет эту безумную охоту за мечом. Если в самом деле гномы — то мы одним выстрелом убивали двух зайцев: и двараги спокойны, и шпион устранен. Если же османские прихвостни... Ну, тут разговор особый. А ты запутал всех. Да и рубашка. Перемудрил ты с ней. Тот торговец, он ведь тоже был из них.
Травник ошарашенно молчал, совсем запутавшись в хитросплетениях золтановских рассуждений.
— Рубашка — это чего, какой-то знак? — спросил он наконец.
— Наверное. Турки ждали проводника, кого-то из парней Кинкаша, как и было уговорено, а нарвались на тебя. Тогда-то я окончательно уверился, что ты тут не при чем. А потом... потом было уже поздно что-либо менять. — Золтан вздохнул. — Меч пробудился. Убери клинок, Жуга. Мы уже давно в одной лодке.
Травник поколебался.
— Как же всё таки тебя зовут? — сказал он, опуская меч.
— Мое прежнее имя тебя уже не устраивает?
— Нет, Зууб. Но если ты так хочешь...
Тот вздрогнул. Поднял голову.
— Похоже, что ты тоже слишком много знаешь.
— Чародею не зазорно много знать, — Жуга с третьего раза попал мечом в ножны и махнул рукой. — Ладно, залезай. Стену видишь?
Хагг, пригнувшись, влез в пещеру и в сомнении потёр небритый подбородок.
— И это все?
Они стояли на границе темноты и света. Пламя факела потрескивало и трепетало, колеблемое током воздуха. Бертольд и Золтан переглянулись, увидев высеченные в камне стертые ступени.
— Лестница? Это тоже не доказательство. А ну, как это горцы промышляли?
Жуга нагнулся, всматриваясь в пол.
— Не похоже... Шварц, посвети-ка. Чёрт... Что-то тут не то.
Факел вдруг ярко вспыхнул, высветив неясную серую фигуру на фоне серой же стены, и погас. Три путника шарахнулись назад.
Гном вышел из темноты и замер недвижим, угрюмо глядя на людей.
 
 

* * *

 
 
Коренастый, крепко сбитый, гном перегораживал проход не хуже каменной стены. В руках его был топор, притом тяжёлый — орудовать таким можно было лишь двумя руками, и по тому, как гном его держал, было видно, что обращаться с этой штукой он умеет. Жуга сразу понял, что шансов победить дварага в драке нету никаких — гном знал пещеру, как свои пять пальцев, биться с ним в узком коридоре мог только кто-нибудь один, а топор и сильная рука делали опасным даже неумелого противника. Жуга успел бы вынуть меч, но что с того? — ведь перед ним ещё стоял Бертольд. Вдобавок... кто мог поручиться, что гном пришёл сюда один?
Отступать было некуда.
Жуга почувствовал руку Золтана на своем плече.
— Давай, Жуга, — сказал негромко он. — Давай.
Гном молчал.
— Аой, тангар, — Жуга поднял руку, показав открытую ладонь. — Аой!
Ответа не было.
— Чего ты замолк? — прошипел ему Бертольд, не отводя глаз от гномьего топора.
— Я больше ничего по-ихнему не знаю! — раздраженно и со злобой прошептал в ответ Жуга.
— Чего сказал-то хоть?
— Поздоровался... вроде бы.
Они умолкли. Шло время. Солнце вскоре село, и снаружи становилось всё темнее. Соответственно, темнело и в пещере. Пчелы почему-то их упорно не хотели замечать, хоть заговор — и травник это чувствовал — давно уже утратил свою силу. Браслет кололся на руке, камень на нем пульсировал неровным отблеском, почуяв чужую волшбу. Пещерного стража почти что уж не было видно, когда вдруг топор в руках дварага опустился.
— Ты, — он указал рукою на Жугу, — который с камнем. Подойди.
Жуга кивнул и сделал шаг вперед. Ему вдруг подумалось, что Золтан не ошибся в своих предположениях — голос у гнома и вправду был ужасно хриплым. Но в нем не чувствовалось возраста — так мог бы говорить простуженный старик, а мог бы и мальчишка, у которого ломается голос.
— Ты с мечом?
— Ты говоришь это так, будто ждал меня, двараг.
— Такое время. Ждали. Да. У каждого входа стоят посты.
Гном избегал длиннот и сложных фраз.
— Ты проведешь нас к тем, кто знает?
Тот усмехнулся, сухо, без улыбки.
— С тех пор, как государь Лаурин запретил горным цветам расцветать, путь вашему народу к нам заказан. Думаешь, что если ты выучил приветствие, так перед тобой откроются все двери? Напрасно. Кто может поручиться за тебя?
— Стригой, что жил у Вазаха.
— Домовые не в счет: им давно уже нет веры. Кто ещё?
— Лепрехун Яртамыш.
— Можно подумать, что на мне его ботинки... — ворчливо хмыкнул тот, однако голос его заметно смягчился. — Благодари свой камень, ты, держащий слово. Покажи свой меч.
Жуга потянулся рукою к плечу. Клинок с железным шорохом покинул ножны и повис, мерцая в темноте перед ними. Гном протянул руку. Узловатые пальцы пробежались по лезвию. Меч вспыхивал от их прикосновений, сталь запела тонко и мелодично. Лис плясал у рукояти — чёрное на серебре.
— Хриз, — благоговейно выдохнул двараг. Глаза его блеснули. — K'zier Xiaal, Серая Сталь... Хвала Имиру, это он! И он… — Двараг сглотнул, поднял взгляд и докончил: — …в самом деле остановил свой выбор на тебе.
— Я...
— Считай, что я тебе поверил.
— Почему?
— Если б ты хотел меня убить, то вынул бы топор. Спрячь его. Сейчас же.
— Хорошо, — Жуга убрал меч в ножны, — но в таком разе скажи, чего ради вы охотились за ним?
— Охотились не мы, — ответил тот и сунул топор за пояс.
— А кто?
— Узнаете. Я постараюсь вам помочь. После. А сейчас — идите за мной.
Он повернулся и направился вглубь пещеры. Травник не двинулся.
— Двараг!
— Что?
— Меня зовут Жуга.
Гном коротко кивнул, как будто принимая клятву.
— Рагнур, сын Андвари, — сказал он просто и безо всяких колебаний.
— Бертольд, прозванный Шварцем, — представился монах.
— Зови меня Золтан, — сказал Хагг.
Рагнур пристально посмотрел на него и растворился в темноте.
 
 

* * *

 
 
Они шли вперед и вниз. Все факела давно погасли, но странное дело — с приближением дварага стены пещеры начинали вдруг сами по себе светиться тусклым серым светом. Проход, казалось, начинался ниоткуда и смыкался сразу за спиной — слепая тёмная кишка в утробе каменной горы. Гном не оборачивался — то ли был уверен, что путники всё равно без него никуда не денутся, то ли что ещё — попробуй угадай, что у дварага на уме. Топор его оставался за поясом. Туннель петлял, то расширяясь, то сужаясь, низкий потолок то и дело заставлял путников нагибаться. Гному, впрочем, это совершенно не мешало; хоть и широкоплечий, ростом он был едва Жуге по грудь — не хватит, чтоб сойти за человека, но достаточно, чтоб с ним считались. Один раз по пути попался мост — узкий, без перил и скользкий от стекавшей с потолка пещеры влаги. Внизу скорее угадывался, чем слышался далекий шум — там несла свои воды скованная камнем Яломица. За весь долгий путь никто не произнес не слова, один лишь Шварц пыхтел под тяжестью мешка и бормотал ругательства под нос, когда ударялся головой о выступы скалы.
...Отряд возник из темноты неожиданно, на перекрестке, где туннель расширялся в пологую площадку, лишь за мгновенье возвестив о своем появлении грохотом подкованных сапог. Шесть гномов в кованой чешуйчатой броне и предводитель — чуть ли не на целую голову выше остальных, с седой, заплетенной в две косички и заправленной за пояс бородой. Короткий серебристый жезл в его руке мерцал, указывая путь. Безо всякой команды двараги замерли, построившись неровным полукругом, и обнажили топоры. Три странника невольно сдали назад, глядя на их серые, одинаковые в своей похожести бородатые лица. Некоторое время царила тишина, было слышно, как капает вода, затем высокий гном шагнул вперед.
— Отойди, Рагнур, — сказал негромко он. Рагнур кивнул и отступил к стене. Гном поднял жезл, и каменные своды пещеры замерцали ярче. Он посмотрел на Шварца, на Жугу, задержал на миг свой взгляд на рукояти Хриза над плечом у травника, затем повернулся к Золтану, стоявшему в тени. Тусклый отблеск высветил глубокий шрам у гнома на лице.
— Привет тебе, Рахим аль Зууб, — сказал он, опуская жезл. — Ты всё таки вернулся, как и было предсказано.
Золтан чуть заметно поклонился в ответ. По лицу его тенью скользнула усмешка.
— Привет и тебе, Отрар, сын Брокка. Я вижу, ты не забыл меня. Что скажешь?
— Сдай оружие, предатель. Прочее потом.
— Торопишься, тангар. — Золтан сложил руки на груди и покачал головой. — Нехорошо. Поспешные решения не доведут до добра. Я вижу, рана сделала тебя нетерпеливым.
— Разговоры тебе не помогут, — в глухом и хриплом голосе дварага зазвучала, прорываясь, сдержанная ярость. — Сдай свой меч и следуй за нами. Государь не любит ждать.
— И всё же Государь подождет.
— Взять его! — коротко рявкнул гном.
Того, что произошло потом, не ожидал никто. Золтан (или всё таки Зууб? — Шварц так и не решил, как его называть) с немыслимой для человека быстротой отпрыгнул в сторону, лягушкой распластался по стене. Пригнулся — топор дварага лязгнул о гранит, искры брызнули снопом — нырнул под занесенное над ним лезвие, короткой подсечкой сбил с ног стоявшего крайним слева гнома и исчез в темном проходе.
— Накки! Хир!
Два гнома ринулись в погоню. У самого входа в туннель коротким высверком блеснула сталь, и бегущий первым гном с криком повалился под ноги второму; одним прыжком перемахнув через упавшего, тот скрылся в темноте, преследуя «волшебника». Ещё некоторое время оттуда, постепенно затихая, слышался топот гномьих башмаков, затем он смолк совсем, и вдруг откуда-то издалека донесся тяжёлый звон упавшей на камни секиры.
Хараг! — выругался Отрар и сплюнул. Помолчал. Сделал знак своим воинам. — Принесите их, — сказал он наконец. — А вы, — он повернулся к Шварцу и Жуге, — пойдете с нами.
Ошеломлённые случившимся, те не посмели возражать.
И всё же...
Жуга шёл впереди, слегка хромая, нелепый в своем ободранном плаще из одеяла, задумчиво молчал. Было над чем поразмыслить: без кольчуги, вооруженный одним лишь мечом, Золтан в считанные мгновения убил наповал двух лучших гвардейцев из армии подземного владыки и скрылся так, что даже гномы оказались не в силах его отыскать.
В угрюмом молчании остатки гномьего отряда приближались к своей неведомой цели. Три гнома прикрывали тылы, остальные несли тела погибших. На каменный пол темными каплями стекала кровь.
 
 

* * *

 
 
Король Лаутир, сын Лаурина — высокий, горбоносый, одетый в чёрное с золотом гном в четвёртый раз провернул на пальце массивный перстень-гололит, нахмурился, сцепил ладони за спиной и подошел к окну.
— Который из них? — глухо спросил он.
— Рыжий, Государь, — сказал Отрар, стоявщий у дверей. — Тот, который хромает. Жуга по прозвищу Лис.
— Остальные? Сколько их?
— Их было трое, Государь. Один — монах из христианского ордена Господних псов. Третий же... — Отрар замялся.
— Ну?
— Рахим Фаррух аль Зууб, Государь.
— Вот как?.. — Лаутир нахмурился. — И где же он?
— Он сбежал, Государь. Пытаясь его задержать, погибли Хир и Накки. Я...
— Довольно, — тот поднял руку. — Довольно. Поиски ведутся?
— Да, мой Государь.
— Хорошо, — он щёлкнул пальцами. — Меня интересует тот, первый. Хранитель.
Отрар покачал головой.
— Он не Хранитель, Государь... — начал он, поднял взгляд на Лаутира и осёкся.
— Ксиал признал его, и значит, он Хранитель, — сурово сказал тот. — И ему совершенно не важно, что ты думаешь по этому поводу. — Лаутир посмотрел на стоявшего доселе молча у дверей Рагнура. — Что о нем известно?
— Он горец, Государь, — ответил Рагнур, — и похоже, что из здешних мест. По говору — валах, по крови... — Он замялся. — По крови — вряд ли.
— Что ещё? — отрывисто спросил король.
— Он ловок, хорошо дерется. Владеет магией, знает травы. Носит Анкх из янтаря и Семь Металлов...
— Имир! — Лаутир сжал кулаки. — Как именно он их носит?
— Драупнир с опалом, Государь.
— Аурин?
— Зуда. Работа древняя, но на нашу не похожа, скорее — из клана Ивалди. Опал — чёрный мигун из Червеницких копей. Это все.
— Так, — Лаутир кивнул. — А кто этот монах?
— Бертольд Шварц.
Теперь Король молчал долго.
— Не ожидал, — сказал он наконец. — Что ж... — Он помедлил. — Ладно. Я подумаю, что с ними делать. Отрар!
— Да, Государь?
— Присмотри за ними. И ещё. Зууб...
— Да, Государь.
— Тогда всё. Идите.
Рагнур поколебался, медля с уходом.
— Государь...
Тот обернулся:
— Что ты хотел?
— Могу я просить, чтобы они покамест жили у меня?
— Жуга и Бертольд? Зачем... Ах, да — меч. Хорошо. Пусть будет так.
Рагнур склонил голову.
— Благодарю, Государь.
 
 

* * *

 
 
— Вот так дела! Ты видел, а? Жуга? Глазам не верю! Да-а...
Жуга не ответил. Бертольд уселся на кровать, умолк и углубился мысленно в какие-то свои подсчеты, которые, похоже, привели его в мечтательное настроение. С того момента, как их обоих привели в подземный город, Шварц то впадал в восторженную радость, то метался в поисках выхода, то приставал к Жуге с расспросами, чем успел ему изрядно надоесть.
Жуга стоял у окна, глядел на улицу.
Подземный город был велик. Весь горный кряж, похоже, был пронизан сотнями запутанных туннелей, сходившихся в большой пещере — высоком, сводчатом, мягко резонировавшем зале. Неведомо откуда лился свет — неяркий, серебристый, похожий на сияние Луны, только ярче, отражался от стен...
От золота и драгоценных камней, вмурованных в стены.
Они поселились у Рагнура, в нелепом маленьком доме без крыши. Впрочем, её и не требовалось — в пещере никогда не шли дожди, да и освещения особого не требовалось. Правда, на столе была свеча в тяжелом бронзовом подсвечнике столь тонкой, вычурной работы, что наверху за него можно было бы выторговать не талер, и не два. Таких домов здесь было множество; они стояли стройными рядами, и каждый окружали деревья, и если Шварца восхитили драгоценности, то Жугу здесь, под землей, больше всего поразили именно эти деревья.
— Устал я, — Шварц стянул сапоги, лег на кровать и пошевелил пальцами ног. — Здорово, конечно, это все. Вот только с Золтаном немного непонятно. Как долго, интересно, нас тут продержат? А вроде, если посмотреть, так и не держит нас никто — иди себе на все четыре стороны. Даже на шесть, считая верх и низ, хе-хе... А что, отколупаем камешок-другой, и ходу отседова. Вот только выберем минутку, когда нас никто не видит... А если...
— Бертольд, — позвал Жуга.
— Чего? — тот поднял голову с подушки.
— Заткнись, а?
Некоторое время они сидели в тишине. Затем послышались шаги, дверь отворилась, и вошёл Рагнур. Он переоделся — серую рабочую хламиду сменили чёрные штаны и кожаная куртка на шнурках. Да и вообще он выглядел изрядно посвежевшим. Топор был по-прежнему при нем, торчал за поясом. Теперь дварага можно было разглядеть подробнее.
Гном был невысок и коренаст, с большущими, привыкшими к кирке ладонями и крепкими ногтями, широкими ступнями ног, обутых в башмаки, и грубыми чертами лица. На первый взгляд могло показаться, что гном лыс, но вот Рагнур откинул назад свой всегдашний капюшон, и обнаружилась изрядной густоты шевелюра. Широкий, весь в морщинах лоб, густая борода, нос картофелиной, высокий и одновременно грубый голос. Он производил странное впечатление, и всё же в любом трактире на поверхности двараг вполне бы мог сойти за человека. А с их способностью к волшбе...
В руках у Рагнура была корзина.
— Еда, — сказал он и кивнул на стол. — Садитесь. А вот из напитков могу предложить только воду.
Шварц охнул, хлопнул себя по лбу и полез под кровать. Достал и развязал мешок: «Вот!»— гордо выставил на стол полупустую флягу.
Гном поднял взгляд.
— Вино?
— Ага, — кивнул монах. — Белое. У Тибора закурковал!
Рагнур поднял флягу, потряс её недоверчиво, выдернул пробку, понюхал и сделал большущий глоток. Зажмурился, крякнул и вытер губы рукавом. Вернул флягу Бертольду.
— Прибереги его, монах. Не знаю, сколько вам тут быть. И всё равно благодарю. Давненько мне не приходилось пробовать хорошего вина... Ну, что ж, давайте есть.
Снеди оказалось на удивленье много, разной и вкусной. Копчёное мясо и рыба разных видов (похоже, что и впрямь рыбачить здесь было где), какие-то орехи, овощи, грибы. В отдельной чашечке бугрились горками всяческие сласти — Жуга попробовал, налил себе воды. Задумался о чём-то. Наконец, когда с трапезой было покончено, решился спросить.
— Рагнур, — тот повернулся. — Скажи... Мы пленники?
Гном ответил не сразу. Помедлил.
— Король Лаутир решит вашу судьбу. Позже. Но в моем доме вы в гостях.
— Тогда, если можно... покажи мне город.
Поколебавшись, гном кивнул и встал из-за стола.
— Пойдем. Меч можешь взять с собой.
— Э! Э! — засуетился Шварц. Зашарил по полу, отыскивая сапоги. — Постойте! Я с вами.
 
 

* * *

 
 
На то, чтоб обойти хотя бы половину циклопической пещеры, понадобился весь остаток дня. Бертольд непрерывно ахал и охал, вертел головой и украдкой то и дело пытался сковырнуть со стены какой-нибудь камешек, впрочем, безрезультатно. Рагнур не обращал на него внимания. Они прогулялись на площадь, сходили к фонтанам, прошлись по аллее ко дворцу короля Лаутира, куда их, правда, не пустили, и напоследок задержались у больших водяных часов, установленных на площади, где долго наблюдали за перетеканием мерцающей воды в бочоночках с делениями и трубках зеленоватого стекла. Раз в сутки хитроумный механизм опорожнял мерную чашу, сливая воду в маленький бассейн, облицованный белым мрамором. Угловатые, строгие формы клепсидры выглядели на фоне круглых маленьких домов сурово и торжественно. Жуге невольно вспомнился Гаммельнский собор.
Везде сновали гномы. Неторопливые, обстоятельные как в отдыхе, так и в работе, стучали молотками в кузнях и гранильных мастерских, выдували стекло, ткали дивные цветные гобелены. Пару раз им встретились забойщики, толпой шедшие с работы, все в угольной пыли и крошке. И всюду были часовые, вооруженные тяжелыми топорами. Бертольд, завидя их, заметно приуныл.
Они вышли за городскую окраину и свернули в широкий проход, который вскоре вывел всех троих в не менее обширную пещеру, где под высокими темными сводами серебрилось зеркало воды. Огромная плотина чёрного диабаза перегораживала русло подземной реки, которая и разлилась здесь чёрным озером, оставив от себя лишь вытекавший из каменных ворот ручей. Стояли часовые. Капала вода. Чуть в отдалении пологий берег устилали плиты белого известняка, истертые за годы тысячами ног. Вода была кристально прозрачна и чиста.
— Можете искупаться, — сказал Рагнур. — Но только не ходите к водостоку — затянет. У этого берега вода тёплая. Подземные источники.
— А ты?
— Я сделал это раньше вас.
Предложение подоспело как нельзя более кстати — Жуга и Бертольд совершенно заскорузли от грязи. Искупавшись и приведя себя в порядок, оба почувствовали себя отдохнувшими. Сразу захотелось есть.
— Скажи, Рагнур, — Жуга пригладил волосы и собрал их в пучок на затылке. Поднял меч. — А что за работа здесь у тебя?
— Я хранитель Лестницы Для Тех, Кто Устал, — ответил гном. — Мы проходили мимо, если помнишь, и сейчас пройдем опять на обратном пути. Вон она, видишь?
— Кто же охраняет её сейчас, если ты тут? — спросил Шварц.
— Ты думаешь, что хранитель один? — ответил Рагнур, и на лице его впервые проглянуло нечто, похожее на грустную улыбку.
Они приблизились и замерли у края. Часовой невозмутимо кивнул, завидев Рагнура, покосился на меч на спине у Жуги, после чего потерял к людям всякий интерес.
Щербатые ступени по спирали уходили вниз, в глухую темноту отвесной штольни. Перила чёрного нефрита ограждали провал. Больше там не было ничего.
— Для чего она? — спросил Жуга, облокотившись на перила.
— Народ хазад живет долго, — помолчав, сказал Рагнур. — Многие устают и уходят. Смерть не для нас, наш путь иной. По этой лестнице можно только спуститься.
— А это?
Шварц поднял взгляд.
На полированной стене рядами были высечены руны.
— Здесь что-то написано...
— Да, — кивнул двараг. — Это сделали не мы. Светлый народ, уходя, оставил здесь эти стихи.
— Эльфы?
— Да. Перворожденные.
— Исусе... — прошептал Бертольд, перекрестился и забормотал вполголоса молитву.
— Ты можешь не креститься, человек, — вновь усмехнулся гном. — Здесь это ни к чему. Мне тысяча пятьсот двенадцать лет, я старше вашего бога-плотника. И я ещё не самый старший в колене Синдри тангар. Вот так-то.
Гном умолк.
— Ты можешь их прочесть?
— В них нет смысла.
Жуга почувствовал, как колет руку под браслетом.
— И всё таки... Прошу тебя, пожалуйста прочти.
— Хорошо, — ответил тот. — Это Старшая речь, но когда-то был сделан и перевод... Я попробую вспомнить.
Минуту-другую двараг смотрел на стену, насупившись и шевеля губами, затем принялся читать:
 
 
Пыльным зеркалам не увидеть бой,
Напряжение сердца уходит в эфир.
И в итоге немногие будут с тобой,
Когда кончится лес и начнется тир.
 
 
Те, что родились с пеной у рта
В исступлении будут топтать твой огонь.
Живи в облаках, если хочешь летать,
Если любишь ходить — беги бегом.
 
 
Строитель ступеней встал у руля,
Но лестница эта для тех, кто устал.
А нам, обитателям звездных полян
Не нужен Его пьедестал.
 
 
Пришедшие рано уйдут одни,
Время накажет своих рабов,
Уйдя от иллюзий, забудем о них,
Как цветы забывают о пользе шипов.
 
 
Реки устало текут в моря,
Повторение судеб — это закон.
Уйдем по спирали туда, где заря,
Уйдем от иллюзий туда, где покой.
 
 
Любопытно, каков результат игры?
И не надо ли высунуть нос из норы?
И хватит ли вас до той поры?
А сейчас вы — звенья в шествии рыб.
 
 
— Бред собачий, — буркнул Шварц.
— Мне надо спуститься... туда, — чуть сдавленно сказал Жуга. Руку под браслетом жгло немилосердно, камень так и пылал.
Гном поднял голову.
— Забудь об этом, смертный.
 
 

* * *

 
 
— Человек!
Жуга остановился. Оглянулся. Тёмный боковой коридор, куда он забрел, знакомясь в одиночку с царством гномов, был пуст.
— Кто здесь? — позвал он.
— Тише! — шепотом отозвались в ответ. — Тута я, наверху...
Под сводом зашуршало, посыпались мелкие камешки, а через миг на пол спрыгнуло что-то маленькое и коренастое, спрыгнуло и замерло, буравя травника колючим взглядом красных глазок. Жуга невольно шагнул назад и прищурился, разглядывая странное создание.
На первый взгляд это был гном, или, во всяком случае, кто-то очень на гнома похожий, разве что только — росточком поменьше. Да и руки были, пожалуй, длинноваты для такого роста. Он был космат до безобразия, носил штаны и серую куртку, а поверх нее кожаную, подбитую войлоком жилетку. Всё это нелепо торчало в разные стороны, делая его похожим на растрепанный кочан капусты. За поясом торчал массивный нож, скорее даже не нож, а короткий меч.
— Аой, — корявая ладошка вскинулась в приветствии.
— Аой...
— Это ты, Жуга который?
— Я... — Травник несколько опешил. Взьерошил волосы рукой. — Э... Ты кто?
— Орге, — невозмутимо представился незнакомец. — Твой меч ещё с тобой?
— Со мной...
— Хвала Имиру!
— Я...
— Тебя Золтан ищет.
— Он жив?
— А ты как думал? — фыркнул гном. Густая, щеткой, борода раздвинулась в ухмылке. — Короче, так. Слушай сюда: завтра приходи на ледник, ну, где мясо и припасы... Один приходи! Охраны там нет. Хриз принеси с собой.
— Когда?
— А, всё равно когда. Мы будем ждать весь день.
Жуга помолчал.
— Кто вы? Почему я должен вам верить?
— Свободные, — гном вскинул сжатый кулак и сплюнул. — Это мы украли Хриз, мы отдали его Кинкашу. Это мы мешали этим, — он мотнул головой в сторону большой пещеры, — рыть подкопы. Мы хотим остановить войну.
— Вам-то это зачем?
— Зачем, зачем! — сердито огрызнулся тот и, спохватившись, вновь понизил голос до шепота. — Затем. Так чего мне Золтану сказать? Придёшь?
— Приду, — без колебаний кивнул Жуга.
— Ну, всё тады, — гном сплюнул, потоптался, посмотрел на потолок. — Чего стоишь? — буркнул он. — Ну-ка, подсади...
Жуга подставил руки и охнул: несмотря на малый рост, гном был на удивление тяжел. В почти неразличимой узкой расселине под самым потолком мелькнули темные мохнатые пятки, и исчезли, уступив место не менее мохнатой физиономии.
— Но только, чтоб без хитростей! — пригрозил он. — Слышь, ты? Лис... Х-хы!
Двараг исчез, и Жуга, как ни силился, не смог разглядеть даже следов гномьего лаза, и долго так стоял, нахмурясь и кусая губы. Провел ладонью по лицу. Вздохнул; дышалось тяжело. Куда ни глянь, везде был камень — серый, одинаковый. Неровный потолок, казалось, давил на плечи всем весом каменной громады.
— Крыса. Крыса в западне, — пробормотал Жуга и потряс головой. — Совсем я запутался...
Он сел, снял со спины меч вместе с ножнами. Помедлив, вытащил клинок и положил его себе на колени.
— Чего же тебе надо от меня, а?
Лис не ответил — он плясал.
 
 

* * *

 
 
Клепсидра отмеряла ночь. На поверхности сейчас было темно, здесь же, под мерцающими сводами пещеры гномов не было никакой разницы между днём и ночью. Но спать здесь всё таки ложились.
Откуда-то взялась большая плотная штора — когда Жуга вернулся, Рагнур уже успел натянуть её над головой заместо крыши, и теперь стелил постель. ещё днём два гнома приволокли в его жилище вторую — узкую — кровать (ее он взял себе, отдав людям своё ложе). Бертольд помогал в меру сил и умения.
— Рагнур.
Гном поднял голову.
— Что?
Меч в ножнах лег на стол среди несъеденных закусок.
— Нам надо поговорить, — сказал Жуга.
Рагнур бросил Шварцу одеяло и направился к столу. Сел, сплел в замок перед собой короткие узловатые пальцы.
— Говори.
— Мы здесь уже два дня, и я не вижу, чтобы ваша жизнь была спокойна. Прошлой ночью я слышал шум драки. Далеко, но у меня хороший слух. Людям сюда путь заказан, но везде на страже часовые. Да ты и сам — Хранитель, обьясни, от кого же ты охраняешь Лестницу? Нелепо скрывать, что в подземном царстве разлад. Кто такие Свободные?
— Что? — вскинулся Рагнур. — Откуда...
— Зууб рассказывал про них.
Гном долго молчал, прежде чем ответить. Наконец заговорил, медленно и скупо роняя слова.
— Мы — древний народ, — говорил он. — Мы — соль земли, и вам нас не понять. Когда-то давно мы жили мирно, в радости и счастье. Наши царства процветали, наши богатства множились. Порою даже боги обращались к нам за помощью и советом, так велико было наше знание и умение. Но ваше племя... смертные самозванцы, беспокойные, жадные, лживые... Новые дети земли… — Гном усмехнулся. — Да. Времена меняются. Я долго жил, но я ещё не стар, чтоб уходить. А те из нас, что помоложе... Они не помнят ту начальную эпоху. Они расселились по земле, променяв магию на презренные ремесла. Я не осуждаю их: у каждого свой путь. Мы уже не тот сплоченный народ, каким были раньше, да и мир уже давно не наша собственность, так стоит ли удивляться, что нынешние гномы принимают людские манеры и привычки? Но речь не о них.
Бертольд забрался на кровать и слушал, не дыша, рассказ приютившего их дварага. Жуга молчал.
— Мы старый народ, наша кровь застоялась, — продолжал Рагнур. — Но из ушедших не все подались на поверхность. Есть ещё выродки. Они называют себя свободными, говорят, что наш уклад и наша жизнь пуста и бессмысленна, но сами могут только разрушать. Они остались под землей, живут в заброшенных туннелях, владеют магией, порой настолько извращенной, что мы не можем с ней смириться. Многие из них слабы, уродливы, но много и других, нормальных с виду гномов. Вот только в сердце у них лишь пустота и злоба. Это они украли меч Хриз и отдали его смертному. Ты оказал нам неоценимую услугу, принеся его обратно. Надеюсь, Государь вознаградит тебя, Жуга с прозваньем Лис.
— Этот меч... — Жуга помедлил. — Почему он вам так дорог?
Гном протянул ладонь, коснулся ножен.
— История его длинна, — начал он, — и много надо рассказать, чтоб ты хоть что-то понял. Готов ли ты?
— Да.
Рагнур помолчал, сосредоточенными движениями набивая трубку. Прикурил от пламени свечи. Маленькое помещение наполнилось запахом крепкого табака. Жуге припомнился Милан: «Я энтих турок нюхом чую...»
— Что ж. Хорошо. Слушай же. Наш род происходит от тех девяти, что явились первыми, прорастая из костей Имира, и мастерство наше за бессчетные века достигло высот невероятных. Это мой предок Брокк помогал Синдри, когда Великий Хитрец столкнул их в споре с сыновьями Ивалди. Это он помогал ковать живого вепря Гуллинбурсти, он сделал первый Драупнир, и это они сковали Мьёльнир...
— Мьёльнир?! — вскинул голову Жуга. — Тот самый молот Тора?
— Да, — кивнул Рагнур. — Прошли века, и многое забылось. Былое мастерство ушло. Но вот однажды... — Здесь Рагнур замялся и умолк, но после паузы продолжил: — ...однажды трое мастеров, поспорив, решили повторить работу великих кузнецов прошлого, и притом не просто так, но с намерением их превзойти. Чтоб легче было сравнивать, решено было отковать мечи, благо и заказ на них... э-ээ... уже был сделан.
Первый мастер — Хульдре, взял за образец меч Турфинг, тот самый, что некогда сковали Дурин и Двалин для Свафрлами, и также, как и Турфинг, будучи раз обнаженным, он не мог вернуться в ножны, не согревшись в чьей-нибудь крови. Но только не было на нем заклятья Трех, ведь он ковался не для мести. То был Хиор.
Вирофилт решился повторить Калибурн. То был нелегкий труд, ведь этот меч снискал себе невиданную славу в руках великого земного короля по имени Артур, с Британских островов. И он получился столь же сильным и верным, и имя ему было — Хейтон.
Третий мастер, Родарин, пошел по стопам нибелунгов и выбрал меч Балмунг, врученный некогда юному Зигфриду. И он сумел не только повторить работу древних мастеров: тазхар, живое серебро и тяжёлый урган придали лезвию невиданную легкость и тонкость. Но то было ещё не все; меч, получивший имя Хриз, в руках владельца мог становиться любым оружием. И все признали его наиболее дивным творением из трех мечей Серой Стали.
Так завершился этот спор.
— И где сейчас те мастера? — спросил Бертольд, молчавший всё то время, пока двараг рассказывал свою историю.
— Они ушли, - ответил Рагнур.
— А... А мечи?
— Мечи хранятся здесь, у нас. Мы много торговали раньше с людьми. Многих пытались обучать и кузнечному делу. Но человеческий век недолог, и когда мастер достигает высот своего искусства, уже приходит пора умирать. Немудрено, что последний клинок оружейника — самый лучший. — Гном помолчал. Поднял взгляд. — Теперь вы понимаете, что за меч сходит с наковальни мастера, чей возраст — пара тысяч лет, перед его уходом? Вот потому мы так их и ценим. А сейчас давайте спать.
Он выколотил трубку о каблук, дунул на свечу, и наступила темнота.
 
 

* * *

 
 
— Государь...
Король Лаутир обернулся. В дверях стоял Отрар.
— Что случилось?
— Клепсидра, Государь...
— Я знаю, — вздохнул тот. — Знаю...
 
 

* * *

 
 
Обширная пещера, отведенная под склад, была забита бочками, мешками и морожеными говяжьими и бараньими тушами. На многочисленных крюках ровными рядами висели связки копчёной рыбы. Было холодно и сыро. С потолка свисали белые сосульки сталактитов. Жуга постоял у входа, убеждаясь, что за ним никто не идет, и задёрнул тяжёлый кожаный занавес.
— Эй! — позвал он вполголоса. — Есть здесь кто-нибудь?
Одна из бочек шевельнулась, и в слабом свете чуть мерцающих пещерных стен замаячила уже знакомая физиономия Орге.
— Лезь сюды, — прошептал он, — но только — быстро.
Лаз оказался донельзя узким. Помедлив, Жуга расстегнул перевязь и влез в отверстие, нащупывая путь мечом. Наткнулся пару раз на что-то мягкое. Гном ругнулся: «Эй, полегче там!»— и резво пополз вперед.
Ползти пришлось долго. Туннель змеей вился в граните скал, Жуга два раза застревал в его узких извивах, и если б не уверенность его странного провожатого, впору было бы впасть в панику. Прошло не меньше двадцати минут, прежде чем каменная нора расширилась, и оба оказались в обширном зале с низким потолком. Здесь тоже было сыро, но зато тепло. Стены светились словно бы вполсилы, дальние края зала тонули в темноте. В кровь обдирая локти и колени, Жуга извернулся и спрыгнул на пол вслед за дварагом. Огляделся по сторонам.
— Эй, Хагг! — позвал негромко Орге. — Мы пришли.
Золтан выступил из темноты, сопровождаемый легким шорохом, причину которого Жуга понял чуть позже: за парой глаз, блеснувших в полумраке, возникла вторая пара, третья, четвертая... Они подходили один за другим, эти гномы, выбравшие мрак и неизвестность, подходили и замирали неподвижно за спиной Зууба, молча глядя на травника.
— Ну что ж, — помедлив, сказал Золтан. — Спасибо, что пришёл.
— Не твоя в том заслуга, Зууб, — Жуга покачал головой. — Я пришёл, чтоб разобраться, наконец, во всем. — Он повернулся к столпившимся гномам и поднял руку:
— Аой. Меня зовут Жуга.
По неподвижным рядам пронеслось шевеление, затем один из гномов выступил вперед.
— Хлейн, — назвался он.
Почти тотчас же вслед за ним шагнул другой, худой и жилистый, с мосластыми шишками суставов...
— Вольпер.
Коренастый, гладкокожий, смахивающий на отполированный ветром старый пень...
— Ругер.
Два близнеца, по пояс Хаггу ростом, неразличимые лицом и телом...
— Глюм.
— Тингер.
Поток имен не иссякал.
— Хег.
— Манол.
— Спелле.
— Реган.
— Кримбл.
— Гассенпфеффер.
— Зинбар...
Жуга стоял недвижный, молча слушая, как гномы доверяют ему свои Имена. Их было двадцать шесть. Разновеликие, одетые как попало и вооруженные кто чем, грязные, давно не видавшие нормальной пищи, все из разных кланов и из разных мест, настороженные, злые, угрюмые...
Выродки.
Свободные.
Жуга поднял голову, взглянул Золтану в глаза. Губы его шевельнулись. «Зачем?»— прозвучал еле слышный вопрос.
— Они с поверхности, — ответил тот. — Их тоже выгнала война. Они...
— Я знаю, — остановил его Жуга. — Мне рассказывали о них те, в пещере...
— Вот как? Хм. Ну ладно.
— Мне надоела эта болтовня, Зууб. Где он?
— Кто?
— Четвёртый меч.
Золтан с шумом втянул воздух. Помолчал.
— Как ты догадался? — спросил он наконец.
Жуга пожал плечами.
— Это несложно. Явно ведь чего-то не хватало в тех легендах. Сам посуди. Стихий четыре, а способов закалки только три: воздух, земля, кровь означает — огонь, ведь так? А как насчет воды?
Зууб молчал.
— Потом ты говорил, что Хриз — клинок вечерних сумерек. Ночь и день — конечно же, Хиор и Хейтон. Где же утро? И потом... Зверей-то ведь четыре. Я даже знаю, как он выглядит. Чёрный клинок и белая рукоять, так? Где он, тот второй меч-на-грани, меченый собакой, из-за которого разгорелся весь сыр-бор?!
Некоторое время царила тишина.
— Хануд. Клинок-предатель, проданный султану за долги, — нарушил наконец свое молчание Золтан. Поднял взгляд на травника, облизал пересохшие губы. — Это он начал войну.
— Докажи.
Хагг не ответил. Вместо этого темнота за его спиной шевельнулась, и показался ещё один двараг. Заметно выше остальных, собравшихся в пещере Свободных и чересчур широкоплечий даже для гнома, он был гораздо старше их. В его курчавой бороде белела седина.
— Я -— Севелон, — помолчав, сказал он. Смерил травника взглядом. — Я был подмастерьем у Родарина. Я ковал Хануд. Чего ты хочешь услышать? Спрашивай. Я отвечу.
 
 

* * *

 
 
— В те годы мы всегда работали вдвоём, — медленно роняя слова, рассказывал двараг. — По меркам нашего народа я тогда был молод, и потому оставался в тени Родарина. На всем, что выходило из нашей мастерской, стояло его клеймо. Меня никто не принимал всерьез. Я же хотел работать сам. Когда случился тот спор, я понял — вот мой шанс доказать им всем, что я и сам чего-то стою! И я принялся за работу.
Мы вместе ковали Хриз, на нем лежат и мои заклятия тоже. Мой молот оставил не один след на его клинке. И это я в ту ночь закаливал его у моря — Родарин так и не решился выйти на поверхность.
Хануд я ковал в одиночку. Сам. Мне не хотелось повторять никакой меч, как бы хорош он ни был. Наконец пришла пора показывать работу. Я тоже принес на суд свой меч. И знаешь, что? Они посмеялись надо мной! Они не захотели даже выслушать меня. Родарин победил в этом споре. Хануд никто не принял всерьез. Три меча поместили в сокровищницу и окружили почетом.
Мой клинок положили на склад.
С тех пор минули годы. Ушли и Вирофилт, и Родарин, и Хульдре. Я уже давно признанный мастер. Но меч... Меч так и не признали. И вот недавно, расплачиваясь с людьми, король Лаутир принял решение отдать им Хануд. Я был против, но государь молод и упрям. Почти также упрям, как был когда-то я. Меч отдали, и случилось то, чего я опасался — снаружи началась война. И тогда я выкрал Хриз. Конечно, не один... — Севелон оглянулся на Золтана. — Мне помогли Свободные. А Хагг... нашёл достойного.
И двараг умолк.
— Какое заклятие несет Хануд? — спросил Жуга.
Севелон поднял голову.
— Одерживать победу.
— Всегда?
— Всегда.
Теперь тишина воцарилась надолго.
— Останови весы, Жуга, — сказал Золтан. — Хриз выбрал тебя. Останови весы.
 
 

* * *

 
 
— Это и вправду так необходимо?
Жуга кивнул, и Золтан покачал головой.
— Далась тебе эта Лестница...
Они лежали, выглядывая из узкой расселины под самым потолком большой пещеры. Отсюда всё было видно, как на ладони — и дворец, неровно громоздившийся в дальнем конце зала потеками застывшего базальта, и квадраты гномовских жилых кварталов и клепсидру на центральной площади. Около клепсидры с весьма сосредоточенным видом копошились гномы.
Жуга, упираясь локтями, продвинулся назад и повернулся на бок. Переложил поудобнее меч.
— Перекусим?
— Давай.
Достали хлеб и мясо. Долго жевали, прихлебывая из фляжки и глядя на возню трех гномов на площади.
— Шварц...
— А? — Травник поднял голову.
— Шварц, говорю, — Хагг указал рукой. — Вон, видишь? Стену ковыряет...
Внизу маячила чёрная фигурка монаха.
Золтан лежал вполоборота к травнику, даже сейчас готовый отразить нападение сзади. Обнаженный меч его был рядом, под рукой. «Он никому не доверяет, — вдруг понял травник. — Никому.»
 
 
Золтан
Хагг.
Рахим.
Фаррух.
аль Зууб.
 
 
Жуга сосредоточился, пытаясь разобраться. Не получилось. Все имена были верными, все с ним срослись, и всё же...
— Золтан.
— М-м?
— Эти твои имена... Ты ведь не турок. Отчего тогда — Зууб?
Тот помолчал.
— Так получилось. Я родился в Галиции, вырос у османов. Потом вернулся... Долго, в обшем-то, рассказывать.
— А Хагг?
— Хагг? — пожал плечами тот. — Так меня прозвали гномы. Была одна история...
— Какая?
— Хватит об этом, Жуга, — немного резко оборвал его тот. — Не время сейчас. Зови меня, как хочешь, мне всё равно.
Разговор утих, и взоры их вновь обратились к площади. Чёрный угловатый силуэт клепсидры матово светился, сверху вниз по нему то и дело пробегали разноцветные сполохи. Зуд усилился. Жуга, не выдержав, стянул с руки браслет. Растер покрасневшее запястье, поморщился: браслет кололся даже в ладони, камень в нем бешено пульсировал.
— Чёрт... — Жуга закусил губу и бросил беглый взгляд на гномов. — Что они там делают?
А в следующий миг на площади громыхнуло. Ослепительная вспышка белого огня высветила окрестные дома, метнувшиеся прочь фигурки дварагов. Клепаная железная стремянка отлетела прочь шагов на десять со звоном, слышным даже здесь, бочоночки и трубки брызнули фонтанами искрящихся осколков, бортик бассейна проломился, и вода потоком хлынула на камни мостовой. Послышались крики.
Рука взорвалась болью, Жуга невольно вскрикнул, пальцы его разжались. Браслет упал и покатился по камням. Травник едва успел подхватить его у самого края обрыва и зашипел от боли в пальцах. Потряс рукой, сердито глянул на Зууба — тот поспешно отвел глаза — и вдруг замер, пораженный внезапной мыслью.
— Золтан! Ч-чёрт... — он положил браслет на камень.
— Что?
— Какого хрена ты сорвал эту спираль?!
— Видишь ли... — замялся тот. — Спираль... Ну... Это — время.
— Я догадался. Дальше!
— А время в царстве гномов течёт по-особому. Здесь можно провести два дня, а наверху пройдёт два века. Скорей всего, они на это и рассчитывали — когда тебя и твоего дружка отпустили бы назад... если бы вообще отпустили, в миру уже никто бы не помнил о войне. И тогда я решил...
— Чтоб ты сдох, Зууб! — пробормотал Жуга. Кулаки его сжались. — Ты всё же редкостная сволочь...
Тот пожал плечами:
— Думай, что хочешь, но это сработало. Твой талисман сломал клепсидру. Свободные сказали: с тех пор, как мы спустились в катакомбы, наверху прошло от силы три часа.
— И почти неделя здесь... — задумчиво пробормотал Жуга. Перевёл взгляд на площадь, на которую со всех сторон стекались гномы. — Клепсидру, конечно, починят, и если мы хотим успеть...
Они переглянулись.
— Пора, — сказал Зууб. — В другой раз так не повезет.
 
 

* * *

 
 
Хоп!
Двараг обернулся, рефлекторно вскинул руку, отбивая летящий в лицо предмет и выхватил топор, но момент был упущен. Золтан крутанул мечом, метнулся вправо, влево, отыскивая брешь в защите. Клинок скользнул по топору, царапнул рукоять. Дерево не поддалось. Двараг ударил. Золтан увернулся. Острие клинка, пробив доспех, вонзилось стражнику в плечо. Гном взревел, топор в его руках завертелся смертоносной мельницей. Хагг отскочил, лишь чудом избежав удара. Упал. Поднялся на одно колено.
— Жуга!
Травник метнулся вперед, на бегу выхватывая Хриз. Замешкался: от ножен не осталось и следа. В руках его был топор. Гном замер, глядя на него, и в этот миг Золтан бросил меч.
— Не-ет!!!
Крик растянулся на века, запекся на губах. Жуга и сам не понял, как всё произошло; время для него как будто бы замедлилось. Он видел, как меч Золтана летит гному в лицо, видел, как тот поднимает руку с топором... медленно, слишком медленно... Успел почувствовать, как тяжелеет меч в его руках, и крепче стиснул рукоять.
...Хриз удлиннился с леденящим душу визгом, резко, быстро, и серебристый наконечник чёрного копья ударил в летящий меч. Отбитый возле самого гномьего носа, клинок взлетел, крутясь и, описав дугу, исчез в провале Лестницы. Из глубины колодца донеся протяжный чистый звон, и наступила тишина.
Жуга облизал пересохшие губы. Покосился на свой меч. Перевел взгляд на гнома. Снова посмотрел на меч.
Клинок был в ножнах.
— Ра... Рагнур?..
Гном не ответил. Стянул с головы рогатый шлем с прокованным наглазьем. Поднял взгляд на травника.
— Зачем?
— Мне нужно спуститься, Рагнур. Пропусти меня.
— Ты придурок, Жуга... — выдохнул Золтан, отступая. — Через минуту здесь будет весь город! Он уже позвал своих!
— Это правда?
— Да, — кивнул двараг. — Но вы ещё успеете уйти...
Жуга помотал головой:
— Я пойду. И будь, что будет. Я устал. И так всё это слишком затянулось.
Он обернулся к Золтану.
— Не жди меня.
 
 

* * *

 
 
Шаг за шагом, по спирали вниз, в слепящей темноте, лишь лезвие меча мерцало впереди узкой полоской, да вспыхивал и гас браслет на левом запястье. Жуга спускался медленно, считал ступени. Спешить было некуда — ни один двараг не решился бы преследовать его по этой Лестнице. С каждым шагом становилось всё холоднее, старая накидка из одеяла уже не помогала. На сто двенадцатой ступеньке под ногой звякнуло, Жуга нагнулся, поднял золтановский меч. Помедлил, не зная, куда его девать, и положил обратно. Двинулся дальше.
Всего ступенек оказалось триста. Здесь было холодно и тихо. Далеко вверху угадывался серый круг мерцавшего свода пещеры. Жуга вложил меч в ножны и двинулся по кругу, ощупывая стены. Камень был гладкий и холодный — шесть плит, отполированных и сомкнутых углами. Ни прохода, ни двери. Ничего.
— Эй, есть тут кто? — позвал он негромко.
Никто не отозвался.
Подниматься не хотелось. Жуга закутался плотнее в одеяло и сел возле одной из стен.
«Все без толку, — подумалось ему. — Быть может, двараг и может здесь пройти, но я — навряд ли... Да и зачем?»
Шло время. Жуга не двигался. Он впал в какое-то отупение, лишь мысли текли потоком.
Лестница. Спираль. Клепсидра.
Клепсидра. Лестница. Спираль.
Спираль. Клепсидра. Лестница.
Время.
Все замешано на времени. Жуга вдруг понял: вся волшба, которой он владел, так или иначе связана с этим. Нет в этом мире места, где когда-то не горел бы огонь — лишь отыщи тот миг во времени, и пламя загорится. Нет раны, неспособной зажить, если время ускорить или пустить вспять — это спасло викинга Яльмара. Да и парнишку-оборотня остановило только время. А что до веток, полетевших вверх... Жуга усмехнулся — в конце концов, каждая ветка когда-то росла на дереве.
Быть может, и меч выбрал его только поэтому? Чтобы эта его способность помогла ему...
Что помогла? Остановить войну?
Травник посидел ещё немного. Потом ещё. Ничего не происходило. Он встал, разминая затекшие ноги, и медленно двинулся вверх по лестнице. «Меч не забыть бы подобрать...»— мелькнула мысль.
Серый свет большой пещеры после колодезной темноты показался непривычно ярким. Жуга, прищурился и огляделся.
Гномы стояли плотными рядами, в доспехах, с топорами наголо, молча глядели на травника. Жуга не сразу разглядел средь них высокую фигуру Бертольда — тот робко помахал ему рукой. Похоже было, что здесь и впрямь собрались все обитатели подземного города, как и предрекал Золтан. Самого же Золтана видно не было, оставалось надеяться, что он успел уйти до их прихода.
— Ну вот и доискался... гнезд пчелиных, — пробормотал негромко травник и облизал пересохшие губы. Гномы молчали. Жуга вздохнул, положил клинок Зууба на чёрный нефрит парапета и потянул из ножен Хриз. Меч вынулся легко, с чуть слышным тонким звоном, хищный, отточенный. На сером лезвии посверкивали искорки. Лис щерился в ухмылке — он был готов сражаться.
По сомкнутым рядам даврагов пронеслось шевеление, и тёмный полукруг раздался шире. Никто не решился напасть.
Высокий гном, одетый в чёрное и золотое, шагнул вперед. В его курчавых серых волосах поблескивал узкий обруч короны. За спиной Государя стоял Отрар, сын Брокка. Чешуйчатая бармица его доспеха мягко серебрилась.
— Убери оружие, смертный, — спокойно произнес Лаутир. — Ты и так причинил нам много вреда.
— Вы тоже навредили людям, — сказал травник. Голос его хрипел. — Вашей волей наверху идет война.
— Нам до этого нет дела.
— Вам, я смотрю, ни до чего нет дела! — закипая яростью, вскричал Жуга. — Сидите тут в своих норах, холодные как... как рыбы! торгуете накопленными сокровищами... Не счесть, сколько бед они принесли людям, эти ваши сокровища!
Лаутир нахмурился.
— Мы не вмешиваемся в то, что происходит наверху.
— Вы уже вмешались, вольно или невольно. Признай свою ошибку и дай нам с монахом уйти. Прикажи пропустить меня.
— Хватит! Замолкни! — оборвал его король. Помолчал, сжимая и разжимая кулаки. — Я вижу, люди нисколько не изменились со времен моего отца... Я слишком хорошо знаю этот меч, и не хочу посылать своих подданных на смерть, а потому ты не будешь сражаться. Брось меч!
— И не подумаю!
— Брось меч! — голос гнома зазвенел, — или волею, мне данной над камнями и металлами, я раскалю докрасна и твой браслет, и тот осколок серебра в твоей ноге!
Он вскинул руку, и Жуга в то же мгновение почувствовал, как нагревается браслет, и острой болью наливается запястье и колено.
— Бросай!
Кожа под браслетом задымилась.
— Будь ты проклят... — сквозь зубы процедил Жуга. — На!
Меч звякнул о камень.
— Ножны! — не опуская руки, скомандовал Лаутир.
Ломая ногти, травник расстегнул ремень и бросил ножны вслед за мечом. Отрар шагнул вперед, нагнулся, подобрал. Тут же несколько дварагов взяли травника в кольцо. Лаутир опустил руку. Боль утихла.
— Монах останется здесь в любом случае, — холодно сказал он. — Он разузнал запретное. Секрет гремучей смеси мы хранили веками, и людям не должно его знать. Может бродить, где хочет, но на повехность ему путь заказан. А что касается тебя, — Лаутир повернулся к травнику, — то я ещё подумаю, как поступить. А пока... — Он мрачно усмехнулся. — Некогда мой отец сполна изведал вашего людского гостеприимства. Мне кажется, оно вполне сгодится для тебя, Лис... Отрар!
Тот обернулся.
— Да, Государь?
— Надень на него ошейник.
 
 

* * *

 
 
Здесь было тихо. Шум гномьей суеты не доходил на нижний уровень, где помещались камеры и склады, лишь где-то в отдалении размеренно и нудно капала вода.
Травник поднял голову.
— Зачем ты приходишь?
Рагнур пожал плечами.
— Ты сохранил мне жизнь, Лис. В какой-то мере я твой должник... И потом, мне кажется, тебе здесь одному не очень-то весело.
Жуга усмехнулся.
— Да уж, веселого мало.
— Можно я закурю?
— Не надо, — поморщился тот. — Мне и так недолго осталось, с моей-то дыхалкой, да в вашей пещере...
— Ну, извини.
— Да ладно...
— Я могу для тебя что-нибудь сделать?
— Думаю, что нет. Вот разве — эту штуку снять.
Гном лишь вздохнул.
— На нем заклятье короля, — последовал ответ.
Жуга закутался в одеяло, просунул пальцы за ошейник. Подвигал головой. Серое кольцо смыкалось на шее без замка и шва — гномы в совершенстве владели магией металлов. Скользкий, словно смазанный маслом, он почти не натирал кожу, но всё равно постоянно давил то на горло, то на загривок, в зависимости от того, спереди или сзади была цепь. «У всех у них одни способы, — подумалось Жуге, — что у людей, что у дварагов...»
Миновала неделя с тех пор, как травник угодил в застенок. Браслет его забрали. Раз в день захаживал кто-нибудь из гномов, всякий раз — другой, приносил еду. Дверей здесь не было — цепь, тонкая, но прочная, держала лучше всяческих замков. Конец её врастал в стену.
Часто заходил Бертольд — ему разрешали ходить везде, где хочет. Говорить с ним было особо не о чем. Иногда появлялся Рагнур. Вот и сейчас он сидел подле травника, задумчиво глядя куда-то вниз.
— Чего ты там увидел?
— У тебя в коленке серебро... Какой-то осколок застрял.
— Я знаю, — кивнул Жуга. — Наконечник от стрелы. Верней, кусок от наконечника. Если бы не он...
Двараг помедлил.
— Хочешь, я его достану?
У травника перехватило дыхание.
— А ты... можешь?
Рагнур фыркнул.
— Плёвое дело! Какой же тангар с металлом не управится? Придется, правда, потерпеть, да и после у тебя нога не сразу заживет. Так тебе всё равно спешить некуда. Так как? Вытаскивать, или нет?
— Тащи!
— Согни колено.
Некоторое время гном осматривал и щупал ногу травника, определяя положение осколка, затем вынул кресало и затеплил в плошке огонек. Полузакрыв глаза, долго молчал, держа над пламенем раскрытую ладонь. Повернулся к Жуге. Узловатые пальцы легли на колено, и травник стиснул зубы.
— Тяну, — предупредил Рагнур. — Идет... Идет...
— М-мм!..
— Не дёргайся! Может, ногу придержать?
— Н-нет, не надо... Уй!..
— Терпи.
— Долго ещё?
— Сейчас... — пробормотал Рагнур. — Сейчас...
Рука дварага поднялась, дрожа и напрягаясь. Кожа на сгибе колена лопнула, закапала кровь. В открывшейся ране показался медленно ползущий вверх и вбок четрёхгранный серебрящийся осколок длиной чуть поменьше фаланги пальца. ещё мгновение, и он, звякнув, упал на каменный пол.
— Уф! — Жуга со вздохом облегчения откинулся к стене, зашарил в поисках тряпицы. — Из тебя получился бы великий целитель! — Он оторвал полоску от одеяла и перевязал колено. Рагнур помог затянуть узел. Подобрал осколок.
— На, возьми.
— Сделай милость, выброси его.
Жуга помолчал. Глотнул воды из чашки. Покосился на колено и вздохнул.
— Рагнур...
Тот поднял взгляд.
— Давно хочу спросить... Что за историю упоминал Лаутир про своего отца?
— А, это... — Гном кивнул на цепь. — Да. Лаутир — наполовину человек, сын Лаурина и Симильды. Лаурин был славным королем, и королевство наше процветало, но для полного счастья ему не хватало супруги. И вот однажды до него дошли вести о смертной по имени Симильда, славившейся своим умом и красотой... То была долгая история, но Лаурин заполучил принцессу и сумел завоевать её сердце. Но... через семь лет брат девушки проведал, где она, и вознамерился вернуть ее. Два рыцаря пошли с ним — Теодорик и Гильдебранд. Заросли цветов на склонах гор указали им путь, и они вызвали Лаурина на бой. Король принял вызов. Он победил и кнехтов, и Теодорика, и других, но Гильдебранд сумел разгадать секрет Государя. Волшебный пояс Лаурина был сорван, а король побежден.
Лаурин пригласил их погостить, проведать счастливо живущую Симильду и заключить мир с тангарами, но рыцарь Витек затеял драку за праздничным столом. Другие рыцари бросились на подмогу, завязался бой, и вновь тангары потерпели поражение. Симильду увел её брат, а Лаурина взяли в плен. Во дворце, посадив гнома на ошейник, рыцари заставляли его плясать на бочке на потеху публике, и лишь спустя много дней и ночей Лаурин тайком пробрался к очагу, пережег свой поводок и сбежал.
Он вернулся и увел свой народ на север, где основал новое царство. На сей раз — уже без цветов на склонах гор...
Рагнур умолк.
— Вот, значит, как... — пробормотал Жуга, поглаживая ноющее колено. — Спасибо, хоть плясать не заставили... А сын его, стало быть, решил отомстить, помогая османам?
— Откуда ты знаешь?! — вскинулся гном.
— Что вы торгуете с турками? — усмехнулся тот. — Чего уж проще... Ты ведь сам сказал, что вы обучали людей своим ремеслам. А где у нас лучшие оружейники? В Дамаске. На складах у вас нет ни свинины, ни вина. И табак ты куришь турецкий. Да и меч...
Жуга осёкся.
— Что — меч? — Рагнур вскочил, сжимая кулаки. Голос его сорвался на визг. — Что ты знаешь про Хануд?!
— Хануд? — переспросил, помедлив, травник. — Какой Хануд?
Рагнур замер, нависнув над Жугой и тяжело дыша, затем уселся на лежак, вынул трубку, набил её и закурил. Жуга не стал протестовать. Некоторое время они сидели молча, а вскоре послышались шаги, и в каменный закуток ввалился Бертольд. В руках его была фляга.
— Эй, Лис! Выпьем... Вот — последнее вино… — Он плюхнулся на кровать — Жуга едва успел убрать больную ногу — и приложился к горлышку: «А-ах!» Перевел мутный взор на сидящего рядом дварага. — А, и ты тут... З-заперли, мать вашу... Зауп... запутали ходы... — Он вдруг схватился за висящее на шее распятие и высоко воздел его над головой. — Изыди! Apage, vade retro, Satanas! — вскричал он. — In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti!
— Убери свою деревяшку, смертный, — поморщился Рагнур. Пустил ноздрями дым. — И впрямь тут с вами с ума сойдёшь... А если б вашего бога не распяли, а повесили, вы что, носили бы петлю на шее? Или виселицу? Вино, видите ли, у него кончилось! Терпи. Ваш бог терпел, и вам велел.
— А тебе? — несколько ошалело выдавил монах.
— А мне — нет.
Он встал и вышел, не прощаясь.
Шварц повернулся к травнику.
— Что ж делать-то теперь, Жуга? А? Делать-то чего?
— Ну, для начала встань.
— За... ачем?
— Ты сел на мою цепь, болван. А теперь иди и проспись. Флягу оставь!
Монах, шатаясь, удалился, и травник остался один. Поднял руку. Хоть браслет и забрали гномы, запястье по-прежнему зудело. Он молча закатал штанину, послюнил палец и осторожно потрогал колено.
Раны не было — только узкий и белёсый шрам.
— Всё страньше и страньше... — пробормотал он, запрокинул флягу и одним глотком допил остатки вина.
 
 

* * *

 
 
Жуга не помнил, сколько дней он здесь провёл, прежде чем однажды утром его разбудил громкий шум потасовки. Звенела сталь. Кричали. Где-то наверху, над самой головой затопали тяжелые шаги.
— Жуга!
Травник вскочил, не веря собственным ушам. Отбросил одеяло.
— Жуга!!!
— Сюда! Я здесь!
Человек в коридоре перешел на бег, а ещё через пару мгновений в проеме двери возник Золтан.
— Ну, наконец-то! — не выпуская из руки окровавленного меча, он вытер пот и осклабился. — Слезай. Скорее — мы долго не продержимся!
— Но... — тот показал на цепь.
— А, чёрт... На!
Травник опустил взгляд и вскрикнул.
На кровати лежал Хриз.
— Как...
— Потом! всё потом! — Золтан вынул из кармана молоток. — Быстрее!
Жуга схватил клинок и потянул за рукоять. Лис ухмыльнулся с острой грани серебристого зубила на длинной ручке.
— Бей!
Ошейник лопнул после третьего удара, и Жуга, на бегу прилаживая ножны, помчался вслед за Золтаном. Хриз замерцал в его руке, медленно принимая привычную форму меча.
— Возьми браслет, — Хагг сунул травнику зеленоватое кольцо и усмехнулся. А в следующий миг едва не сбил с ног кого-то из Свободных. Глюм (а может, Тингер) что-то выкрикнул и бросился обратно.
— Как... ты... достал их? — выдохнул Жуга на бегу. — Где?
— Один раз в жизни удалось побыть волшебником! — ответил тот, не оборачиваясь. — Сперва... А, чёрт! Бей справа!
Жуга на бегу взмахнул мечом, и выскочивший из тёмного бокового коридора двараг упал с разрубленным черепом.
— Сперва я раздобыл браслет, — продолжил Хагг. — Это оказалось не так уж и сложно: Клепсидру ещё не успели починить, а Севелон помог мне разобраться со временем... Браслет твой всё ещё действует.
— Но... Это же мой браслет!
— Зато подвеску-то сорвал я! И не перебивай!
Шум битвы приближался. Похоже, в главном зале бой разгорелся не на шутку.
— Меня никто не смог заметить — так быстро я для них двигался. А завладев браслетом, смог и до меча добраться. Если б не Отрар... я бы и сам...
— Что ты задумал?
— Свободные сказали — турки переходят реку. Если мы откроем шлюз...
— К-какой ещё шлюз?!
— Озера, болван! Там заклятие, я не могу...
Больше Золтан ничего не успел сказать: они свернули ещё раз и с разгона влетели в самую гущу битвы.
Безумный Лис начал свой танец.
Жуга почувствовал, что звереет. Меч его разил направо и налево. Кто-то из Свободных мохнатым клубком выкатился вперед: «Давай, Лис, давай!!!» — подсек мечом кого-то под колени... Потеряв в горячке боя всякое направление, травник просто дрался, забыв и об озере и о планах Золтана, мстя за свой позор и унижение. Хриз сносил голову любому воину, оказавшемуся в пределах досягаемости. Пощады не было никому. Мелькнула меховая физиономия Орге. Наконец, ободранный и весь в крови, откуда-то выскочил Золтан. Потянул Жугу за рубашку: «Скорее!» — и помчался вперед по коридору. Вернулось чувство времени, и травник неожиданно для себя понял, что драка продолжалась от силы минуту.
У озера не было видно никого. Шумел небольшой водопад у запруды шлюза. Битва позади постепенно затихала. Жуга, Зууб и двое Свободных сбежали вниз по лестнице и замерли, наткнувшись на стоявшего у шлюза человека. Жуга едва успел задержать удар.
— Бертольд!
— Жуга?! — тот вытаращил глаза.
— Как ты здесь оказался?
— Это я его привел, — послышался чей-то голос, и из темноты выступил Рагнур. Топор дварага был заткнут за пояс. — Убери оружие, Жуга, — сказал спокойно гном. — Я пришёл тебе помочь.
— Убей его! — вскричал Орге. — Скорее!
— Нет, погоди, — травник поднял руку и спрятал меч в ножны. Посмотрел хранителю Лестницы в глаза. — С чего бы вдруг такая перемена? А? Рагнур?
Гном помедлил.
— Я долго думал над твоими словами, Лис. Ты многое сумел понять, и ты во многом прав. Всё это я, конечно, знал и раньше, но ты заставил меня взглянуть на это с новой стороны. Народ Хазад стареет. Ты ведь заметил — у нас нет уже ни женщин, ни детей. Месть захватила наши помыслы, месть выжгла наши души, оставив только прах и пепел. Как бы ни был хорош государь Лаутир, он выбрал тупиковый путь. Лестница ждет, и многие хотели бы уйти, если б не его запрет. Мы охраняем её вовсе не от выродков...
— Кого ты назвал выродком?! — рявкнул, наливаясь кровью, маленький гном.
— Помолчи, Глюм! — осадил его Зууб.
— Я Тингер!
— Тем более! Нет времени ругаться. Дай ему сказать.
— Спасибо, Элидор, — кивнул Рагнур.
— Забудь это имя, — угрюмо буркнул тот. — Зови уж так, как вы привыкли: «Хагг» — «Вор».
— То была ошибка...
— Она слишком дорого мне обошлась. Два века... Но чёрт с ней! Что ты хочешь? Что могло заставить тебя переметнуться к нам?
— Лестница. Она отпустила травника. На самом деле Лестница не только для хазад. В свое время часть Светлого Народа тоже ушла по ней. Она указывает каждому свой путь.
— Мне она пути не указала, — хмуро бросил Жуга.
— Вот как? — хмыкнул гном. — Разве ты не вышел оттуда?
Жуга не нашёлся, что на это возразить. Двараг был прав — один путь Лестница травнику оставила.
— Когда ты помянул Хануд, я понял, что замыслили выр... свободные. Всё стало на свои места. Я разыскал Севелона, и решил вам помочь. Вам не снять заклятья Лаутира, даже тебе, сын четырех народов, это не под силу. И ещё, — гном помедлил, — Лаутир обманул тебя — он ничего не смог бы сделать с твоим браслетом. Сплав Семи Металлов неподвластен магии хазад.
— Я... — начал было Жуга, но Золтан перебил его.
— На том дурацком ошейнике тоже лежало заклятие, и тем не менее... Если шлюз нельзя открыть, это не значит, что нельзя сломать!
— Вот и я подумал о том же, — кивнул Рагнур. — Бертольд! Что у тебя в мешке?
— А? — вскинулся монах. — В мешке? Там... зелье. Тот гремучий прах, который я...
— И ты молчал!!! — взвыл Золтан.
— Но я не думал...
— Дай сюда!
 
 

* * *

 
 
Заряд заложили под самый створ шлюза — тяжелую плиту чёрного диабаза. Следуя советам Рагнура, насыпали дорожку мелких черных зерен.
— Много не расходуйте, — сказал гном, — а то заряд получится слабым. Как подожжёте, сразу бегите.
— Ясно, — кивнул Золтан. — Тингер! Орге! Уходите. Монаха возьмете с собой, выведите его на поверхность.
— Ещё чего! — возмутился маленький мохнатый гном. — А ты?
— Мы сами найдем дорогу. Идите же!
Без лишних слов монах и два дварага растворились в темноте туннеля. Золтан выждал пару минут, кивнул Рагнуру: «Поджигай.»
— Остановись, Рагнур!!! — прогремел чей-то голос. Все трое обернулись, оказавшись лицом к лицу с королем Лаутиром. За спиной государя серебристой тенью маячил неизменный Отрар. А через мгновенье гном шагнул вперед, воздев свой жезл.
Жуга, скорее машинально, чем осознанно, вскинул руки и выкрикнул наговор.
Два слова.
Синее на белом.
Заклятие Зеркала.
Слепящий шар взорвался между ними. Ударил гром. Что-то рухнуло, сверху посыпались камни и обломки сталактитов. Часть силы, брошенной дварагом, повернуло вспять: Лаутира отшвырнуло вглубь туннеля, Отрар взлетел, крича и кувыркаясь, и с всплеском исчез в озерной глубине; но большая часть её пробила поставленный травником щит, разметав трех заговорщиков прочь друг от друга и от шлюза. Воцарилась тишина, нарушаемая только мерным гулом падающей воды.
Травник поднял голову. Перед глазами плавали круги. Он попытался встать, закашлялся. Сплюнул кровь, поднялся на четвереньки и со стоном повалился обратно. Разбитое тело отказывалось повиноваться. Он повернул голову, и, взглядом найдя пороховую стежку, медленно пополз к ней. Наткнулся по пути на труп Рагнура — двараг лежал вверх лицом, с развороченной грудью. Глаза его были закрыты. Основная сила удара пришлась на него.
Вершок за вершком, локоть за локтем, приволакивая ногу, травник полз вперед, и всё равно до шлюза было ещё далеко. Он лег ничком, пытаясь отдышаться. Шершавый камень приятно холодил разбитое лицо.
— Жуга...
Он медленно поднял голову.
Золтан лежал, весь в крови, полузасыпанный щебенкой, смотрел на травника одним глазом. Разбитые губы шевельнулись. «Меч...» — скорее догадался, чем услыхал Жуга, и потянул из висящих на спине ножен Хриз.
Камень на браслете запульсировал быстрее, и время послушно ускорилось. Серая сталь меча текла, лис двигался, танцуя к лезвию от рукояти. Клинок был короток, но рос буквально на глазах, тянулся, словно воск, нащупывая путь среди обломков к тонкой дорожке рассыпанного пороха. Пять шагов... шесть... семь... восемь... Жуга стиснул зубы, и клинок, уже достигший толщины вязальной спицы, стал медленно раскаляться.
Последнее, что помнил травник, была вспышка и маленький искристый огонек, бегущий к шлюзу по чёрной дорожке, оставляя за собой шлейф пепла и густой белёсый дым.
Потом были только грохот, рев воды и темнота.
 
 

* * *

 
 
В одна тясяча четыреста шестидесятом году от Рождества Христова османские войска под предводительством султана Мохаммеда II двинулись на переправу через реку Яломицу близ Тырговиште. На другом берегу их ждало войско ополчения и двадцать тысяч пленных турок, посаженных на колья графом Владом Цепешем с намерением устрашить завоевателей. Когда передовые османские сотни форсировали реку, в горах раздался страшный гул и грохот, земля задрожала, а ещё через мгновение ревущий вал бушующей воды пронесся по реке и напрочь смел с лица земли шесть отборных отрядов турецкой пехоты. Среди них был и командующий личной гвардией султана, Ибрагим Мустафа бен-Хадиф, чей меч и тяжелые доспехи мгновенно утянули его ко дну. Ни тела, ни оружия его не нашли.
Потрясённый султан, чей дух и без того был поколеблен зрелищем распятых Цепешем османских воинов, отдал приказ остановить штурм и два дня спустя повернул свои войска обратно.
Война была остановлена.
 
 

* * *

 
 
Глаза открылись.
Он лежал на чем-то мокром и шершавом, вниз лицом. Под самым носом был песок, сухой, искрящийся под солнцем. По маленьким песчаным дюнам деловито бежал муравей. Остановился, повел усиками и уверенно направился прямо к носу лежащего человека. Травник шевельнулся, и мураш в панике умчался прочь.
Жуга приподнялся на локтях, перевернулся на спину. В глаза ударил яркий свет — был день, солнечный и тёплый. У самых ног несла свои воды Яломица. Проснулась боль. Он поморгал, привыкая к свету, сел и огляделся. И берег, и окрестный лес несли следы недавнего потопа — коряги, лужицы, разбросанные камни... Похоже было, что несомое потоком бесчувственное тело травника застряло в кустах на берегу, и когда схлынула вода, осталось там.
— Эй! Кто нибудь! — окликнул он.
Ответа не было.
Жуга поднялся, медленно распрямляя занемевшие ноги и двинулся, пошатываясь, вдоль берега. Покосился на запястье. Браслет был на руке.
Хотелось есть. Усталость давила на плечи, свинцом наливалась поясница. Жуга остановился, заложив ладони за ремень, и снова огляделся. Места вокруг были знакомые — по странной прихоти судьбы бурные воды Яломицы выбросили травника неподалеку от пасеки, где остался погостить Милан...
«Ремень?!»
Травник поспешно задрал рубаху.
На чёрной пряжке тяжелого серого кольца, обернувшегося вокруг пояса, мерцал, ухмыляясь, танцующий Лис.
— Вот чёрт... — пробормотал Жуга, поскрёб рисунок ногтем и закусил губу.
Он опустил рубаху, помедлил, выбирая направление, и снова углубился в лес. Путь шёл вверх. Он часто останавливался и отдыхал, привалившись к дереву. Навряд ли он поднялся бы снова, если б сел на землю. Лес поредел, сквозь ветви замаячили стоящие рядами ульи, и вскоре травник услышал голоса.
— Не умеешь ты, Бертольд, мёд есть, — ворчливо говорил один. — Вот помнится, Жуга, так тот умел... Возьмет лепёшку, маленькую ложку меда сверху, и ест, любо-дорого взглянуть. Не то, что ты — как мёду зачерпнешь, так пчелы в обморок падают...
— Ни черта он в меде не понимал, даром, что травник, — отвечал второй. — Маленькую ложку, ишь ты... Это ж мед, а не горчица! Там вино ещё осталось?
— Угу.
— Давай, что ли...
— Давай.
Стукнули кружки.
— Жаль парня.
— Ну, дык... Не то слово! Там так рвануло — дым один только и остался.
— Да... Дым — это того... Гм. Ты, часом, не куришь?
— Нет.
— Это ты зря.
Жуга улыбнулся и медленно зашагал вниз по склону.




...