Губы, прелестные под помадой, артикулируют с чёткостью: «Hi! My name
is N.»
— Привет! Меня зовут Энн.
— Рич, — без особенного энтузиазма представляется скучавший
до того в одиночку за своим столиком дядька. Хотя с чего она вздумала,
что «скучал»? Сидел, пил виски, смотрел шоу... Но и апатия при виде девушки
у него напускная: взгляд, которым он смерил Энн с головы до ноооог — явно
жадный.
Не дожидаясь приглашения, она садится напротив и спрашивает:
— Закажешь мне коктейль?
Острые черты лица Рича, склонные к ироничному выражению сами по себе,
независимо от настроения их носителя, насупились:
— Прежде, чем я что-либо тебе заказываю — один вопрос. — Пауза,
рассчитанная на ответное «Да-да, какой же?», на отхлёбывание виски, на
пристальный взгляд в красивое Эннино лицо. — Будешь ли ты со мною спать?
Энн отвечает что-то и улыбается — слишком ослепительно, чтобы разбираться
в значениях. Завязывается беседа, не прерывая которой Рич подзывает жестом
официанта:
Коктейль «Фламинго» для дамы.
Звучит музыка сороковых годов. Все одеты по моде сороковых годов.
Неудивительно — идут сороковые годы.
* * *
Продюсер недоумевает:
— Если уж вам приспичило делать немое кино, то почему не перенести
действие в двадцатые годы? В сороковых о нём уже и думать забыли!
Сценарист пожимает плечами.
Картина 2
ТЕМ ЖЕ ВЕЧЕРОМ
Гостиничный номер. Дверь в ванную оставлена открытой и — очень зря.
Будничный белый кафель и облицованное им водопроводство грубо прорывают
ощущение роскоши и уюта, старательно творимые «вкусной» (то есть никак
не безвкусной) обстановкой. Это похоже на взгляд за кулисы сквозь богатые
оперные декорации. Ещё такие картины иногда рождают у Энн мысли о преображении
Будды: тут, в Вегасе, бывают забавные парни, и один ей рассказывал... Энни
эту историю представляет, конечно, в современной обстановке: Будда, обедая
в стильном ресторане, случайно оказался на кухне, где в вони и в паре носились,
как угорелые, те самые официанты и сервировались те самые блюда, что так
торжественно и так гармонично вписывались в почти неземную обстановку залы.
Или увидел ее саму с подружками после репетиции — взмыленных, взлохмаченных,
ненакосмеченных: Энни, вообще-то, не проститутка, она — танцовщица варьете.
* * *
— Как вы собираетесь всё это переносить на экран?
Ответ сценариста — долгий и энергичный. Едва ли переводчица вполне
адекватно передаёт его продюсеру, говоря умиротворяющим тоном:
— Автор хотел лишь доходчивей объяснить свой замысел художнику-декоратору.
* * *
Сейчас девушка, выйдя из душа, сидит на краю кровати и лишний раз расчёсывает
волосы, пока Рич у зеркала возится с непослушным зажимом на воротнике.
— Рич, — спрашивает она, — а чему ты учился в этом Калтехе?
— Физике.
— О, я страшно люблю физику! — Рич саркастически ухмыляется.
Зажим он уже победил и теперь перешёл на пуговицы. — Особенно мне интересно
всё то, — Энн поднимается с кровати и направляется к мужчине, —
что связано с технологией производства плутония.
Рич застыл. Застыла рука, перепархивавшая как раз со второй пуговицы
на третью; застыли складки на лице на полпути от одной презрительной гримасы
к другой; застыли зрачки, которые не застывают никогда.
Энн обнимает его сзади и шепчет нежно и страстно малоподходящие к интонации
слова:
— За письменные рассказы на эту тему я готова платить.
Рич всё ещё в шоке. Секунду. Две. Три. Потом вдруг разражается диким
хохотом и, оборачиваясь к Энн, сгребает в объятья и принимается целовать.
— Ненормальная реакция на вербовку, — бормочет та обиженно.
— Ну-с, и чьи же мы шпионы? — спрашивает потенциальный изменник
с таким выражением лица, как будто беседует с трёхлетним ребёнком. Энн
отстраняется — всё-таки ей хотелось бы, чтобы он был посерьёзнее, и дословно
повторяет то, что говорил ей Боб:
— Какая разница? Я ведь солгу, а проверить ты не сможешь.
* * *
— Кто такой этот Боб?
— Ах, оставь, пожалуйста! У нас с ним ничего не было: пару раз мы
вместе спали...
— Постой-постой: ЧЕГО же у вас тогда с ним не было?
— Ну, что ты придираешься к словам? Просто так всегда говорят: «У
нас с ним ничего не было».
Разумеется, этот диалог слишком длинен, чтобы попасть в немой фильм.
Да и произойдёт он лишь позже...
Картина 3
НЕСКОЛЬКИМИ ДНЯМИ РАНЕЕ
Убедившись, что Боб спит, Энни тихонько встаёт с постели.
Этот Боб познакомился с нею не в ее варьете и повёл в свой номер незнакомой
гостиницы. Так что девушка сочла вполне безопасным,
пока клиент храпит,
покопаться у него в карманах.
Кошелёк, провалившийся за подкладку пиджака, долго сопротивляется,
а когда, наконец, сдается и позволяет себя выудить, то оказывается злостно
пуст. Две двадцатипятицентовые монетки выкатываются из перевёрнутого бумажника,
и пока они замедленно приближаются к полу, Энн успевает перевести полный
ужаса взгляд с летящих квотеров на спящего Боба и обратно. Но монеты приземляются
на ковровую дорожку, не звякнув, и голова на подушке, похожая на бильярдный
шар не только лысиной, но и отсутствием каких-либо собственных черт лица,
осталась неподвижной. Из другого отделения портмане Энни извлекает фотографию
какого-то мужика и неподписанный чек на 500$ на имя Ann-Mary Hopestone.
Энн медленно проводит лакированным ногтем вдоль имени (похоже, она
читает по слогам) и сводит брови, усиленно стараясь думать.
— Боб! — наконец восклицает она, не заботясь о том,чтобы спрятать
кошелёк на место. — Это же МОЁ ИМЯ!
Боб садится на кровати совершенно бодрый — похоже, он и не спал вовсе,
— и заливается смехом добродушного толстяка. Однако Боб не толст, не смешлив
и не добродушен, так что зрелище выходит неестественное и неприятное.
— Всё вышло ещё веселее, чем я планировал!
Энн сбита с толку окончательно. Не зная и не понимая, что спрашивать
или делать дальше, она протягивает Бобу фотографию:
— А это кто? Ты что, педик?
— Это, — Боб подносит поближе к глазам Энн карточку Рича, устаревшую
лет на десять: чёрные кудри, острые «птичьи» черты: — Профессор-физик
Ричард Фрайерман. Твоё задание...
Боб объясняет что-то Энни, то потрясая перед её лицом (что за манера!)
чеком на её имя, который затем прячет назад в кошелёк, то перечислительно
отгибая пальцы, то потирая большой об указательный, как бы считая банкноты,
то символически вцепляясь самому себе в горло. Энн глядит на него завороженно,
кивая время от времени, как бы в знак согласия и понимания. То, что оба
собеседника — в чём мать родила, не придаёт сцене пикантности: разговор
слишком поглотил их, чтобы кто-нибудь — сами они или зритель — обращал
внимание на подобные мелочи.
Когда Боб заканчивает свои объяснения, Энн решается наконец спросить:
— Ты — шпион?
Боб опять начинает хохотать. Пожалуй, более искренне, чем в первый
раз, но не более приятно.
— А чей?
Резидент разводит руками. Говорит он с акцентом, и жаль, что мы его
не слышим: зритель давно бы уже догадался, чей Боб агент. Но коль скоро
Энн так слаба в чужестранных произношениях...
— Какая разница? Я ведь солгу...
Картина 4
— ...а проверить ты не сможешь, — повторяет Энни те же слова
Ричу. Он продолжает улыбаться и вдруг
РАЗГОВОР ИМЕЛ ПРОДОЛЖЕНИЕ
хватает ее за горло и валит на кровать, крича:
— НА КОГО ТЫ РАБОТАЕШЬ?!
— А ну, руки!.. — Энн приыкла к грубому обращению явно больше
Рича, и отлетел он в угол, похоже, в первую очередь оттого, что поразился
моментальному преображению Энни. Но сию же секунду девушка опять становится
милой и кроткой: — Не бойся, не на немцев. Имбы я сама служить
не стала: немцы убили моего брата.
В этих словах есть доля истины: какая разведка платит ей через Боба,
Энн, конечно, не знает, но брат у нее действительно был. Именно он растлил
её в четырнадцатилетнем возрасте или по крайней мере думал, что растлил,
не зная о подвигах своего дружка Тома. Сам-то Фред, здоровый детина на
три года её старше, боялся и стеснялся всех девушек, кроме своей сестры,
знакомой и привычной, как домашний скот.
Когда Америка вступила в Мировую Войну, он попросился добровольцем
на фронт и очень может быть, что в самом деле погиб. Во всяком случае,
мать пару недель назад звонила Энн (из другого штата! Без причины совершенно
особенной этого бы не произошло). Слышно было плохо, не то, что интонации
не разобрать, слова-то с трудом: «Пришло письмо. Это о Фредди.» О Фредди?
От Фредди? Но тут связь прервалась. Дожидаться, что мать перезвонит, Энн
не стала — ей пора было бежать в варьете; сама потом тоже, разумеется,
не перезванивала — с какой стати? Но сейчас брат-фронтовик припомнился
ей кстати. На секунду она даже искренне взгрустнула о нём и попыталась
вызвать в памяти картинку попривлекательней. Таковых не нашлось: в детстве
бил, в отрочестве насиловал — что вспоминать?
* * *
— Да Вы что, издеваетесь?! — треснул ладонью по столу режиссер так,
что переводчица вздрогнула. — Только воспоминаний детства ее нам тут еще
не хватает! Какого чёрта делает всё это в сценарии?
— Но Вы же сторонник системы Станиславского? — невозмутимо возражает
сценарист на своём языке жестов. На сей раз сурдопереводчица озвучивает
его вопрос дословно.
* * *
Рич смотрит на девушку почти покровительственно и вопрошает:
— А если я сейчас позвоню в ФБР?
Лицо Энн становится таким же, как при чтении чека у Боба: подобной
возможности ей раньше просто не приходило в голову. Но неотразимый контраргумент
находится быстро:
— Здесь нет телефона.
Лишь вслед за этим Энн вспоминает то, что говорил Боб и начинает повторять,
в точности копируя его жесты: перечислительно отгибать пальцы, потирать
большим об указательный, как бы считая банкноты...
Рич усердно кивает, медленно приближаясь к Энн. Он уже принял решение:
конечно — в ФБР. Но сперва всё-таки сделать то, ради чего он и поднялся
с ней в номер.
— И кроме всего этого, — лицо Энн озаряется небесной улыбкой,
— в твой виски я подлила яд.
Рич пятится на несколько шагов.
— Противоядие получишь завтра в оплату за первое донесение.
Картина 9
Тот же номер. На кровати — накрытый простыней труп.
* * *
— Господин продюсер, вы несколько страниц перелистнули.
— Ах да, в самом деле, спасибо.
Картина 5
Вместо моральных переживаний героя — его долгая прогулка по дневному
Лас-Вегасу, не слишком привлекательному без вечерней иллюминации.
Хочет закурить, но отправляет сигарету обратно в пачку; заходит в бар,
заказывает рюмку, но оставляет ее нетронутой: кто знает, как всё это влияет
на сидящую в нем отраву? То и дело Рич нервно щупает свои бока, живот,
грудь — все те места, где может начать болеть, жечь или колоть, но пока,
вроде, всё тихо.
Картина 6
БОБ В ВОСТОРГЕ
— Ай да девка! Я в тебе не ошибся! Яд? Ха-ха-ха! Вот это выдумала!
И он поверил?! Ну, всё: теперь завтра он приносит первый отчёт,
и — плевать, что в нем — с этой секунды он — наш! Если пойдёт всё
так, как мы задумали, то ты... то я... Вот что: ещё одно задание тебе —
я уже убедился, что ты умница и справишься, как надо. Я собирался это сделать
позже, но раз ты так удачно всё придумала: вот «противоядие». Вколешь
ему... Ты ведь умеешь пользоваться шприцем? Ну, не велика премудрость.
В общем, вколешь. И после этого — смотри, вот здесь — нажмёшь кнопку. При
этом включится кинокамера (гляди, вот она спрятана, за вентиляционной решёткой).
Нам нужен на него компромат, и камера его нам заснимет... Нет, ампула
тут как раз очень даже «при чём»: в ампуле на самом деле — «наркотик
правды» — он всякому развязывает язык. Пусть на нашего красавца приятно
будет не только посмотреть, но и послушать... Обижаешь! Эта кинокамера
— новейшее слово техники. Вот микрофон. Так что записывается не только
вид, но и звук. Нет, деньги получишь, когда будешь отдавать то, что он
тебе притащит. Ну, давай... Ты же умница, да?
Картина 7
А В ЭТО ВРЕМЯ
Штирлиц сел на землю у дороги. Мартовская почва не прогрелась. «Хорьх»
моргает аварийной фарой.
В Лондоне рождается Джеймс Бонд.
В Вашингтоне Рузвельта хоронят вместе с инвалидною коляской.
Молодой американский лётчик (может, Фредди, может, и не Фредди. Ежели
не Фредди — даже лучше) ложкой ест яичный порошок. (Вероятно, редкостная
гадость.)
Сталин курит трубку.
Черчиль курит толстую гаванскую сигару.
Опытный боец Василий Тёркин на соседский зарится кисет. Вспоминает
он родную хату.
Пьёт сакэ микадо Хирохито.
Криг и Уотсон спорят с неохотой о науке.
Штирлиц встал с земли.
* * *
«Эта панорама, вводящая в исторический контекст эпохи, концептуально
принципиальна,» — сигналит руками безъязыкий сценарист. Однако продюсер
глядит в сценарий, переводчица глядит на продюсера — магических пассов
сочинителя никто не замечает.
Картина 8
Рич сидит в углу кровати и сосредоточенно старается попасть себе в
вену иглой. Энн разглядывает принесённый им отчёт — какие-то схемы и графики,
которые она крутит в руках, силясь угадать, где верх, где низ и, наскучившись
этим занятием, небрежно бросает листки на столик под зеркалом. Видя, что
Рич наконец опустошил шприц, нажимает незаметно указанную ей Бобом кнопку
и говорит физику что-то весьма игриво. Он отвечает ей вполне в том же тоне,
делает шаг к девушке... И вдруг хмурится.
Очертания Энн расплываются и опять конденсируются ввиде некого рукокрылого
чудища, затем — пушистой паучихи, затем — опять самой себя, ещё прелестней
и соблазнительнее, чем на самом деле (если это возможно), затем... На пределе
возможностей кинематографа и психиатрии.
Как зверь накидывается Рич на никак этого не ожидающую Энни, принимается
бить ее и душить. Та пытается отбиваться, да куда там — безумие пробудило
в учёном небывалую силу.
Мысль, никогда не служившая Энн чересчур усердно, на сей раз, в совершенно
не располагающих к тому обстоятельствах, работает с невиданной чёткостью.
Всё становится ей ясно.
Продолжая сопротивляться, но — куда там! — Энн изо всех кричит вместо
бесполезного «Помогите!»:
— ЭТО БОБ! БОБ ИЗ «ПИНГВИНА»!! ОН — ШПИОН!!!
Рич не слышит. Но не до его отключившегося мозга и пытается докричаться
несчастная.
— БОБ ВЕЛЕЛ ВКОЛОТЬ ТЕБЕ ЭТУ НАРКОТУ!
План посмертной мести ее весьма скромен: обесполезить свою подставную
гибель. Стоит Бобу просмотреть эту пленку, и они увидят, что пускать ее
в ход нельзя. Но если вдруг не просмотрит, если вдруг пустит...
— ЭТО ДЕЛО ШПИОНА БО...
Страшный удар и — тьма.
Картина 9
Тот же номер. На кровати — накрытый труп. Рич сидит, облокотясь об
эту кровать, на полу, в изорванной одежде, всей позой напоминая брошенную
тряпичную куклу.
Боб нависает над жалкой фигуркой физика и с высоты своего роста сбрасывает
на голову тому тяжкие валуны слов, каждое из которых как будто вбивает
Рича всё глубже в пол:
— маньяк
— наркотики
— отягчающие обстоятельства
— пресса
— расследование
— сенсация
— труп
— убийство
— физик! Фрайерман!!!
— хцчшщъыь
— электрический стул
Присаживается на корточки и доверительно кладёт руку на плечо Ричу.
Рич едва реагирует. Зато лицо самого Боба перекашивает гримаса брезгливого
отвращения: это он ненароком задел локтем труп Энни. Но тут же справившись
с собой, резидент продолжает:
— Я могу помочь. В России нет Интерпола.
Рич поднимает голову и медленно поворачивает ее в сторону собеседника:
— Вы и Бандегорово — ТАК?
— Бандегорово — коммунист, — протестующий жест.
Рич резким движением поднимается и отступает на шаг от шпиона:
— Изыди!
Но Боб не исходит. Он только разводит руками:
— Полиции хватит улик. Это, — извлекая из тайника кинокамеру,
— только для прессы.
— Нет, Вы посмотрите! — восклицает Боб, хотя кому смотреть,
если в номере кроме них двоих разве что витает дух Энн. Но и тот потерял
уже интерес к развитию событий и никогда не узнает, удалась ли коварная
операция по затягиванью Фрайермана в Россию или тому предстоит судебный
процесс, а если так, сработает ли заложенная ею, Энни, под Боба мина.
Дух N. отлетает всё дальше, дальше, покидая временное своё пристанище,
туда, где он обязан предстать
Картина 10
по звонку будильника — в нескладном теле, ничем кроме возраста и пола
не напоминающем Энни. Эта дневная Адежда N. немного нелепа, но дух N. уже
привык к ней настолько, что без колебаний и капризов облачается в свою
Адежду.
И вот Nадежда — вся, целиком — уже выскакивает из кровати и первым
делом распахивает окно. Шумы Невского проспекта врываются в комнату. Но
не на экран. Пародируя, чтобы проснуться, физкультурные движения, Надя
чуть не переворачивает журнальный столик, и с него падают том фейнмановских
лекций, «Петербург» Белого и видеокассета «Pulp Fiction».
Пора спешить в институт: Надя — единственная девушка в группе ядерных
физиков Политеха; пусть не краса, но гордость института. Кому и в голову
может прийти дурацкая фантазия, что в предрассветный час она представляет
себя неотразимой безмозглой проституткой Лас-Вегаса.
* * *
— Безобразие! — гремит продюсер. — Это вообще не сценарий! Это чёрт
знает что! Я еще вас аванс вернуть заставлю! Вон!!!