Speaking In Tongues
Лавка Языков

Татьяна Зима

Так живу...


* * *



Ты проходишь мимо --
вслед летят проклятья,
а меня несет,
да в твои объятья,
да к твоим ногам
припаду, как волос,
не молюсь богам --
надорвала голос.
И всенощно жечь
свечечку пытаюсь,
бестолкова речь,
да и поздно каюсь.
Так прими скорей,
пока дремлют люди --
голову мою
на разбитом блюде.




* * *



Красные лапки гусей
сочетаются с осенью, можно
даже подумать о ней,
конечно абстрактно,
просто иначе нельзя,
и почти невозможно
что-то сказать,
чтобы глупость не брякнуть.
И для этого лучше
просто не быть идиотом,
можно не быть вообще,
или быть -- очень даже,
чтоб от мысли вспотеть,
как от работы
или так промолчать,
как другие не скажут.
Можно все позабыть:
сочетанья, оттенки и краски --
и очнуться в момент
возвращения слов опоздавших,
чтобы хлынули горлом,
и слышались хлипы и лязги,
перекрывшие вой
уезжающих и провожавших.


* * *



Все, что подспудно в жестокостях осени,
в скрюченных листьях -- ненужность отчетлива,
в гулких жилищах, давно позаброшенных
ржавая музыка петель -- уродлива.


В сумерках осень бросается листьями,
ветер с дождем развезет все дороги, и
что остается ночами мне мглистыми,
как не пожертвовать теми немногими,


что пониманью -- уже недоступные,
в мимо ушедшие -- все преходящее --
мне остаются лишь страсти преступные,
как осязаемость настоящего.




* * *



Наступает осень, с опаской
посмотрю в глаза ее волчьи,
если их не залепит краской,
не дадут умереть ночью
траектории зла и печали --
как скрещенные руки на теле
и чего мы другим накликали,
тем в итоге и заболели.
Значит мы обреченные ею
отличать все оттенки, и мысли
к нам другие придти не сумеют,
пока эти еще не догрызли,
пока плата к нулю не сведется
или к пуле когда-нибудь ночью --
напевать нам вовеки придется
безголосую песенку волчью.




* * *



Кратер глаз твоих никак не миновать,
вхожу сомнамбулой в ноябрьскую воду
твоих зрачков, и в длинных коридорах
безумия, там будут целовать
меня рептилии Иеронима, гады,
с пустыми, изумрудными глазами.
О, не обижу их презреньем человечьим,
ту грань я миновала не заметив,
охваченная ужасом пространства
в котором задохнуться даже нечем.
И как в себе могу соединить я
умершее с еще не нарожденным,
с отчаяньем приговоренной к жизни --
я отдаюсь всевластию наитий
и, подходя к концу, почувствую начало.




* * *



Декабря все рецепты просрочены,
окна наглухо заколочены,
траектория одиночества
вырисовывает петлю.


От тоски продолжая корчиться,
я все думаю про пророчество,
что когда-нибудь это кончится --
может быть к февралю.


И один к одному -- все сходится,
все сильнее погода портится,
так метет, что уже и не хочется
знать, зачем я тебя люблю.




* * *



Надоело ненастье --
все метет и метет,
как разносчик несчастья
снег идет и идет.
Возмущая прохожих
слышишь, маты и смех --
он идет непохожий
как-то сразу на всех.
Разлучая в пространстве
и сличая на слух,
в белоснежном убранстве
он вдруг выхватит двух
заблудившихся в мире
в трех шагах от любви --
но они говорили
про тоску на крови --
откровенности ради
или глупости для --
только ты, Бога ради
не уйди от меня,
только ты и спасаешь
в этой чертовой мгле
тем, что все понимаешь,
тем, что есть на земле.




* * *



...и пресытившись красками
осень взглядом меня просквозит,
меж жестокими ласками
шестипалой рукой пригрозит.
Как урок одиночества,
смерти легкий укол
от которого хочется
с теми быть, кто ушел.
И чтоб душу пропащую
целовал листопад --
притворяюсь я спящею,
говорю невпопад.
Разрываясь на частности,
вообще -- меня нет,
удивляюсь причастности
мне отпущенных лет,
удивляюсь ненужности,
как изгой бытия,
что бежать по окружности --
продолжает земля,
что слова покаянные
как и прежде -- просты,
будто гости незваные
за столом пустоты.




* * *



Рисуй свою осень --
дворы, переулки,
стволы, черноту их,
забор, закоулки --
рисуй как запомнишь,


как видишь и слышишь,
рисуй как смеешься,
как плачешь и дышишь.


Рисуй как дожди
уходящие косо,
ногами, руками,
кончиком носа,
сломанным ногтем,
упавшей ресницей,
волосом, локтем,
пойманной птицей.


Рисуй свою осень
дрожащей губою,
искусанным ртом
и беззвучной слезою,
рисуй все оттенки,
тени и блики,
злыми штрихами
вычерти крики
птиц, что остались
вместе с тобою
встретить погибель
этой зимою.


Так что рисуй,
пока все еще живы,
пока еще краски
божественно лживы,
пока ты красива
и можешь смеяться
так же как плакать,
любить, удивляться.


* * *



Возвращайся
в дом из красного кирпича --
без тебя изменились предметы,
не сбываются больше приметы,
да и птицы молчат.
Возвращайся,
хоть крышу еще не чинили,
и обои трещат, как в камине дрова --
по тебе так скучают слова,
что тебя пережили.
Возвращайся,
у друга взаймы
попрошу, заложив свое горе,
хотя я и должна ему море
с прошлогодней зимы.
Возвращайся,
как памятью жил
возвращается кровь к опустевшему сердцу,
так и ты, как последнее средство
возвратиться ко мне поспеши.




* * *



Я тебя уведу
в осень темную-темную,
где ослеп листопад
и дыханье стесненное.
Я тебя заверну
в шелестящий восторг изумления,
в тайный шорох строфы
нерожденного стихотворения,
где зашторен дождем
воздух медленно движется к вечеру,
и развязан язык,
и сказать больше нечего.




* * *



Осень, ты меня не тешь,
дай мне нож или петлю,
осень, ты меня отрежь
и зашей в свое люблю.
Или вырежи меня,
нацепи на грудь, как брошь,
острой бритвой бытия
свои жертвы подытожь.
Или что-нибудь соври,
зачерпнув со дна щедрот
чрева времени, сорви,
надкуси запретный плод.
Своей ржавою иглой
сердце мне легко проткни,
и глаза засыпь золой,
и уста мне залепи,
чтобы от потешных слов
до похабных не дойти,
сделай паузу из снов.
Выдержи. И отпусти.


* * *



Вот зима и пришла,
мы конечно ее не узнали,
посмотрели сквозь слезы на снег,
и тут же забыли,
мы, как вечные сфинксы,
быть мертвыми адски устали,
нас никто не любил,
и мы той же монетой платили.
Нас никто не поднимет,
целуя со смертного ложа,
мы ненужные, лишние, одинокие дети,
и рыданьем своим
мы лишь воздуха влажность умножим,
а когда мы уйдем,
то никто не заметит.
К нам никто не нагнется
шепнуть тихо сказку на ухо --
мы дурное знаменье
и щемящее душу уродство,
как лишенные зренья,
живем напряженностью слуха
и находим с божественным
сатанинское сходство.
Мы не радуем глаз
и лицо закрываем руками,
и живем на земле,
нарушая закон тяготенья,
наши дни сочтены --
мы сухими посмотрим глазами,
на летящие хлопья,
как на первое в жизни движенье.




* * *



Такая осень -- пиши пропало,
бежит борзая сливаясь с нею,
мешая краски как попало,
так веселее.
И, заподозрив зелень в охре,
я все пойму по взглядам в спину,
смотри, мои глаза просохли
наполовину.
Так око зреньем не насытится,
так не бывает небо пусто,
и нужно умереть, чтоб свидеться,
и это грустно.




* * *



Уходила бугорками да пригорками,
в осень темную, сырую, с отговорками.


Шевеля губами словно глыбами,
я на дне морском лежала между рыбами.


И была я слов охапкою просроченных,
фраз корявых, полускрюченных и скорченных,


твердым знаком я висела вверх тормашками,
и оборванной была гадальною ромашкою.


И вилами на воде так написана,
что не вырубить ни топором, ни кулисами


не задернуть, не зашиться иголками
в осень темную, холстину прогорклую.




* * *



А.Ильичеву

Царскосельское, низкое, серое небо,
надо мною нависло, нет сил от него увернуться,
все вокруг изменилось и стало настолько нелепым,
что боюсь чего-либо коснуться.
И фрагменты свинцового неба, от молнии вспыхнув,
осветят кору старого дуба, пруд и орешник --
буду долго молчать, пока губы от строф не отвыкнут,
обретая и смысл и образ свой прежний.
И пространством стиха наполняются легкие, сразу
вспоминается осень, прогулки, вечерние тени,
и в дожде увязая плывет недосказанной фраза,
задевая словами поникшие стебли растений.




* * *



Так живу,
хлеб жую, да водой запиваю,
с петухами с утра
я собачью жизнь начинаю,
обсосу рыбий хвост
под сводку последних известий,
кроме мухи в стакане
ничего не найду интересней.
Каждый день удивляюсь
почему рассветает с востока,
и желаю узнать
отчего на земле одиноко.
Отчего это мне,
по наследству ль такая кривая,
или в детстве меня
может сглазила ведьма какая?
Отчего б это мне
птицей вдруг по утру не проснуться,
и поглубже вздохнув,
улететь и уже не вернуться.
Отчего ж это я
как обрывок веревки болтаюсь,
безразличной земле
на коленях в любви объясняюсь?
В честь чего это мне
от детского свиста до марша,
поцелуй к поцелую
становиться страшнее и старше.
Каждый день просыпаться
и глаза открывать для чего-то,
может просто смотреть,
может видеть кого-то.




* * *



Продирайся ко мне,
а сквозь чащу осин, так стремглав пробегись.
Только слезно прошу --
ты меня не кляни, и сама не клянись.
В возвращении есть
плесневелый налет пустоты,
что была до тебя или вместо тебя,
но уж точно не ты.
И у времени мы на крючке,
словно рыба с разинутым ртом.
Как живем, второпях не поймем,
оставляя всю жизнь на потом.
И решившись красиво уплыть,
вдруг лягушачьим брассом плывешь,
а потом, по ночам,
и сама ты не спишь и другим не даешь.
Ты другая, не та,
что нужна мне была на костре,
что была всех нужнее на дыбе,
под ножом и в петле.
И прощаясь с тобой
каждой клеткою, кровью, слезой --
да простит меня Бог
за такое прощанье с тобой.
И дела мои плохи
(мне кто-то сказал, как ножом отрубил),
только ты не люби меня так,
как никто никого
никогда не любил.




* * *



Н.Петрулевич


Дождь штрихами мне вычертил
зверя узкую морду.
Не впадай, дорогая, в отчаянье,
ничего не изменится к лучшему,
как всегда, от худшего к более худшему.
А я сдержу свое обещание:
я не спущу с цепи не единого слова,
я надену намордники на все буквы --
посмотри, на чем воздух здесь держится --
ты и ругательств таких-то не знаешь,
сделай вид, что все понимаешь --
было б чем тешиться.
Лишь бы не плакалось, лишь бы
не подражать трубному тембру ветра,
было бы чем дорожить, чтобы вешаться,
слышишь, как падают книги и их персонажи --
это и есть та прививка, вакцина бессмертия и, даже
не надо колоться от бешенства.
Это и есть, дорогая, та трапеза,
где текло по усам, да в рот не попало,
где мазнуло, по губам, да не наше --
суть вещей в их отсутствии, как ни странно,
вот и дождь закончился, слишком рано
для заплаканных глаз и пейзажа.




* * *



А.Стешенко
В.Григоренко

Веди, веди меня Вергилий,
в ту темноту обуглившихся линий,
из недр разума, где мозг, как натюрморт,
так вывихнут и распростерт
штрихом, как мускулом офорта, --
что за троих пульсирует аорта.
Веди же вглубь, в бездонность перспективы,
туда, где на порезы и порывы
рассыпан образ по подобью своему,
где можно вечно плакать одному,
и тем, кому не хватит крови и чернил,
и тем, кто за них жизнью заплатил.
И что там дальше, после запятой?
живем и носим ад с собой,
не выделяя слов, не ставя скобок,
и в одиночестве умрем, живя бок о бок.
Постскриптум тем, над кеми ангелы летают,
тем, кто язык их понимает.




* * *



Вот и дожили до весны, что ж,
все как полагается -- снег
тает на глазах, в дождь
превращаясь по утрам, где
держит небо арматура ветвей.
Здравствуйте, кто дожил, кто
увязал в календарной листве,
как тире между от и до.
Просто кончилась зима. Пусть.
Я не то чтоб никому -- нет,
говорила, что весной грусть
не какой-то там великий секрет.
И какой, скажи, интерес --
день кончается ерундой -- чай
то ли с сахаром, то ли без,
и упавшей бретелькой с плеча.