Клариса родилась в те времена, когда в городе еще не было электричества.
Она увидела по телевизору первого космонавта, парящего над луной и умерла
от удивления, когда в город приехал Папа, а ему навстречу вышли переодетые
монашками гомосексуалисты. Ее детство прошло среди кустов и папоротников,
а дома тогда освещались масляными лампами. В те дни время текло медленно.
Клариса так и не привыкла к сегодняшнему бурному темпу, мне всегда казалось,
что она так и осталась в том мире, как пожелтевшая фотография из прошлого
века. Когда-то у нее наверняка была девичья талия, изящные манеры и чеканный
профиль, но когда я с ней познакомилась, она уже была немного чудаковатой
старушкой, с приподнятыми плечами, как будто там было два горбика, а ее
благородная голова была украшена пятнистым, как голубиное яйцо, жировиком,
вокруг которого она собирала свои седые волосы. У Кларисы был озорной и
пронизывающий взгляд, способный проникнуть в самые глубины порока и вернуться
незамутненным. За свою долгую жизнь она прославилась как святая и после
ее смерти многие поместили фотографию этой женщины в свой домашний алтарь
рядом с другими почитаемыми святыми, чтобы попросить о помощи в мелких
неурядицах, хоть ее чудотворный дар не признан Ватиканом. Да это никогда
и не случится, ведь ее деяния были довольно своеобразны: Клариса не излечивала
слепых, как Святая Лючия и не находила мужей одиноким девам, как Святой
Антоний, зато говорят, она помогала пережить тяжелое похмелье, неприятности,
связанные с призывом в армию и нервозность одиночества. Это были скромные
и недоказуемые чудеса, но такие же необходимые, как и показательные деяния
канонизированных святых.
Я познакомилась с Кларисой еще подростком, когда работала прислугой
у Сеньоры или ночной дамочки, как Клариса называла женщин этой профессии.
Уже тогда она была почти бестелесной, казалось, она вот-вот взлетит и упорхнет
через окно. У нее были руки целительницы и те, кто не мог заплатить врачу
или разочаровался в традиционной медицине, становились в очередь, чтобы
она облегчила им боль или утешила в горе. Моя хозяйка обычно приглашала
Кларису, чтобы та полечила ей спину. Старушка пользовалась моментом, чтобы
воззвать к душе Сеньоры, рассчитывая изменить ее жизнь и направить на путь
праведный, к чему Сеньора совсем не стремилась, потому что это помешало
бы ее теперешнему занятию. Клариса прикладывала к ее спине на 10-15 минут
свои теплые ладони, после чего принимала фруктовый сок в оплату за услуги.
Сидя друг напротив друга, женщины болтали на кухне о земном и божественном
(моя хозяйка больше о земном, а Клариса больше о божественном), ни на секунду
при этом не забывая о терпимости и хороших манерах. Потом я ушла от хозяйки
и потеряла Кларису из виду, пока, спустя двадцать лет, не повстречала ее
снова, и тогда у нас завязалась прочная дружба, которая длится и по сей
день, не взирая на всякого рода препятствия вроде ее смерти, которая несколько
помешала нормальному общению.
Даже когда из-за возраста она уже не могла передвигаться с прежним
миссионерским энтузиазмом, Клариса сохранила потребность помогать ближнему,
иногда даже вопреки воле последнего, как, например, в случае с сутенерами
с Калье Република, которые не знали куда деваться от стыда, когда им пришлось
выслушивать публичную проповедь доброй женщины, стремящейся во что бы то
ни стало спасти грешников. Клариса раздавала все свои вещи нуждающимся,
обычно все ее имущество сводилось к тому, что на ней было надето и к концу
ее жизни уже не было бедняков беднее ее самой. Однако у доброты обнаружился
встречный поток и уже было непонятно, кто дает, а кто получает.
Клариса жила в полуразвалившемся трехэтажном доме, где несколько комнат
пустовали, а остальные арендовал под склад ликерный завод, так что воздух
был пропитан кисловатыми алкогольными парами. Клариса не уезжала из этого
дома, доставшегося ей по наследству, потому что он напоминал ей о родителях
и потому что сорок лет назад ее муж похоронил себя заживо, запершись в
своей комнате в глубине двора. Когда-то он был судьей и с достоинствам
выполнял свои обязанности до тех пор, пока не родился его второй сын. Жестоко
разочарованный, он перестал сопротивляться судьбе и укрылся, как крот в
своей смрадной комнате. Он выходил очень редко и крался по дому, как тень,
а открывал дверь только чтобы выставить горшок и забрать еду, которую жена
оставляла каждый день упорога. Он общался с помощью записок, выполненных
калиграфическим почерком, и стука в дверь: два раза — да и три раза — нет.
Сквозь стены было слышно, как он с присвистом кашляет и матерится, как
портовый грузчик, правда не понятно на кого.
— Бедняжка. Хоть бы Господь прибрал его поскорее и тогда он будет петь
вместе с ангелами, — вздыхала Клариса без тени иронии. Однако Провидение
не послало ей такую благодать, как скорая смерть супруга, потому что он
пережил ее и жив до сих пор, хоть он уж, наверное, перевалил за сто лет.
Не исключено, конечно, что судья уже умер, а кашель и проклятия гуляют
по комнатам, как эхо прошлых дней.
Кларису выдали за судью, потому что он был первый, кто посватался,
а родители решили, что это самая удачная партия. Клариса покинула скромный
и благополучный отчий дом и постепенно привыкла к жадности и вульгарности
своего мужа, не мечтая о лучшей доле. Единственная роскошь из прошлого,
о которой она однажды вспомнила с сожалением, был рояль, на котором она
с удовольствием играла в детстве. Так мы узнали о ее любви к музыке, и
много лет спустя, когда она уже совсем состарилась, мы скинулись и подарили
ей скромное пианино. Клариса больше шестидесяти лет не прикасалась к клавиатуре,
но она села на табурет и, на память, без малейшей запинки, сыграла ноктюрн
Шопена.
Через пару лет после свадьбы, родилась девочка-альбинос, которую, как
только та встала на ноги, мать начала водить с собой в церковь. Девочку
так потрясла роскошь церемонии, что дома она стаскивала гардины и наряжалась
епископом, и вскоре единственное, что ее интересовало, было изображать
мессу и распевать гимны на латыни собственного сочинения. Девочка была
безнадежно умственно отсталой, все время бормотала что-то нечленораздельное
и пускала слюни. К тому же у нее были неконтролируемые приступы ярости,
так что девочку приходилось связывать, как бешенное животное, чтобы она
не грызла мебель и ни на кого не набрасывалась. С наступлением половой
зрелости девочка успокоилась и стала помогать матери по хозяйству. Второй
ребенок появился на свет с милым азиатским лицом, начисто лишенным интереса
к жизни, и единственное, чему он научился, было кататься на велосипеде,
но это умение ему не пригодилось, потому что мать никогда не выпускала
его из дома. Он так и провел свою жизнь, крутя педали велосипеда без колес,
установленного во дворе на подставке.
Неполноценность детей никак не повлияла на нерушимый оптимизм Кларисы.
Она считала их чистыми и непорочными душами и относилась к детям с большой
нежностью. Единственной ее заботой было оградить их от земных невзгод,
и она часто задавалась вопросом, кто позаботится о несчастных, когда ее
не станет. Отец, наоборот, никогда больше не упоминал о своих недоразвитых
детях. Они стали предлогом для того, чтобы уйти на дно, отказаться от работы,
друзей и даже от свежего воздуха и похоронить себя в своей комнате, где
он с терпением средневекового монаха переписывал газеты в гроссбух. Его
жена тем временем потратила до последней копейки все свое приданое и наследство
и ей пришлось зарабатывать чем придется, чтобы прокормить семью. Собственные
невзгоды не сделали ее равнодушной к чужим бедам, и даже в самые сложные
времена Клариса не прекращала занятия благотворительностью.
Способность Кларисы понять человеческие слабости была безграничной.
Однажды поздно вечером, когда Клариса уже была седовласой старушкой, она
шила в своей комнате и вдруг услышала какой-то посторонний шум. Клариса
встала, чтобы посмотреть, в чем дело, но так и не смогла выйти, потому
что в дверях появился какой-то мужчина и приставил ей нож к горлу.
— Не ори, сука, а то я тебя мигом прирежу, — пригрозил неизвестный.
— Ты ошибся, сынок. Ночные дамочки там, на другой стороне улицы, где
музыка.
— Ты чё, издеваешься? Это ограбление!
— Неужели? — улыбнулась Клариса. — И что ты собираешься у меня украсть?
— Садись, я тебя привяжу.
— Ни в коем случае, сынок, я же тебе в матери гожусь, пощади мои седины.
— Садись давай!
— И не кричи, а то разбудишь моего мужа, а у него слабое здоровье.
И вообще, убери нож, а то еще поранишь кого-нибудь, — сказала Клариса.
— Но это же ограбление, — промямлил обескураженный разбойник.
— Нет, это не ограбление. Я не позволю тебе взять грех на душу. Я сама
дам тебе немного денег. И ты меня не грабишь, а я сама тебе их даю. Понятно?
— Клариса взяла кошелек и достала, все, что у нее оставалось до конца недели.
— У меня больше нет. Мы не очень богаты, как видишь. Пойдем на кухню, я
поставлю чайник.
Мужчина убрал нож и пошел за ней с купюрами в руках. Клариса приготовила
две кружки чая, вытащила остатки печенья и пригласила его в гостиную.
— И с чего это тебе в голову пришла идея ограбить бедную старуху?
Домушник ответил, что он наблюдал за ней несколько дней, выяснил, что
женщина живет одна и решил, что в таком большом доме можно чем-нибудь поживиться.
Это было его первое ограбление, у него четверо детей, он безработный и
не может опять вернуться домой с пустыми руками. Клариса убедила мужчину,
что он рисковал слишком многим, потому что его не только могут арестовать,
но кроме всего, он будет гореть в аду, хотя, по правде сказать, Клариса
не думала, что Господь будет так уж строг. Скорее всего его оставят в чистилище,
если, конечно, мужчина покается и больше не будет воровать. Старушка сказала,
что она может включить его в список тех, за кого она молится и пообещала,
что не заявит на него властям. Они расцеловались на прощание. В течение
десяти лет, вплоть до ее смерти, Клариса получала от своего грабителя какой-нибудь
подарочек на Рождество.
Клариса общалась не только с такой публикой. Она также имела дело с
уважаемыми людьми, знатными дамами, богатыми бизнесменами, банкирами и
политиками, к которым она приходила, чтобы попросить о помощи ближнему,
не задумываясь при этом, как они к этому отнесутся. Однажды она заявилась
а кабинет депутата Диего Сьенфуэгоса, известного своими зажигательными
выступлениями и тем, что он был одним из немногих честных политиков. Это
обстоятельство, однако, не помешало ему стать министром и войти в учебники
по истории в качестве идеолога одного мирного договора. Тогда Клариса была
еще молода и немного застенчива, но очень мужественна, и эта самоотверженность
станет ее отличительной чертой в старости. Она пришла к депутату, чтобы
попросить его использовать свое влияния, и достать новый холодильник для
ордена Матери Терезы. Депутат был ошарашен и никак не мог понять, почему
он должен был помогать своим идеологическим противницам.
— Потому что в столовой у монашек каждый день получают бесплатный обед
сотня ребятишек и почти все они дети коммунистов и евангелистов, которые,
между, прочим, проголосовали за вас, — кротко ответила Клариса.
Это положило начало искренней дружбе, которая стоила политику многих
бессонных ночей и одолжений. Пользуясь той же нерушимой логикой, Клариса
выбивала у иезуитов стипендии для детей из семей атеистов, у Женского католического
общества — поношенную одежду для проституток своего района, у Института
Немецкой культуры — музыкальные инструменты для еврейского хора, у хозяев
виноделен — средства на борьбу с алкоголизмом.
Ни муж, погребенный в своей комнате, как в мавзолее, ни изнуряющая
повседневная работа не помешали Кларисе забеременеть еще раз. Повитуха
предупредила, что она с большой долей вероятности может опять родить дебила,
но Клариса стала убеждать ее, что Господь поддерживает равновесие во вселенной
и если он создает что-то кривое, то потом обязательно сделает что-нибудь
прямое. На каждую добродетель приходится по греху, на каждую радость —
несчастье, и если случается что-то плохое, обязательно будет и хорошее,
и так, с вращением колеса жизни, из века в век, все события компенсируют
друг друга. И ничто не в силах изменить ход маятника, — говорила Клариса.
Клариса спокойно отходила беременность и родила третьего ребенка. Роды
прошли дома с помощью повитухи. Женщин развлекали умственно неполноценные
дети, безобидные и улыбчивые существа, которые проводили дни в своих играх:
одна, одетая епископом и балакая всякую ерунду, а другой — крутя педали
неподвижного велосипеда в своем путешествии в никуда. На этот раз весы
качнулись как раз, чтобы сохранить гармонию мироздания и родился здоровый
мальчик с умными глазами и крепкими руками, и благодарная мать приложила
его к груди. Четырнадцать месяцев спустя Клариса родила еще одного мальчика
с такими же признаками.
— Эти дети вырастут здоровыми, чтобы помогать мне ухаживать за старшими
— решила Клариса, верная своей теории компенсаций.
Так и случилось: мальчики выросли прямые, как сосны и с добрым сердцем.
Кларисе каким-то образом удалось вырастить четверых детей без мужней
помощи и не потерять достоинство дамы из общества, когда приходилось просить
для себя самой. Немногие знали о ее стесненных обстоятельствах. Клариса
боролась с разрушением дома, на стенах которого появилась зеленоватая плесень,
с тем же упорством, с каким она ночи напролет шила тряпичные куклы или
готовила свадебные торты на продажу. Она прививала младшим детям хорошее
расположение духа и щедрость с таким энтузиазмом, что на протяжении многих
лет они были всегда рядом с ней и ухаживали за старшими, пока не случилось
так, что больные оказались запертыми в туалете и дети безмятежно перешли
в мир иной из-за утечки газа.
Кларисе еще не было восьмидесяти, когда приехал Папа, хотя было непросто
определить ее настоящий возраст, потому что она из кокетства прибавляла
себе несколько лет, просто ради того, чтобы услышать, как хорошо она сохранилась
в свои восемьдесят пять. Она была сильна духом, но слаба телом, ходила
с трудом и могла заблудиться на улице. У Кларисы не было аппетита и она
питалась только цветами и медом. По мере прорастания крыльев, ее дух все
больше отдалялся от тела, но приготовления к визиту папы вернули женщине
интерес к земным делам. Она отказалась смотреть церемонию по телевизору,
потому что не доверяла этому аппарату. Старушка была уверена в том, что
даже космонавт, шагающий по лунной поверхности ни что иное как утка, сфабрикованная
в Голливуде. Также она не верила в эти истории, где герои любили друг друга
или умирали от измены, а через неделю эти же люди появлялись снова и переживали
другие судьбы. Клариса хотела видеть Понтифика собственными глазами, а
то вдруг по телевизору покажут актера, похожего на папу, так что мне пришлось
пойти с ней, чтобы женщина смогла поприветствовать святого отца, когда
он будет проезжать по городу. Протолкавшись два часа в толпе верующих и
торговцев свечами, майками, расписными сувенирами и пластиковыми фигурками
святых, мы, наконец, увидели Святого Отца, который ехал в стеклянном ящике,
прекрасный, как белый дельфин в аквариуме. Клариса упала на колени и ее
чуть не растоптали фанатики и охрана. И именно в этот момент, когда до
папы было рукой подать, из боковой улицы появилась колонна переодетых монашками
мужчин с размалеванными лицами и размахивающих плакатами с требованием
разрешить аборт, развод и содомию, и чтобы женщины могли стать священниками.
Клариса дрожащей рукой полезла в сумочку, достала очки и водрузила на нос,
чтобы убедиться, что это не галлюцинация.
— Пойдем, дочка. Я увидела более, чем достаточно, — сказала она побледнев.
Она была настолько подавлена, что я предложила ей купить волос папы,
чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, но Клариса отказалась, потому что
не была уверена в подлинности реликвии. Одна газета социалистического толка
подсчитала, что в продаже имеется столько сувениров с волосами Понтифика,
что ими можно было бы набить пару матрасов.
— Я слишком стара и уже не понимаю, что происходит в этом мире, дочка.
Пойдем лучше домой.
Клариса вернулась совершенно изможденной, в голове у нее все еще стоял
звон от колоколов и приветственные вопли толпы. Я отправилась на кухню,
чтобы приготовить суп для судьи и ромашковый отвар для Кларисы, чтобы она
немножко успокоилась. Между тем женщина, расставила еду на подносе и с
очень печальным выражением лица понесла своему мужу обед в последний раз.
Она поставила поднос перед закрытой дверью и постучала впервые за сорок
лет.
— Сколько можно говорить, чтобы мне не мешали? — заворчал судья.
— Извини, дорогой, я просто хотела предупредить, что скоро умру.
— Когда именно?
— В пятницу.
— Хорошо, — Дверь так и не открылась.
Клариса позвала сыновей, чтобы сообщить им о своей скорой кончине и
улеглась в кровать. Она жила в большой и темной комнате, заставленной тяжелой
резной мебелью из красного дерева, которая успела развалиться прежде, чем
стать антикварной ценностью. На комоде у нее стояла стеклянная урна с восковым
младенцем Христом, который был так похож на настоящего ребенка, что казалось
его только что искупали.
— Я хочу, чтобы ты забрала себе младенца и берегла его, Эва.
— И не думайте о смерти, не пугайте меня.
— Держи его в тени, иначе на солнце он растает. Ему уже почти сто лет
и он еще столько же продержится, если беречь его от жары.
Я поправила ее волосы, похожие на сладкую вату, украсила прическу лентой,
и села рядышком, чтобы быть с Клариссой в этот сложный момент, хоть я и
не очень понимала, что происходит, потому что женщина не вызывала ни жалости
ни тревоги. Создавалось впечатление, что она не на пороге смерти, а просто
простудилась.
— Мне, наверное, надо исповедоваться, как ты считаешь, дочка?
— Но какие у вас могут быть грехи?
— Жизнь, слава богу, длинная и возможностей согрешить больше чем достаточно.
— Вы отправитесь прямо на небо, если, конечно, оно существует.
— Конечно существует, но я не совсем уверена, что меня туда пустят.
Там у них строго, — пробормотала Клариса. А немного погодя добавила: —
Вспоминая мои ошибки, вижу, что есть одна довольно серьезная...
Меня прошиб холодный пот. Я испугалась что, эта старушка с золотым
нимбом заявит, что она специально избавилась от неполноценных детей, чтобы
помочь свершиться божественному правосудию. Или что она не верит в Бога
и занялась добрыми делами только потому что ей выпала такая участь, чтобы
скомпенсировать зло, причиненное другими. По большому счету это зло не
так важно, потому что все мы не что иное как часть единого нескончаемого
процесса. Но признания Кларисы оказались не столь драматичны. Она отвернулась
к окну и призналась, покраснев, что отказывалась выполнять свой супружеский
долг.
— Что это значит? — не поняла я.
— Ну... Это когда отказываются выполнять плотские желания супруга.
Понятно?
— Нет.
— Если жена не подпускает к себе мужа, и ему приходится искать утешения
с другой женщиной, то супруга за это несет моральную ответственность.
— А, понятно. Судья прелюбодействует, а грех на вас.
— Нет, наверное, на обоих. Надо проконсультироваться со знающими людьми.
— А муж несет такую же ответственность?
— В каком смысле?
— Ну если бы у вас был другой мужчина, тогда и ваш муж тоже был бы
виноват?
— Да как ты могла подумать такое, дочка! — возмутилась Клариса.
— Не волнуйтесь, если вашим самым тяжким грехом было уворачиваться
от судьи, я уверена, что Господь только посмеется над этим.
— Что-то я сомневаюсь, что у Всевышнего хватит чувства юмора на такие
вещи.
— Сомневаться в совершенстве Создателя — это и есть тяжкий грех, Клариса.
Она выглядела такой бодрой, что трудно было представить себе ее скорую
кончину. Но я думаю, что святые, в отличие от простых смертных, умеют умирать
без страха, в здравом уме и ясной памяти. Клариса пользовалась таким уважением,
что многие уверяли, что видели вокруг ее головы светящийся круг и слышали
небесную музыку при ее появлении. Именно поэтому я не удивилась, когда,
помогая ей переодеть рубашку, увидела на спине два воспаленных узелка,
как будто это проклевывались ангельские крылышки.
Слухи о том, что Клариса умирает, распространились молниеносно. Мне
и ее сыновьям пришлось принимать нескончаемый поток людей, которые хотели
попросить Кларису, чтобы она там на небе замолвила за них словечко или
просто попрощаться. Многие надеялись, что в последний момент произойдет
какое-нибудь важное чудо. Вдруг, например, затхлая вонь бутылок в соседней
комнате превратится в аромат камелий или вдруг тело Кларисы засверкает
искрами утешения. Среди посетителей был один ее друг, тот самый домушник,
который так и не изменил курс жизни и превратился в настоящего профессионала.
Он сел у кровати умирающей и без тени раскаяния принялся рассказывать о
своих похождениях
— У меня все очень хорошо, сеньора. Я теперь занимаюсь только домами
из высшего класса. Я граблю богатых, а это не грех. Мне ни разу не пришлось
прибегать к насилию, потому что я работаю чисто, как джентльмен, — рассказал
он, не скрывая гордости.
— Да, сынок, много же мне придется молиться за тебя.
— Молитесь, дорогая, мне это не повредит.
А еще пришла сокрушенная Сеньора, чтобы попрощаться со своей дорогой
подругой. Она принесла венок и сладости для поминок. Моя бывшая хозяйка
меня не узнала, а мне вот не составило труда опознать ее, потому что та
не очень изменилась. Сеньора выглядела довольно хорошо, несмотря на полноту,
парик и экстравагантные пластмассовые туфли с золотыми звездами. В отличие
от вора, Сеньора пришла, чтобы доложить, что слова, когда-то сказанные
Клариссой, упали на плодородную почву, и сейчас она уже добропорядочная
христианка.
— И скажите об этом святому Петру, пусть он меня вычеркнет из черного
списка. — попросила женщина.
— Представляю, как все эти добрые люди будут разочарованы, если я,
вместо того, чтобы отправиться на небо, окажусь в аду на сковородке...—
сказала умирающая, когда я, наконец, смогла запереть дверь, чтобы дать
ей немного отдохнуть.
— Если это и произойдет там наверху, здесь об этом никто не узнает.
— Да уж надеюсь.
С самого рассвета пятницы на улице собралась толпа и сыновья Клариссы
с огромным трудом сдерживали натиск верующих, желающих получить какую-нибудь
реликвию, будь то кусок обоев или то немногое, что было у святой из одежды.
Клариса просто таяла на глазах и только сейчас она, похоже, стала принимать
собственную смерть всерьез. Около 10 утра у дома остановился синий автомобиль
с правительственными номерами. Из задней двери с помощью шофера вышел пожилой
мужчина, которого все присутствующие сразу же узнали. Это был дон Диего
Сьенфуэгос, который несколько десятков лет посвятил общественной деятельности
и стал национальным героем. Сыновья Кларисы вышли навстречу и поддерживали
его под руки, пока он с трудом поднимался на второй этаж. Увидев его на
пороге, Клариса оживилась, ее щеки разрумянились, а глаза заблестели.
— Пожалуйста, выведи всех из комнаты, нам нужно остаться одним, — шепнула
мне Клариса.
Двадцать минут спустя отворилась дверь и дон Диего Сьенфуэгос вышел,
еле передвигая ноги, со слезами на глазах и с дрожащими коленями, но зато
улыбаясь. Братья, ожидавшие его в коридоре, снова подхватили его под руки,
чтобы помочь, и тогда, увидев их вместе, я убедилась в том, о чем догадывалась
раньше. У всех троих были одинаковые манеры и профиль, та же неторопливость
и уверенность, умные глаза и сильные руки.
Я подождала, пока они спустятся с лестницы и вернулась к своей подруге.
Я подошла, чтобы поправить подушки и увидела, что она, как и посетитель,
улыбается сквозь слезы.
— Это дон Диего ваш самым тяжкий грех, правда?
— Это не грех, дочка. Я просто должна была помочь Создателю сбалансировать
весы судьбы. И видишь, как хорошо все получилось: на двоих недоразвитых
у меня родились еще два сына, чтобы о них заботиться.
Клариса безмятежно умерла той же ночью.
— От рака, — заявил врач, увидев припухлости крыльев.
— От святости! — провозгласили верующие, собравшиеся на улице со свечами
и цветами.
— От удивлениия, — говорю я, потому что я была с ней, когда приехал
папа.