Speaking In Tongues
Лавка Языков
ВСАДНИКИ ОСЕНИ
«Все разошлись.
На прощанье осталась
Оторопь жёлтой листвы за окном.»
«Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый...»
«Душа моя затосковала ночью.»
Арсений Тарковский
* * *
Под конские рёбра костела Экаба
Спешит моё сердце, скулящий изгой,
По улицам тесным, и осень за лапу
По улицам лета ведёт за собой.
В таком переулке, где дышит «когда-то» ,
Мой зверь гладкогласый, мы были с тобой
В закупорке паркой заплат и расплаты,
Но то, что случилось — растёт под стеной,
Такой неизбывной, в заплатах герани,
С прищуром бойниц, и слезами времён,
Но тонкое небо по каменной грани,
Чуть дрогнув, опять поведёт на подъём
Двойным лабиринтом, к причастию светом,
К причастию летом прозрачных людей,
И времени сгусток по плитам нагретым
Проскачет дорогу и сгинет с очей.
Мы удалью слов обовьём коновязи.
Вот каменный остов — владей и грызи,
А сердце свернётся при входе в согласье,
Звучащее вверх из дорожной грязи.
СВЕЧА ПЕРВАЯ
Осеннее окно — окно твоей печали,
Открыто в новый Дом, и музыка спешит
В мой перелётный дом сомнений одичавших,
Где каждый спит про то, о чём звезда молчит.
Печаль моя тесна под лепет листопада,
И Веспер на весах отмеривает ночь.
Осенняя звезда, усталая услада
Для тех, кто захотел забвенье превозмочь,
Чтоб стала им сестрой строка моей печали,
И станет нам женой возлюбленная ночь.
Шаги моей судьбы по осени скрижалям. . .
Кто с музыкой вошёл, того не гонят прочь.
* * *
Уходит осени свет — закон и старый секрет,
А мы уходим с тобой
Туда, где годы с плеча, но притаилась Свеча
И клонит голову вслед.
Пусть догорает Свеча, листая Книгу Начал —
Нам хрип и храп за углом,
Где ветер с гиком вождя по серым плитам дождя
Ведёт листву напролом.
Листва седлает коней, а мы — в погоне за ней,
И ветки рвут удила,
И эль осенних примет, твой романтический бред,
Польётся в глотки комет.
Хмельная удаль комет дождём прольётся в ответ,
Зальёт остатки тепла.
А ветер, шпильман в ночи, смычком по окнам стучит,
Дрожит испуганный Свет.
Дрожит и прячет лицо, когда остальное кольцо
У ветра осень берёт.
А мы уходим опять и нам легко умирать
Под скрип осенних ворот.
ОТБЛЕСК ПЕРВЫЙ
И в дом, где музыка не спит,
Вернётся без вестей
И божий дар, и белый день, и Вольфганг Амадей.
А я прощенья не ищу,
Но вновь, не зная нот,
Беру, слагая на бегу, торжественный аккорд.
И по трёхпалому листу
Гадаю на Судьбу.
И смех возьму, и грех возьму, и горнюю мольбу.
СВЕЧА ВТОРАЯ
Кто умирал хоть раз под пересвист сирени
И упадал, как лист, на перехлёст дорог,
Тому последний лёт ниспослан в искупленье,
И Бог не виноват, который не сберёг.
И миг очистит мир до мякоти суровой,
А нежности ручной торжественная спесь
Уже не для того, кто там случится Словом,
Тому, кто здесь не мог случиться тем, чем есть.
* * *
Детства низкое крыльцо,
Календарь для слова «помнишь» ,
Но заветное лицо вспыхнет клёном,
Если вспомнишь:
He is a man, he's just a Man.
Суета листвы спасённой
Затихает у колен.
Помолчим — и свет мой свят
От спокойного дыханья,
Дремлют чаши и опять
В равновесье мирозданье.
He is a man, he's just a Man —
Понимаю — погулять
Нас не пустит шёпот стен.
Он ещё заметит вас, не забудет,
Только тише.
Льётся свет проточных глаз
На листы из Книги рыжей.
He is a man, he's just a Man.
Просто Он сегодня спас
Память тех, кто мастью в тлен.
КНИГА ПРИ СВЕЧАХ
Эпиграф:
Ни при Каине, ни при Авеле, ни при келии
мудреца —
При дороге сосна поставлена нам от Господа,
от Отца.
Одинокая свечка теплится столько лет
уже, сколько зим —
Истекает большое сердце: нас так много,
а Он один.
Закладка:
Ну, что Вам не спится, дорожная птица?
Прозрачные ноты торопят восход,
А древняя Осень кружится и длится,
И брошено Время на лёт и нелёт.
И что дорожиться, бессонная птица?
У темы осенней — летальный исход,
И это не страшно, что может разбиться
Лишь тот, кому выпало слово « полёт ».
И с кем нам делиться, нездешняя птица —
Сиротством породы и сном непогод?
Лишь ветер в осенних пустотах гнездится
Да мокнут подмостки погод и невзгод.
«ИРЛАНДСКАЯ ЛОШАДЬ»
А. М.
Сегодня некогда. Сегодня будет ветер
С багряных пустошей, и обо всём на свете,
На этом, позабуду. У ворот
Трава по скулы. В дым копытом бьёт
Старинный друг. Я помню — возвращаться
Пора к себе, а время ассигнаций
Чудес костыльных, рабского сиротства
Оставить тем, кто поседел в юродстве.
Как пыльный плащ за дверью на гвозде.
Пора — здесь пахнет гарью, как везде,
Куда на зов являлась из тумана
В отечества сурдинок и дурмана
Застывших слов. От разрушенья башни
К порогам липла. Спутник мой всегдашний,
Скосив прощильный глаз для пониманья,
На вереск шёл до нового свиданья.
Забыв его и кем была когда,
Со вздохом я впадала в города
На зов того, кто ждал меня у входа,
Чтоб с ним делить очаг или свободу.
Но, как всегда, всё было невпопад,
И новый друг мой, спутник или брат
Устало доедал меня за то,
Что воду набирали в решето,
Не пестовала клады при свечах,
И долг и должность путала в речах,
Как лошадь фыркала на пыльные награды.
Когда ж мой день казался им шарадой,
Тогда я понимала — мне пора:
Закончилась настольная игра.
Ужель пора, ужель опять пора?
Гривастый друг маячит у двора.
Постой — я покачаюсь на пороге
Перед забытым призраком дороги.
* * *
Поедем ко мне на постой.
Я пса прихватила с собой
С такими чужими глазами,
А конь мой да станется твой,
Пока мы в ладу с небесами.
Он выкормыш древних пород,
Которых не помнит народ
Уже половину столетий,
И век его статен и горд,
Не тронут ни шпорой, ни плетью.
Решайся, и так он зачах,
Пока я слезила очаг.
Такого пивка наварила,
Что вряд ли и в будущих днях
Им выпить всё будет по силам.
И если решился, дружок,
На рвущий поводья прыжок,
То пса не оставь восклицаньем,
А ветра густой гребешок
Пройдётся по гриве прощанья
С теплом густопсовых дворов
И с пенкой от тучных коров.
Я строчкой баллады забытой
Откинусь, спиною прижмусь —
И грудь твоя будет прикрыта.
* * *
И есть земля. Там ветер сушит косы
Травы на меловых утёсах,
И небо тучное плывёт над головой,
И каждый час большие альбатросы
Сгоняют волнье стадо под прибой.
И те бегут без ропота и стона,
И обречённость им неведома —
Поклоны там некому и незачем слагать.
Запуталась звезда в небесной кроне.
Других не видно. Гонит Время вспять
По вереску безбрежному года.
Кипит в земле студёная вода —
То варят мёд последние из пиктов.
Я снова там, где я была всегда,
Как на глубинах рыбные реликты.
И хижина моя ещё стоит,
Сестра хранимых вами пирамид,
Но старшая. Её слагали руки,
Не высекая крови и обид
Племён последних у начала круга.
Ей было одиноко без меня,
Без воя пса и топота коня.
Лишь эльфы бойкие сходились у заката,
Как язычки болотного огня.
Порог дразнили. Дети — плутократы,
Известно всем, их маленький народ.
Но и они заждались — скоро год
Вселенной голенькой, и нам пора отметить
Наш общий праздник. Вересковый мёд
Поспел давно. И на одно столетье
Под сводом каменным отпущен нам покой.
Входи быстрей — ведь ты хотел за мной
По заунывной нежности промчаться.
Здесь всё про всех, и всё ж твоей судьбой
Никто всерьёз не будет заниматься.
А будет так: прийдёт в себя очаг,
И конь умчит по вереску стучать
В собачье сердце. И в просторной джиге
Пройдётся ветер с морем на плечах
Под скрипку вереска, по листьям старой Книги,
Одной единственной, зыбучей, как пески,
Зачитанной с руки и до руки.
Ну, что стоишь, садись читать со мною,
Вдыхай её — тогда на зов тоски
Легко вернёмся в город над рекою.
ВОТ КНИГА
Эпиграф:
Меня найдёт, и я найду глубокий смех
и говор,
Но этот лад и даль, и дол казались приговором.
Ко мне приходят — и вхожу в чужие оболочки,
Но этот хор и грай, и хлам отряхивают
строчки.
И все во мне, и я для всех — колдунья-прощелыга...
Живёт одна, живёт одним несписанная
Книга.
Закладка:
Затихаем. Твой дом засыпает
Мой, когда-то приютный и ковкий.
Зарастаем, как божий хрусталик
Зарастает осеннею плёнкой.
И дубовая сбитая шкура
Тихо плачет, взыскуя просвета.
Мы дождём утихаем под утро,
Словно память не помнит ответа
На виденье твоим домочадцам,
На раскаты дремучего слова:
Если руки постигнут пространство —
Лягу на руки тёплой подковкой.
И имеющий видит и слышит,
Как бесчинствует век-древоточец,
Как в пространстве раскатанном дышит
Зверь-мудрец, не забывший цветочниц.
«ОБРУЧЕНИЕ»
Засыпай моряк покуда ветер
В парусах попутных обсыхает
И рассвет признанья штормового
Алый рот в ладони ночи прячет
Засыпай чтоб руки позабыли
Тихий стон натянутых канатов
Чтоб на волю пущенные губы
Укоризну чаек позабыли
И луна мечты неосторожной
Поплывёт в ночи необъяснимой
Поплывёт врачуя миражами
Берега оставленного срезы
Берега оставленного срезы
И края невылитых признаний
Не стянуть рукой мечты железной
Даже если в сталь рука одета
И когда воинственная вера
Миражи пустые разбивает
Раны сердца лечат львиной кровью
Зов услышав львицы одинокой
И забъётся маленькое сердце
Обручи стальные разбивая
И захочет ласковых признаний
Под шатрами пальцев близоруких
Выше нет для воина награды
Ярче дани чем ночные кольца
Только тот кто помнит изумруды
Тот других каменьев не захочет
Тот других каменьев не захочет
Кто вернулся к проклятой отчизне
Даже если камни вместо хлеба
Там кладут в протянутую руку
Даже если ветреная слава
Ни единой двери не откроет
Не разбудит каменное эхо
Только славным суждено бесславье
И по кольцам города ночного
Поведёт ночная лихорадка
Словно сон без жалости и света
Лепит губы белых истуканов
Посмотри как каменные своды
Делают сутулыми пришельцев
Так что только шпага помогает
Развести опущенные руки
И упасть на липкие подмостки
Утонув в прощальных поцелуях
Только сердце берега не хочет
Целовать так королев Камоэнс
Целовать так королев Камоэнс
Воровать так эти поцелуи
Ты поэт и при дворе у Бога
Выше званья нету во вселенной
И губами полными прощенья
Прикоснись к усталому величью
Чтоб изгнанья день неумолимый
Новый зов твой завтра обозначил
А следы руки твоей творящей
Сбережёт бессонная гордыня
В час когда натянутое тело
Встречным ветром полнит непогода
А рабынь причудливые сказы
И рабов кровавое похмелье
Не страшны идущему к утёсу
Если ты с любовью обручился
Если к морю привело колечко
Никакой маяк тебе не нужен
Выплывешь в легенде запоздалой
Рукопись держа над головою
Февраль, 1986 г.
СВЕЧА ТРЕТЬЯ
Тень лета покидает дом
Ещё с надеждой воплотиться
Но стаей листьев разлетится
Столкнувшись с ветром за углом.
И тот же ветер прошлых бед
Поднимет руки — дирижёром
Деревья с лёту, так же, хором —
в пророчество возможных бед
Прошедшему — цена одна.
Солист забытый тонко плачет,
Что в хоре — ничего не значит
Мотив один на всех, сполна
От полноты — не грянет гром
Но в озаренье, но в награду
Почуешь вновь сиротство сада
Чтоб до корней постигнуть дом.
СВЕЧА ЧЕТВЕРТАЯ
В такой сентябрь влюбиться не грешно:
Правдив и чист, как женщина спросонок,
Послушен, как доверчивый котёнок,
Случайно перепутавший окно.
Он откровенно стелится под ноги
Былой листвой с отпущенных ветвей,
Но лестью неприкрытою своей
Рождает чувство смутное тревоги.
Былую независимость храня,
Настойчиво навяжет нам примеры
Того, что обозначит «чувство меры»,
Того, что страсти прочная броня.
Юнец тридцатилетний по утрам
Глядит на мир холодными глазами,
А крова не найти под небесами
И поздно жаться к старым очагам.
* * *
Прости, прощай, пора —
Звенит листва созвездьям.
Пусть виснут удила,
Но вестник скачет с вестью,
И всадник на холме
Готовит к знаку руку,
И знаки новых дней
Сошлись в небесном круге.
Кругами в тишине
Расходится дыханье,
И время в полусне
Застыло в ожиданье
Гонца от новых Врат
Со свитком испытаний.
Но твой прощальный взгляд,
Как этот воздух ранний,
На уцелевший куст
В поту последних ягод.
Кто-там, кто-там — и хруст,
И первый шёпот слабый:
«Взошла звезда во мне,
Поры моей подруга...»
Но всадник на холме
Внезапно поднял руку,
И... наши годы вспять
Толкает встречный ветер,
И кони мчат, звенят
По тверди круговертной.
И два листа кружат
В дыхании рассветном...
ОТБЛЕСК ВТОРОЙ
Мне музыки не жаль, но жаль твоих утрат,
Затейливая ночь, свивающая встречи,
Чтоб были, как жилось. Мы жили наугад.
Кто скажет, где нам быть, когда расплющит свечи
Твой цинковый рассвет с повадками Творца?
Но утренника ждут и в детской не перечат,
А сероватый лик калмыцкого лица
Уже не растопить ни речью, ни наречьем.
И входит тишина настойчивых услуг,
Отчётливых затей, устойчивых стараний,
Но в детские слова ушёл скрипичный звук,
И дерево коня готовится к скитаньям.
«...чтобы им право на древо жизни
и войти в город воротами.»
(Откровение, гл. 22)
Под спящие стены летящего града
Подкинул нас ветер в осенние дни,
Но если за дар существует награда,
Она за ночевье в пристенной тени
Под куполом ночи, в пространстве ответа,
Где времени мало уста отогреть
В пространстве костра безъязыкого лета,
Когда от молчанья захочется спеть
Зелёным железом озимого сада,
Делясь черносливом несорванных слов.
Но если за жизнь существует награда —
Она за желанье прожить до основ
И ночь без просвета, и запах рассвета,
И тени деревьев за правым плечом
Того, кто под стены пришёл по обету,
Но запер уста деревянным ключом.
Ещё он по виду школяр и ответчик,
И пасынок ночи во имя свое,
Но стылые руки готовы на встречу,
И вспомнило сердце дыханье твоё.
И сердце отныне заспорит с полынью,
Тобой принесённой с озябших полей,
И если сведённые руки раскинешь,
То сердце коснётся ладони твоей.
И это касанье за сон мирозданья,
Железом окованный сливовый сад.
И парным дыханьем согрето молчанье,
Молчанье до звука распахнутых Врат.
ТЕБЕ
БОЛЬШАЯ ОСЕННЯЯ ГЕТАКОМБА
ОСЕННИЙ ВОКАЛИЗ ПАМЯТИ ПОЭТА
Памяти Арсения Тарковского
ANDANTE
...осенью переплываю реку.
Пологий берег, замысел, но брега
Где первое свиданье нам дадут,
И тенью не коснулось. Но повторится:
Когда в ночи спросонья вскрикнет птица —
Заноет сном простреленная грудь.
Уже в силках осеннего наркоза.
И, отделившись от корявой прозы,
Сухая притча тянется к огню,
Вода густая лист проносит ломкий
Туда, где мир слезливого ребёнка
Как будто не разлит на свет и тьму.
На бреге том Рыбак уснул на «амен» ,
Как запятая на строке песчаной,
Так, словно жизнь свернулась в эмбрион,
Так, словно в миг один вернулась Вечность.
На зыбкой тверди спит сверчок запечный
И, стало быть, не видит мой поклон.
Устал и ты — и детским обожаньем
Не требую ненужного свиданья
В твоём краю, где всё в тебе одном:
Русалочья печаль речной разлуки,
И зов звезды, разобранной на звуки,
И одиночества просторный дом
Горит тебе, хочу, в лесу кленовом
Одним окном, предсказанным по слову.
Там все свои собрались за столом.
А влажный голос в рыжем перелеске
Поёт себе о детях королевских.
Шипок песка и шёпот мой о том,
Что вот допишут нас в конец куплета —
Тому и осень верная примета.
Что не скажи, я верю в них слегка.
Но шёпот мира мой перекрывает,
И слышу, как под ветром убывает
Следов твоих посмертная строка.
Мне и к следам твоим не прикоснуться.
И как пришлось на этом разминуться,
На берегу, на дальнем, разведёт,
Боюсь. Уходит день, а не спросила:
Когда стоишь один, с какою силой
Вгоняет в землю неба хрупкий свод?
Я остаюсь, грядущего смотритель,
А ты, забвенья спящий победитель,
Не скажешь, нет, куда несёт река.
И хорошо бы, если б только в море,
Но по тебе, я помню, в шаровое
Пространство сбросит раз — и навека.
Но только б знак, а есть ли там прощанье,
Словарь ухода, тайное мерцанье
На небе догорающих костров?
Ещё острее дымный запах воли,
Когда закат опять подкрашен кровью.
Твой клен перстом парчовым тычет в стол,
Скоблит пространство, ровное дыханье
Развеет прах и пепел под ногами,
Двойной закат блеснёт в ничьих зрачках.
Втянув разок осеннего томленья,
Пойду к столу до светопредставленья,
Мне б знака взмах, и я...
GRAVE
Плывёт в дозорном воздухе рожок,
Стальные выплетает арабески,
И мальчик раздувает ноздри дерзко,
И мальчик привстаёт на стременах,
Весь — притча ожиданья и прыжок.
Заречный дом дрожит как поплавок,
Натянутый предчувствием измены,
Но капель стук осаживает стены.
Там, за рекой, охота на холмах?
На серой мгле распластан островок.
И сквозь туман, сравнивший берега
Безмолвия морочным монологом,
Он слухом устремляется к тревогам.
Спят горести в песчаных теремах,
Не смотрят снов, не ведают греха.
Рассвет баючит хилая ольха,
Но девочка собралась на свиданье,
Устав от бесконечных назиданий.
Мир держится на стёсанных столбах
И без неё. Река к мольбе глуха.
На тон определяет расстоянье
Сын королевский, весь — кленовый лук,
Натянутый иллюзией разлук.
Он знает, что в текущих временах
Он ей одной — опора для скитаний.
Замри! Я не осилю испытанья
Повторною потерей. Чтоб опять
Не устеречь, не взмыть, не добежать —
Уж лучше стынуть птицей на полях
Твоих неизречённых ожиданий.
Нет, лучше так: земле отдав земное,
В багряный рог беззвучно век трубить
В надежде, что подруга различит
Сквозь пелену сиротскую в глазах
Судеб и снов созвучье корневое.
И осень вся — прелюдия покоя,
И время лучших сказок ни о чём.
Так оживим дремучий этот дом —
Ты — голосом, я — флейтою в руках.
Японский замысел надёжнее, чем новый.
МЕЛОДИЯ ДЛЯ ФЛЕЙТЫ
Японский замысел надёжнее иного.
Я полюбила плотный мякиш крова,
Прямой и пряный возраст хризантем,
И ядра слов, нанизанных на строчки,
И лик луны-флейтистки в час фонем.
Казалось мне, что мир мой глух и нем,
И недостоин праздничной одежды.
Когда ж на шёлке белого листа
Как мотылёк раскрылась простота
Всего того, что дарит нам надежды,
Я вновь преобразила слово в слово —
Японский замысел надёжнее любого.
Всё бренное нуждается в уборах,
Как тени в задушевном разговоре,
И глина обожжённая — в вине.
Качнуться мне б хотелось в час ухода
Цветущей грушей в утреннем окне.
ALLEGRO MODERATO
Не звали сидеть с умирающим Паном,
Разлили сирень по гранёным стаканам,
Пропели во храме душе упокой,
Снесли под ограду на старом кладбище,
И все разошлись. Ну а то, что я нищей
Осталась, так это... что будет со мной?
А праздное лето топтало тропинки,
С цветочных ресниц осушало росинки,
Я плакалась лету в узорный подол,
Но кто-то промолвил: «К чему эти муки?
И скосят траву, перемелешь на звуки
Разлуку такую. Не стоит, не вой.»
Прошло по листве и пропало, и — тихо.
Да так, что услышала сон вероники —
Из мрака оврага лиловый прибой,
Пролог ли, залог ли иного безмолвья.
И долго ли так говорили — не помню,
Но грянул холодный пожар за спиной.
Деревья захлопнули двери с фасадов.
Куда ба укрыться уставшей дриаде,
Кто примет шатунью на зимний постой?
А нечто на скомканном склоне оврага
Вдыхает грибную пьянящую влагу,
Бормочет, шаманит над прелой листвой.
И как эта сила зовётся — не знаю,
Но дудка из мёртвых листву поднимает.
Ты где присорочил чужую дуду?
Но вот он глаза поднимает — узнала
Костры голубые в бессонных провалах.
Так как же я с этим по миру пойду?
Пурга золотая слетает с берёз
И кроет и платит земле за вопросы,
Иду, повторяя таинственный вздор,
И воля какая бы мир не качала,
Единственной волей осенней печали
Гонима, хвалима за наш заговор.
СОН БОЖЕСТВА
(Воспоминания о Борисове-Мусатове)
НАПЛЫВ ПЕРВЫЙ
Что не имел — того не потерял:
Вся эта жизнь пошла на карнавал
Такой домашний, на четыре счёта.
А нам пожить, постранствовать охота.
Чего не знал — того и не искал :
Свой лабиринт наощупь постигал,
Пересекал случайные орбиты,
Не нарушая замысел сокрытый,
И на полотнах глаз не поднимал.
А водоём глубокий отражал
Души моей доступное пространство,
Обсеянное болью постоянства.
Я не кричал — Гармонию вспугнуть
Казалось и кощунственным и странным.
Забылся сном в надежде заглянуть
В глаза твои, божественная Панна.
НАПЛЫВ ВТОРОЙ
В забытом парке дождь,
В Париже, верно, дождь,
Листва рыжеет, как сюртук Пювисов.
Кто разохотится и кто всерьёз напишет
и дряблый лоск её и траурную мощь?
Прощанья птичий глаз,
Берёз плакучий клин,
И сторож гипсовый воззрился сонно
На зыбкость контуров и перемену тона
В Поместье Давних Снов, где он царил один.
И свет совсем раскис,
И задубел пейзаж.
Очнуться отроком в пустой аллее,
Поставленным, Бог весть, на постамент замшелый,
Не вписанный никем в безумный вернисаж.
Так, всяк на свой манер,
Досмотрим этот мир.
Курлычет умбра на палитре яркой,
Забиться пробует, как брошеный подранок,
Под куст моей тоски, проветренный до дыр.
Кто к осени поспел,
Тот в осени найдёт
Для бледной памяти услады малость.
Орешник лет моих, по склону вверх сбираясь,
«Пойду, — твердит, — в Париж. Меня там знают, вот.»
НАПЛЫВ ТРЕТИЙ
Лист ли сорвался в саду заколдованном,
Новую воду ли тронул Харон —
Духом воспрянул в душе моей скованный
Отзвук на эхо далёких времён.
Ширится мерно и звуком венчается.
Мне неприятно: ко мне, от меня ль
Зыбкие образы плавно качаются
На языках дарового огня.
Стало ли выпуклым зеркало тёмное,
Или в меня засмотрелись года —
Призраки осени, стать беззаконная,
Явственней стали, чем хлеб и вода.
Руки раскинув навстречу дыханию,
Духом движенья дополнился Дом.
Листья покорные с Древа Желания,
Ход ваш смиренный мне смутно знаком.
Где-то я слышал уборов движение,
Видел мелодию детских шагов.
Запах в кистях остаётся от времени
Чуть горьковатых нетленных духов.
След не оставит пыльца Мироздания
На многослойном стекле бытия.
Нежную завязь под тканью молчания
Руки мои постигают, и я —
За невозможность постичь до свершения
Замысла тайного разум и плоть.
Призракам осени в день пробуждения
Странную силу дарует Господь.
Октябрь 1989, г. Киев