Голос в громкоговорителе принадлежал дежурному санитару Олифанту; этот
человек был знаменит тем, что с гордостью, словно боевую награду, носил
на голове шрам — след пивной драки, когда какой-то пьяница разбил бутылку
о его череп. Он, правда, об этом не распространялся и позволял людям думать,
что шрам — дело рук одного из пациентов. Пол его за это не любил.
«Но это и мой грех — позволять людям думать. Может, поэтому я так строг
к другим.»
— Непредвиденные обстоятельства, — сухо ответил Пол. — Где доктор Радж?
— Входи, Пол, — Натали поспешно сбежала с лестницы, ведущей к кабинетам
врачей. — Я только пошла взглянуть, вернулся ли Фил, а ты уже приехал.
Она заметила девушку и остановилась пораженная.
— Это она?
— Очевидно. Да, это инспектор Хоффорд. Доктор Радж, инспектор… Куда
ее лучше отвести, Натали?
— Сестра Кирк приготовила бокс в отделении для буйных — я ожидала увидеть
здоровенную амазонку в маниакальном состоянии. — Натали замялась. — Ладно,
давай осмотрим ее в приемной, потом решим, что делать дальше. Олифант,
будьте добры, позвоните сестре Кирк и попросите ее подойти сюда.
В дверях, позвякивая ключами от машины Пола, появился констебль Эдвардс.
Пол рассеянно поблагодарил — все его внимание было приковано к девушке.
Та же, как и в машине, изучала окружающее со странным выражением на лице
— одновременно зачарованным и испуганным.
«Что интересного она находит в самых обычных вещах? Или психоделия?
Стоп, хватит гадать!»
— Пойдем со мной, дорогая, — сказала Натали, но девушка лишь непонимающе
таращилась на нее.
— Я не успел сказать, — произнес Пол. — Похоже, она не понимает по-английски.
— Истерическая афазия?
— Нет, она разговаривает. Но на каком-то иностранном языке.
— Она хоть сказала, как ее зовут?
— Арржин. — Пол постарался как можно тщательнее выговорить незнакомые
звуки. Девушка мгновенно обернулась.
— Арчин, — пробормотал из-за спины Хоффорд, все не нарадуясь своей
шутке.
— Ну, ей подходит, — ехидно заметила Натали. — Тебе бы лучше пойти
с нами, она будет спокойнее. Или ты хочешь уехать?
— Нет, нет, мне все равно нечего делать. Инспектор, вы подождете, или
мы можем позвонить, если узнаем что-нибудь новое?
— Да, позвоните, пожалуйста. У меня тоже будет, что вам сообщить. Я
послал в Бликхем человека расспросить коммивояжера, и он должен скоро доложить
о результатах. Господи, доктор, что у вас с рукой?
Пол удивленно повернул ладонь. На тех местах, за которые держалась
девушка, остались пятна почти высохшей крови. Он взял ее руку. Так и есть
— под тремя ногтями тоже следы крови.
— Ну и хватка, — удовлетворенно сказал Хоффорд. — Спасибо, доктор…
Доктор Радж… доброй ночи.
— Как писать ее имя? — спросила сестра Кирк, поднимая взгляд от стола,
за которым заполняла регистрационную форму. Это была жилистая шотландка
с выраженными лесбийскими наклонностями и при этом ярая кальвинистка по
убеждениям; Пол иногда думал, что она должна непременно разлететься на
куски, как перекрученная часовая пружина. Посмотрев на обнаженную девушку
на клеенчатой койке, она добавила: — Маленькая худенькая штучка, правда?
«На самом деле она прекрасно сложена.»
Последнее замечание сестры изрядно шокировало Пола. Мирза на его месте,
вне всякого сомнения, отпустил бы уже с полдюжины скарбезных шуточек и
довел бы беднягу Кирк до истерики, но то Мирза, начисто лишенный чисто
английского отвращения к самой мысли о существовании секса.
— Напишите любое имя, — устало произнес Пол. — Хотя нет, лучше не так.
Напишите Арчин. Это полицейский инспектор придумал.
Сестра Кирк неодобрительно поджала губы по поводу такого легкомыслия,
но послушалась. Натали, рассматривавшая термометр, который только что вытащила
изо рта девушки, подняла глаза на Пола и подмигнула. Ему стало немного
легче.
«Есть еще люди на этом свете, а не одни только бесконечные копии миссис
Веденхол.»
— Температура чуть пониженная, — сказала Натали. — Но она не в шоке.
Ты согласен?
— Да, конечно, иначе я не смог бы привезти ее сюда. — Пол чуть помедлил.
— Я имею в виду, она не в шоке в обычном смысле — насколько можно судить,
кровообращение в конечностях нормальное, пульс тоже, я сосчитал в машине,
пока держал ее за руку. И все-таки, что-то с ней не так, тебе не кажется?
Ты кстати, давление измеряла?
— Еще нет. — Натали встряхнула термометр. — Ты бы отошел пока. Может
она … гм … может, лучше, чтобы ее осматривала женщина, а не мужчина.
Пол равнодушно подчинился и принялся открывать и закрывать чехол сфигмаманометра,
пока Натали, натянув резиновые перчатки, исследовала живот девушки.
— Черт побери, — воскликнула Натали через несколько минут. — Ей это
не нравится. Посмотри, она уползает от моих рук, как червяк. Давай-ка ты.
— Она с хлопающим звуком стянула с рук перчатки.
Безо всякого желания Пол довел процедуру до конца, к нему девушка отнеслась
гораздо спокойнее, чем к Натали, лежала тихо, только не сводила с его лица
своих миндалевидных глаз.
«Ерунда какая-то. Если Фабердаун действительно пытался ее изнасиловать,
и это ее травмировало, она не может так спокойно переносить, когда посторонний
мужчина тычет ее пальцами.»
— Есть следы? — спросила Натали.
— А? Нет, он до нее не добрался. Только грязь на заду. Даже синяка
нет — земля мягкая. Кстати… А, я не заметил, ты уже перевязала ей ногу.
— Что-то ты рассеян, — заметила Натали, — хотя понятно, не успел отдохнуть
еще с прошлой ночи.
— Ничего. Если бы я пошел домой, все равно не заснул бы — лежал бы
и думал, что с ней такое стряслось.
— Ну, смотри сам. Она девственница, кстати?
— Нет. Но давно и вполне нормально.
— Мирза бы сказал: чисто просверлено, — язвительно прокомментировала
Натали, а сестра Кирк мрачно сдвинула брови.
Итак: рефлексы проверены, глаза и уши осмотрены, царапины обработаны,
грязь отмыта… Финиш. Они подняли ее с койки, одели в хлопчатобумажную ночную
сорочку, кем только до того не ношенную, и потертый халат с вышитой вокруг
подола надписью Q Чентская больница», но, по крайней мере, хоть теплый.
Они поставили около койки стул, и девушка равнодушно перебралась на него.
— Чаю, — коротко распорядилась Натали, — и … сестра!
— Да?
— Принесите сахар и молоко отдельно.
«Молодец. А я вот не догадался.>»
— Ну и что со всем этим делать? — произнес Пол.
— Выкрасить и выбросить. — Натали достала из кармана сигареты и протянула
Полу. Наблюдая, как они закуривают, девушка неожиданно хихикнула.
«Ого, большой успех! Только загадка становится еще непонятнее. Действительно
смешно, когда взрослые люди пускают дым из белых палочек. Только… Как с
машинами.»
— Ты видишь у нее какие-нибудь отклонения? — спросил он.
— Если бы я работала страховым агентом, я дала бы ей самый лучший полис.
Она абсолютно здорова. Пощупай эти бицепсы. Я заметила, когда мерила давление.
Твердые, как у боксера. Что бы ни расстроило ее рассудок, на физическом
состоянии это не отразилось.
— Если он действительно расстроен. — Пол не хотел говорить это вслух,
но слова вырвались против воли — сказывалась усталость.
— Ты шутишь. Допускаю, раз она не дрожит от испуга, то не собирается
больше гулять среди зимы голышом. Но большинство людей себя все же так
не ведут. — Услышав позади шаги, Натали мотнула головой. — А, вот и чай.
Девушка взяла в руки чашку с блюдцем — из чисто профессиональной вредности
сестра Кирк принесла одну чашку без блюдца «для пациента», но Пол оставил
ее на подносе — и словно растерялась, не зная, что с ними делать. Она замерла,
ожидая, что ей покажут пример.
Пол протянул ей сахар. Она замялась. Потом лизнула палец и окунула
его в белый холмик, собрав таким образом достаточно крупинок, чтобы распробовать
вкус.
«Вполне разумно, если предположить, что она действительно не знает,
что это такое. Но это и есть безумие.»
Он показал ей, для чего нужен сахар, насыпав ложечку в свою чашку,
и добавил из бутылки молока.
«Какого черта кухня прислала в бутылке, а не в кувшине? А, да, кухня
давно закрыта. Господи, уже десять часов.»
И словно в подтверждение сверху раздался знакомый водопроводно-булькающий
звук, как будто напоминающий пациентам о необходимой гигиенической процедуре
перед отходом ко сну.
«О чем еще она не знает? Может, о туалете?»
Чай разбавлен молоком, сахар размешан, она сделала маленький глоток,
потом быстро допила до дна. Все трое внимательно за ней наблюдали. Пол
неожиданно понял, что они сейчас делают то, что он всегда категорически
отвергал: обращаются с пациентом как с неодушевленным предметом, а не как
с личностью.
«Только потому, что я не могу с ней поговорить. Гм…»
Он резко обернулся к Натали.
— Слушай, у тебя есть блокнот и карандаш? Пусть что-нибудь напишет.
«Неужели и это ей придется объяснять? Нет, слава Богу.»
Девушка оживилась, отодвинула в сторону пустую чашку и взяла в руку
карандаш. Она внимательно рассмотрела грифель, провела по бумаге линию,
словно хотела удостовериться, что правильно поняла, как эта штука работает,
потом что-то быстро написала. Пол отметил, что она правша, но карандаш
держит малораспространенным способом, зажимая его между указательным и
средним пальцем.
Она показала ему результат и одновременно произнесла:
— Арржин!
На бумаге красовались четыре значка, похожие на детские каракули —
две недорисованные рождественские елки, рыболовный крючок и перевернутое
копье.
8
Всю дорогу до дома Пола била дрожь, хотя обогреватель в машине работал
на полную мощность.
«Страшно смотреть — надежду словно смыло с лица этой девушки, когда
она увидела, что я ничего не понял в ее письме. Ужас, который я только
воображал, для стал ее жизнью: она попала в мир, где никто не говорит на
ее языке и никто не знает, кто она такая.»
«И злорадное сочувствие, мол "ага, ты тоже попалась", на
лицах пациентов, когда мы вели ее через палату в бокс. Может, самому нужно
было пройти через все это вместо того, чтобы прятаться взаперти. Но я бы
не выдержал и десятой доли.»
«Она наверняка не питает иллюзий насчет того, куда попала. Предметы
еще могли сбить ее с толку, но люди, и то, как они живут. Впихнутые голова
к ногам, а ноги к голове в комнаты, бывшие когда-то роскошными залами,
а сейчас обшарпанные, с отваливающейся штукатуркой и уродливой краской
на стенах, решетками на окнах и замками в дверях.»
Ключи в кармане звякнули — он скорее вспомнил этот звук, чем услышал.
«Я сказал сегодня Натали, что у нас восемнадцать свободных койко-мест.
Что за убогое слово? Палаты забиты настолько, что едва хватает места для
крохотной тумбочки, в которую можно положить разве что детскую игрушку.
Все лишнее или слишком большое — вон. Посредством чего люди осознают себя?
Принадлежащее, окружающее, вспоминаемое: все, что можно потрогать, доказывает,
что память не лжет. А мы кусок за куском выколупываем цемент их жизней.
Господи, и как же меня занесло в психиатрию?»
Свет фар скользнул по фасаду дома, и Пол затормозил. Не было нужды
выходить под дождь и открывать ворота — он оставил их открытыми утром.
«Это как раз то, что Айрис не позволяет мне делать. Жизнь с Айрис означает
бесконечную череду хождений к воротам под дождем, потому что открытые они
"некрасиво выглядят". Да, еще в сад могут забрести собаки.»
Он остановил машину и выключил двигатель. Темнота навалилась вместе
с усталостью, и он несколько минут сидел неподвижно, позволяя мыслям течь
в том же направлении. Машина была «триумф-спитфайер» — не потому, что у
Айрис не хватило денег на что-нибудь более престижное, а потому что машина,
которую она выбрала сначала, оказалась на четыре дюйма длиннее, чем позволяли
ворота, перевесить их так, чтобы открывать наружу, тоже не получалось,
потому что перед домом не было тротуара, только узкий поребрик. Поставить
же современные ворота, которые складывались бы секционно, означало пожертвовать
одной из стоек, сделанных, как утверждала приходящая прислуга, столяром
из Бликхема, таким знаменитым, что даже лондонские антиквары привозили
ему мебель на реставрацию.
«Удивительно, как одно тянет за собой другое. Предположим, что человек,
выстрогавший наши ворота, когда был еще простым подмастерьем, умер, не
успев прославиться — тогда ничего не помешало бы нам выкинуть их вон… Хотел
бы я, чтобы Господь Бог, чьи желания воплотились в Поле Фидлере, следовал
другим курсом.»
Пол заставил себя вылезти из машины: сознание его опять заполнилось
вытесняющими друг друга видениями того, как сложилась бы его жизнь, если
бы он выбрал другую карьеру, не медицинскую, если бы тот срыв остался навсегда,
если бы его не взяли на работу в Чент.
«Почему мне никогда не удается вообразить что-нибудь хорошее так же
ясно, как я вижу катастрофы, от которых был на волосок? "Все к лучшему
в этом лучшем из миров!" Ха!»
Ключ не хотел попадать в замок, и он, повозившись минуту, он вернулся
к машине и включил фары, чтобы осветить фасад дома.
«Фасад — какое точное слово. Как я был рад, когда Айрис влюбилась в
него с первого взгляда и решила, что пара лет в Ченте — это не так плохо,
как она думала. Оказалось еще хуже. За фасадом — и моим, и дома — гниль,
древесные черви, жуки-могильщики.»
Он хлопнул дверью так, что задрожали стекла.
Дом был совершенно обычным для этой части Англии. По-своему привлекательный,
обшитый черно-белыми панелями. Но внутри…
Он приехал из Лондона в Чент на собеседование и, когда оно завершилось,
был на девяносто процентов уверен, что получит эту работу. Она была нужна
ему; от мысли устроиться поближе к Лондонскому учебному центру он почти
отказался, поскольку — по мнению Айрис — в условиях жесткой столичной конкуренции
его карьера будет двигаться слишком медленно. Но едва бросив взгляд на
Йембл, он уже знал, что жена с тем же пылом возненавидит и здешнюю жизнь.
С одной стороны место психиатра-регистратора в Ченте позволяло ему
не только сэкономить год на служебной лестнице, но и наверстать еще один,
потерянный в прошлом, о чем Айрис пока не знала.
«Дурак. Круглый дурак.»
С другой стороны: Йембл почти сливался с неряшливым Бликхемом, чьей
единственной достопримечательностью служила елизаветинских времен ратуша,
зажатая с двух сторон гаражом и общественной баней. В восьми милях дальше
был Корнминистер — довольно симпатичный и гораздо более чистый городок,
но что он мог предложить богатой и красивой лондонской девушке? Дважды
в неделю обновляемую программу в открытом кинотеатре? Или объявления общества
любителей бальных танцев, которые малевала акварелью пятнадцатилетняя дочь
балетмейстера?
Обдумывая, как бы лучше сказать Айрис, что он принимает должность в
Ченте, нравится ей это или нет, он медленно ехал вдоль улицы, выискивая
ту единственную дорогу, по которой можно было бы выбраться из Йембла. Тогда
у него был подержанный «форд» — отец Айрис умер всего месяц назад, и, хотя
она имела полное право тратить все деньги, что он ей оставил, она чувствовала
в этом что-то вроде дурного вкуса.
Все встало на свои места, когда он увидел этот дом с табличкой о продаже.
В девять вечера он парировал возражения Айрис букетом цветов и фотографией
дома, и в ближайшую субботу они отправились на смотрины.
В одном только Пол слукавил — когда представил дом как нечто исключительное.
Как он быстро выяснил, проехавшись по округе, Корминистер мог похвастаться
дюжиной очень похожих, и даже в задрипаном Бликхеме имелось еще несколько.
Но он ставил на то, что Айрис не знает запада, и приманка сработала как
нельзя лучше.
«Ах, дорогой, как мило с твоей стороны! Эта волшебная дубовая отделка!
И раздвижные окна! Как будто вернуться назад в историю! И так дешево!»
В ответ Пол молчал: о неудобном расположении окон, из-за которого придется
жечь свет в дневное время, о двери в кухню, где он треснулся головой о
косяк, о каминах, отдающих половину тепла в никуда.
«Телевизор можно поставить в эту нишу, но придется купить новую тумбочку,
так чтобы она была похожа на старинный сундук, тогда мы будем сидеть, смотреть
телевизор и слышать, как трещат поленья… Дорогой, а ты уверен насчет этой
работы? Я не хочу, чтобы ты соглашался только из-за меня.»
Стаскивая мокрый плащ, Пол продолжал рыться в памяти.
«А потом она привыкла к нашему жаргону. Слово 'консультант' стало для
нее вроде заклинания. Когда же я им стану, о Господи, неужели так долго?
Надо бы что-нибудь поесть, иначе проснусь среди ночи и буду искать, чем
набить живот. Фил Керанс думает, что я живу в роскоши. Ему бы прогуляться
в три часа ночи по этой комнате в пижаме и послушать, как воет ветер в
проклятой трубе.»
Пить было нечего, если не считать остатков вина на дне одной из бутылок,
предназначенного, видимо, для кулинарных целей. Айрис была гастрономическим
снобом, и готовила всяческие профитроли и суфле, которые, впрочем, редко
ей удавались, или ей не хотелось возиться, и тогда она предлагала ограничиться
консервами или сходить в ресторан. При регистраторской зарплате Пол предпочитал
консервы.
Он отрезал горбушку от черного каравая, достал из холодильника яйца
и сосиски, мысли его при этом бродили далеко от еды.
«Обманута внешностью — вот что такое моя жена. Моей и дома. Выложить
все папины деньги, нет, простите, деньги, полученные от продажи папиной
недвижимости, полно радужных планов о розовой ванне с душем, а когда стали
прокладывать трубы, почувствовать запах сухой гнили, едкий, как дым. Лучше
бы она обвиняла меня, чем ругалась с агентом по продаже. Или себя саму:
"Инспекция? Зачем, это единственно возможное для нас жилье, пока ты
в Ченте!"»
Несмотря на то, что он проткнул их вилкой, одна из сосисок лопнула
и начала самым непристойным образом вылезать из кожуры.
«Черт подери, неужели Мирза прав?»
Надеясь, что пиво и виски уже благополучно переварены организмом, и
у него не будет завтра болеть от смеси голова, Пол вышел из кухни и налил
себе полный стакан выдохшегося вина. Остановившись посреди гостинной, он
вдруг вспомнил тот жуткий вечер, когда привел домой пакистанца.
«Где, интересно, учат этому искусству — дать почувствовать нежеланному
гостю все его ничтожество, и при этом не оскорбить явно? Впитывают с молоком
матери. Не иначе. А потом: "Дорогой, я конечно понимаю, что ты должен
быть в хороших отношениях с коллегами, но ты уверен, что твой друг иммигрант
останется в Англии? Или он вернется в свою страну?" Понимать надо
так: "Держись подальше от всякой швали и угождай начальству".
И все удивляется, почему я не приглашаю в гости главврача (произносится
благоговейно). Потому что не хочу быть ублюдком, вот и все.»
Он отправил в кастрюлю яйцо — составить компанию сосискам.
«Эта сегодняшняя девушка и ее совершенно потерянное состояние… Что
я, собственно знаю о женщинах? "Брак, подобный твоему, — недостаточная
основа, чтобы понять женщину". — У проклятого Мирзы уже сейчас больше
проницательности, чем я смогу накопить годам к девяноста. Но я же отлично
знаю, почему Айрис вышла за меня замуж, и только лгу самому себе, когда
делаю вид, что это не так. Блестящий молодой студент-медик, стоящий всего
на одну, правда высокую, ступеньку ниже ее по социальной лестнице, что,
между прочим, даст ей возможность руководить его карьерой и видеть, как
он ей благодарен, при этом отнюдь не безнадежен, чему свидетельство — множество
стипендий и амбициозные родители, знающие, где их место, но выталкивающие
своего мальчика наверх — следовательно, мальчик привык, что его толкают.
Мне нужно было твердо взять все в свои руки еще тогда, когда она попыталась
склонить меня заняться общей терапией (Харлей-стрит, мечта ипохондрика,
ослепленного «роллс-ройсом»), а не пускаться в пространные рассуждения
о психиатрии, как о переднем крае медицины, или подкидывать ей идею Консультанта,
на которого снизу вверх смотрит весь больничный персонал.»
Лопнувшая сосиска прилипла ко дну кастрюли и подгорела. Не соображая,
что делает, он выложил еду на тарелку и выключил плиту. Потом проверил
еще раз и заговорил, обращаясь в пространство.
— Будьте вы прокляты, я могу убежать от кого угодно, кроме себя, с
которым должен жить пока не помру! Я сошел с ума от перегрузки после двух
лет медицинского колледжа, и никто в целом мире не может этого отменить.
Я потерял целый год, накачивая себя транквилизаторями так, что глаза на
лоб лезли, пялился на сад и дважды в неделю слушал излияния этого полоумного
краснорожего фрейдистского ублюдка Шроффа! И, черт подери, меня просто
должно было занести в этот мусорный ящик Чент, чтобы я никогда не смог
забыть, что так же легко могу разлететься на осколки, как они!
Удивительно, но звук собственного голоса унес прочь ядовитые мысли.
Он успокоился, доел свой разномастный ужин, и, едва добравшись до постели,
провалился в глубокий измученный сон.
Позже, однако, он проснулся, выдернув себя из видения, в котором ,
словно Алиса в Стране Чудес, стоял безпомощный в комнате, заполненной самыми
обычными предметами, а вокруг хохотали люди, потому что он не мог вспомнить
ни одного английского названия ни единой вещи.
9
— Хороша куколка, это твоя Арчин, — сказал Мирза, встречая Пола в вестибюле
больницы.
— Что? — поглощенный своими мыслями, Пол не сразу понял, затем ответил,
по привычке поддразнивая Мирзу и намекая на вчерашний вечер. — А, я так
и знал, что ты не утерпишь ее оценить.
— Мне сказала Натали, — невозмутимо продолжал Мирза, — и я решил на
нее взглянуть, пока эта тюряга не стерла с нее все признаки жизни.
— А как же твоя защита морали?
— Все в порядке, спасибо. Но пациенты тоже люди, впрочем как и врачи
— правда с некоторыми исключениями, — добавил он, понизив голос и устремив
взгляд через плечо Пола. — Доброе утро, доктор Холинхед!
— Доброе утро, — кратко ответствовал главный врач. — А, Фидлер! Зайдите
ко мне на минутку. — Он прошествовал в кабинет, оставив дверь открытой
в расчете, что Пол немедленно последует за ним.
— Жди неприятностей, — прокомментировал Мирза.
— Уже, — пробормотал Пол и двинулся к двери.
Холинхед был тощий йоркширец среднего роста с волосами цвета табачного
сока, неряшливо торчащими вокруг макушки. Любимой сентецией Мирзы по этому
поводу было утверждение, что он потому занялся административной работой,
что за час общения с любым из пациентов доводил беднягу до слез.
— Закройте, пожалуйста дверь, Фидлер, — сказал Холинхед. — Я не хочу,
чтобы кто-нибудь слышал наш разговор. Сядьте. — Он сделал короткий жест
в сторону викторианского кресла для посетителей, стоявшего с противоположной
стороны резного обитого кожей письменного стола.
«Да, кабинет впечатляет: старинная мебель, псевдо-чиппендловский книжный
шкаф, монографии, портреты Фрейда, Эрнста Джонса, Крафт-Эбинга… Только
кажется мне, что голова его забита точно таким же антиквариатом.»
— Вчера вечером ко мне поступила весьма серьезная жалоба, — продолжал
Холинхед. — Не знаю, нужно ли называть источник?
«Ох!»
Сегодня, в отличие от вчерашнего дня, Пол держал себя в руках. Он спросил
только:
— Жалоба какого сорта, сэр?
— Вы не припоминаете, что оскорбили вчера вечером некую влиятельную
особу?
— Нет, я не заметил. — Пол сделал честное лицо.
— Тогда либо вы чрезвычайно нечувствительны, либо я вынужден считать
ваши слова ложью. Тем тяжелее мне будет доверять вам в дальнейшем. — Холинхед
облокотился на спинку кресла и сложил на животе руки. — Вчера вечером мне
домой позвонила миссис Барбара Веденхол и сказала, что вы публично оскорбили
ее, и что, более того, были в этот момент пьяны. Что вы на это скажете?
— Второй пункт — целиком неправда. И должен добавить, сэр, что, надеюсь,
вы достаточно давно меня знаете, чтобы в это поверить.
«Хороший выстрел. Холинхед всегда гордо заявлял, что "прекрасно
знает свой персонал".»
— Что касается так называемых оскорблений, то говорила ли вам миссис
Веденхол, в чем они заключались?
Холинхед замялся.
— Действительно, — согласился он. — Миссис Веденхол лишь охарактеризовала
их как непередаваемые.
— Точнее сказать, несуществующие, — пробормотал Пол. — Вы смотрели
отчет о событиях прошлой ночи?
— Нет, конечно! Вы же видели, я только что пришел.
— Миссис Веденхол упоминала о той помощи, которую она предлагала полицейскому
инспектору Хоффорду?
— Я как раз собирался к этому перейти. Я уверил ее, что если бы кто-то
из наших пациентов пропал, я немедленно был бы поставлен в известность.
Но так или иначе, действительно какая-то выведенная из равновесия личность
набросилась на прохожего?
— Я с трудом представляю, чтобы вы, сэр, одобрили бы охоту за выведенной
из равновесия личностью с помощью ружей и пистолетов. Инспектор Хоффорд
был возмущен не меньше моего, и если я и говорил с миссис Веденхол черезчур
резко, то только по причине уверенности, что выражаю взгляды, с которыми
согласны и инспектор, и вы, сэр. Пресловутый маньяк, между прочим, оказался
девушкой пяти футов ростом и семидесяти девяти фунтов весом, которую я
привез сюда безо всяких затруднений.
«Кажется, я удовлетворил своего начальника. Достаточно и "сэров"
и его любимых вычурных оборотов".»
Пол приободрился — утро, похоже, прояснялось. Внимательно изучив его
из-под насупленных бровей, Холинхед, наконец, произнес:
— Вы спрашивали миссис Веденхол, страдала ли она когда-либо от преступных
посягательств?
«Ну, это уже мелочи.»
— Видите ли, на лице у раненого были следы ногтей, по которым часто
обнаруживают насильников. Один из полицейских видел подобные следы у человека,
которого арестовывал по схожему обвинению. Поскольку миссис Веденхол является
мировым судьей, я счел возможным поинтересоваться — да, я помню дословно,
— имеет ли она опыт изнасилования. Если я плохо сформулировал вопрос, готов
признать свою вину. Но прошу вас принять во внимание, сэр, что я был чрезвычайно
возмущен ее предложением прочесать местность с ружьями и собаками.
Пол умолк. Через некоторое время Холинхед хмыкнул и потянулся к ящику
с бумагами.
— Ладно, Фидлер. Не будем больше поднимать эту тему. Но имейте в виду,
что отношения с населением для нас необычайно важны, и вы не должны позволять
профессиональному рвению подавлять ваш такт. Вы меня понимаете?
— Конечно. — С трудом сдерживая смех, Пол поднялся.
— Спасибо. Это все.
В свой кабинет Пол входил со вздохом облегчения. Но вместо того, чтобы
сесть за стол и начать разгребать утренние бумаги, он встал у окна, закурил
и принялся наблюдать, как расходятся по своим местам рабочие.
«У Чента есть один плюс: здесь не позволяют беднягам отсиживать зады
в палатах. Интересно, кто завел такой порядок? Вряд ли Холинхед. Наверно
его предшественник, или кто-то еще раньше.»
День намечался не то чтобы ясный, но все же лучше вчерашнего. Зевая,
он рассматривал бригаду садовников, ожидавших, когда принесут их безопасные
инструменты — если, конечно, садовый инвентарь вообще может быть безопасным.
На всякий случай им давали только носилки и березовые метлы, да и то лишь
тем, чье состояние признавалось стабильным.
«Трудно отличить занятых трудотерапией пациентов от обычных рабочих,
разве только сестры — в белых халатах. Интересно, могла бы психиатрическая
больница жить как средневековый монастырь, самообеспечиваюшейся коммуной?
Вполне. С той только разницей, что все устремления пациентов направлены
в прямо противоположную сторону — вернуться во внешний мир.»
В дверь постучали — первый раз за это утро. Посетителем оказался Олифант
— слишком свежий, видимо дежурство было спокойным.
— Доброе утро, док. Привет от подопечных, и не могли бы вы устроить,
чтобы доктор Элсоп посмотрел сегодня мистера Черрингтона? Мы еле подняли
его из постели, а за завтраком он изрисовал весь стол овсяной кашей.
— Черт. — Пол потянулся за папкой, которую он называл про себя пожарным
списком. Бессмысленно, на самом деле, все пациенты и их болезни были экстренны,
за исключением хронических гериатриков.
«Все сумасшедшие неотложны, но некоторые более неотложны, чем другие.»
— Хорошо. Что-нибудь еще?
— Ну… — Олифант замялся. — Экономка сказала, что вы велели переселить
Джинглера и Рилли из Буйного на место тех двоих, которые выписались. Не
могли бы вы оставить их еще на пару дней?
— Боюсь, что нет. Чем меньше эти двое будут среди хронических больных,
находящихся в худшем состоянии, чем они сами, тем лучше.
— Мы так и думали, — пробормотал Олифант.
— Перестаньте! Согласен, старый Джинглер так и будет мотаться между
домом и больницей до конца жизни, но Рилли только двадцать два года, и
он слишком умен, чтобы ставить на нем крест.
— Но он избил собственную мать.
— В некотором смысле она это заслужила, — вздохнул Пол. — И заметьте,
его прислали к нам, а не в Рэмптон и не в Бродмур. Но мне некогда с вами
спорить. Займитесь этим прямо сейчас. Доктор Элсоп будет примерно через
полчаса, и я попрошу его сразу посмотреть Чаррингтона.
— Спасибо, — кисло пробормотал Олифант и вышел.
«Может, если бы я тоже проводил среди пациентов целые дни, я бы относился
к ним так же, как он.»
Пол покачал головой и взялся за бумаги.
Телефон зазвенел, как раз когда часы пробили полдесятого. Раскладывая
бумаги по папкам — «без изменений, без изменений, без изменений», — Пол
снял трубку.
— Это Натали, — произнес голос, — я иду в палаты. Пойдешь со мной к
Арчин или будешь ждать Элсопа?
— Подожди. — Одной рукой зажимая трубку, Пол другой сгреб бумаги в
ящик. — Я догоню тебя в женском отделении через десять минут, годится?
— О'кей.
Еще один стук: сестра Дэвис с записками от экономки.
«Спросить ее что ли, как прошла ночь? Какая бестактность! Но хоть для
кого-то этот день солнечный. Что в бумагах?… Ничего срочного, слава Богу.
Список лекарственных назначений: не забыть сказать Элсопу об этом курсе
флуфеназина; он нам может пригодиться. И это все пока.»
Он оттолкнул стул, поняв вдруг, что ему срочно нужно видеть Арчин.
«Это имя ей здорово подходит. Надеюсь, она с ним согласится… Почему
я так хочу пойти к ней сейчас, с Натали — почему не могу подождать, пока
придет Элсоп? У меня полно работы. Ох, да потому что с ней случилось то,
чего я всегда боялся: замкнуться в персональной вселенной. Так или иначе,
ее случай выходит далеко за рамки обычнного. Галлюцинации, мания преследования,
патологическая летаргия, весь этот список симптомов может означать что
угодно — у человека не так уж много способов сойти с ума. Это как жар —
вызывается самыми разными болезнями. Интересно, радовался бы терапевт,
если бы получил скачущую температуру, не похожую ни на грипп, ни на корь?
Господи, это место творит ужасные вещи с моим чувством юмора.»
10
Поскольку Чент первоначально проектировался не для больницы, располагался
он неудобно и бестолково. И если центральный корпус, отданный под нужды
администрации, аптеку и квартиры для живущего в больнице персонала, был
еще более-менее компактным, то палаты для легких больных в полном беспорядке
оказались разбросанными по бывшим детским, картинным галереям, курительным,
оружейным и Бог знает каким еще комнатам, а сестринские находились в бывших
конюшнях, отделенных от главного здания мощеным двором. Только отделение
для буйных достраивалось позже и получилось относительно функциональным.
Таким образом, самый короткий путь из его кабинета в женское отделение,
где он договорился встреититься с Натали, проходил через мужские палаты.
Он шел и чувствовал, как улетучивается то превосходное настроение,
в котором он вышел из кабинета Холинхеда.
«Наверное, я не гожусь для такой работы. Один вид этих несчастных скручивает
меня, как пальцы в кулаке.»
В палатах стоял шум — со всех сторон раздавался топот, громкие голоса
и визг прачечных тележек. Среди общего гама неслышно бродили несколько
пациентов в пижамах, похожие на детей, которых за какую-то провинность
оставили на целый день в постели. Это, однако было не наказанием, как считали
больные, а мерой предосторожности. Каждого из них должен был сегодня осматривать
консультант, и эта августейшая фигура вызывала у пациентов такой благоговейный
ужас, что сестры боялись как бы кто со страху не убежал или не наложил
на себя руки.
«Но какие объяснения могут соперничать с легендами? Они будут считать
это наказанием до второго пришествия. Эксперты пишут о школьном фольклоре:
дети лелеют суеверия, ритуалы, традиции. А сумасшедшие изобретают свои
собственные.»
У одного из окон, тупо глядя в пространство, стоял человек, половина
лица которого каждые десять секунд дергалась в уродливом тике — это был
Чарлингтон, отрешенно ожидавший приговора Элсопа. На приветствие Пола он
не ответил.
«Не стоит усилий, что ли? А что стоит усилий в этой обстановке: безобразная
краска на стенах, пол в разномастных заплатах, кровати, притиснутые друг
к другу. Если крыс запереть в тесную клетку, они начнут пожирать своих
детенышей. На месте пациента я бы специально что-нибудь натворил, чтобы
меня заперли в боксе. За восемьдесят квадрарных футов одиночества, отдал
бы все, что угодно.»
Он нашел Натали на площадке между первым и вторым этажами корпуса для
буйных в конце прохода, ведущего в женское отделение. Она разговаривала
со старшей сесторой Тородей и сестрой Уэллс. Пол остановился в стороне
и стал ждать, пока они закончат.
«Наверное, имя делает нашу экономку такой основательной.»
Любая больница представляет собой арену непрекращающейся войны за сферы
влияния между самыми разными группировками; грызутся между собой медицинское
начальство и больничный секретариат, иногда призывая в поддержку внешние
силы, вроде попечительского совета или даже министерства здравоохранения;
причной раздора может быть что угодно — от таких важных проблем, как цвет,
в который надлежит перекрасить канализационные трубы, до чистого абсурда,
когда в маневры вовлекаются даже пациенты, например, тихая, но непрекращающаяся
грызня из-за публикаций в солидных медицинских журналах. Покидая учебную
больницу, Пол надеялся, что ему не придется больше наблюдать ничего подобного,
но оказалось, что Чент страдает тем же недугом, только в гораздо более
тяжелой форме.
«Лучше бы Элсоп не говорил, когда я только приехал, что эта работа
— идеальная база для начала публикаций. Что в двадцать восемь лет я знаю
такого, что могло бы заинтересовать журналы? Историю странной девушки,
которую мы назвали Арчин? Может, и подойдет. Не придется ломать голову
над темой диплома. Но не хочется. Для меня пациенты — все еще странные,
все еше личности. Вот когда они станут просто историями болезни, может
тогда…»
Старшая сестра ретировалась. Пол двинулся к Натали и сестре Уэллс.
— О чем вы тут?
Натали поморшилась.
— Экономку волнует, что у нас больная без удостоверения личности. Может
она в чем-то замешана? А может ее ищет полиция? А не взять ли у нее на
всякий случай отпечатки пальцев?
Сестра Уэллс, худая темноволосая женщина, которой Пол симпатизировал
с первой же встречи, сочувственно улыбнулась, продемонстрировав крупные
лошадиные зубы, и направилась к палате, куда вчера поселили Арчин. Пол
двинулся вслед за Натали и тут неожиданно вспомнил:
— Черт, я забыл вчера позвонить Хоффорду!
— Я звонила, сразу, как ты ушел. Только ничего нового я ему не сказала.
— Он говорил что-нибвдь о Фабердауне — ну, о коммивояжере?
— По-прежнему утверждает, что ничем не провоцировал нападение. Инспектор
извинялся, но сказал, что дело, видимо, будет отсрочено.
— Что это значит?
— На их жаргоне — то, что оно им надоело. — Натали остановилась перед
одним из боксов, тянувшихся вдоль стены палаты. — Черт возьми, сестра,
я же просила держать ее дверь открытой.
— Она и была открыта, — возразила сестра Уэллс.
Пол огляделся. Как и в мужском отделении, по палате в ночных сорочках
слонялись пациентки, которых сегодня должны были осматривать консультанты,
одна бросилась ему в глаза — немолодая женщина с плутоватым лицом и спутанным
клубком седых волос. Она рукой прикрывала рот и постоянно хихикала. Пол
тронул Натали за рукав.
— Что? А, Мэдж Фелпс в своем репертуаре. Надо было сразу сообразить.
Считает, что она здесь для того, чтобы шпионить за другими, и каждый день
ходит ко мне и к сестрам с кучей жутких сплетен про то, как все плохо себя
ведут. Сестра, скажите, чтобы она ушла.
Она резким движением открыла дверь. На низкой жесткой койке, напуганная
их неожиданным вторжением сидела Арчин.
«Я уже был в этом боксе. На стене нацарапано ПОМОГИТЕ. Может и хорошо,
что она не умеет читать.»
Узнав Пола, Арчин вскочила на ноги и робко улыбнулась. Он улыбнулся
в ответ, стараясь, чтобы это вышло как можно теплее.
«Не обрашай внимания, что она похожа на пойманного зверька. Такую маску
может носить даже убийца.»
— Как прошла ночь? — спросил он Натали.
— Сестра Кирк заглядывала к ней пару раз, и я тоже. Полночи просидела
с мрачным видом на койке, а Кирк слышала, как она разговаривала сама с
собой.
— Что она говорила?
— Иностранный язык. Так сказала Кирк.
Пол почесал подбородок.
— А утром?
— Вполне послушна, если не считать того, что ей абсолютно все надо
показывать. Да, еше одно. За завтраком спокойно съела овсянку, но когда
принесли бекон с гренками, потрогала его пальцами, понюхала и с бледным
видом вышла из-за стола.
— Я подумала, может, она еврейка, — вставила сестра Уэллс. — Она совсем
не английского типа, вам не кажется?
— Но и не еврейского, — пожал плечами Пол. — Хотя это, конечно, объясняет
отвращение к бекону. Я вот думаю. Может она вегетарианка?
— Здоровая пища и нудизм? — ехидно заметила Натали.
— Как раз для нашего мерзкого климата, — усмехнулся Пол. — Кстати,
обстановка ее не беспокоила?
— Нет. Только постель показалась ей слишком теплой, она вытащила одеяло
и сложила в шкаф.
— Жар?
— Не-а.
— Все. Я иссяк. А ты что скажешь?
— Чем больше я об этом думаю, тем меньше понимаю. — Натали бросила
быстрый взгляд на стенные часы. — Черт, мне надо идти. Рошман должен быть
с минуты на минуту, он хочет, чтобы я поехала с ним после ланча в Бирмингем,
сумасшедшее утро. Дай мне знать, что скажет Элсоп, ладно?
— Конечно.
Натали и сестра Уэллс ушли. Пол остался в боксе, он смотрел на девушку
и чувствовал, как его захлестывает волна жгучей жалости. Она казалась ему
маленькой и беспомощной в хлопчатобумажном больничном платье детского размера,
но все равно слишком широком для ее талии. Однако, ничего детского не было
в живом взгляде ее больших темных глаз. И несмотря на уродующую одежду,
она вполне подходила под то определение, которое дал ей Мирза — куколка;
утренний румянец на щеках сменил вчерашнюю холодную бледность, и это ее
полностью преобразило.
«Чертова плутовка, тебе надо было придумать имя, которое мы переделали
бы в Эльфа вместо Арчин! Подошло бы лучше.»
— П'ол? — неожиданно сказала она.
— Арржин, — согласился Пол.
Ее маленькая рука дотронулась до кровати, а голова мотнулась в немом
вопросе. Пол сначала не понял, потом до него дошло.
«Она хочет узнать, как это называется. Господи, да как же понять, что
в ней происходит?»
— Кровать, — медленно произнес он.
— Кроват. — Пауза, затем легкий стук в стену.
— Стена.
— Стэна.
— Доктор Фидлер, — прервал их голос за его спиной. Пол обернулся и
увидел в дверях сестру Фоден.
— Доктор Элсоп уже здесь, доктор Фидлер, и он просит Вас присоединиться
к нему прямо сейчас.
«Проклятье! Ничего не поделаешь. Попробую извиниться жестами.»
Он показал на себя, потом на сестру Фоден, изобразил некую пантомиму
насчет того, что ему надо идти. Арчин потускнела, но слов для того, чтобы
возразить, у нее не было. Она только вздохнула и с безучастным видом опустилась
на край кровати, словно предоставив миру делать с ней все, что ему заблагорассудится.
11
Доктор Е.Нок Элсоп был человеком приятной наружности: выше шести футов
ростом, с широким лбом, прямыми темными волосами и тщательно поддерживаемым,
даже зимой с помошью ультрафиолетовой лампы, загаром. Пол считал, что ему
повезло больше тех, кто работал, например, с доктором Рошманом или с другими
постоянными больничными консультантами. Не последним качеством Элсопа было
тщеславие, что дало Мирзе повод (если он вообще в них нуждался) приклеить
ему кличку Сопливый Эл, но выражалось оно в вещах довольно безобидных,
вроде загара или упороного нежелания раскрыть значение инициала Е. На этот
счет у Мирзы тоже имелась теория: поскольку Элсоп до своего рождения был
весьма беспокойным ребенком, будущие родители нарекли его Енох — «Е нок-нок».
Тем не менее элсоповское тщеславие не так раздражало работавших с ним
врачей, как, например, патологическая нерешительность Рошмана — тот мог
битый час провести с лечащим врачом, планируя курс для для больного, а
потом позвонить вечером домой и заявить, что все надо делать совсем не
так.
С другой стороны, Элсоп обладал качеством, за которое Мирза наградил
его другой, по мнению Пола гораздо более подходящей кличкой: Хваткий Нок.
Жизнь виделась ему джунглями, где каждый обитатель, неважно, доктор или
нет, скрываясь за маской цивилизованной добропорядочности и благовоспитанности,
думал только о том, как бы урвать побольше. Неважно, что — репутацию, должность
или деньги.
Впервые почувствовав широту элсоповских притязаний, Пол удивился, почему
тот довольствуется скромным постом консультанта в заштатной провинциальной
больнице с тремя сотнями коек, в то время как мог бы претендовать на гораздо
более высокий пост в большом городе. Объяснение оказалось простым и обычным.
Судя по ссылкам в периодике, вроде «Британского медицинского журнала»,
Элсоп очень рано стал печататься, поначалу в соавторстае с коллегами, имеющими
более высокий статус, чем он сам. Следующим шагом должна была стать книга,
и тема, на которой он остановился, звучала как сравнительный анализ психозов
сельского и городского населения. Территория вокруг Чента была на восемьдесят
процентов сельской. Потому он здесь и находился.
То ли Пол сам создал такое впечатление, то ли, что более вероятно,
оно появилось после знакомства с Айрис, но Элсоп поначалу считал нового
регистратора хватким малым, вроде себя самого. Пол не спешил его разубеждать.
Он внимательно выслушивал элсоповские многозначительные советы, обещал
всенепременно последовать и… отодвигал в сторону. Вплоть до Рождества прошлого
года Элсоп исправно его подталкивал, подсовывая письма в медицинские журналы,
на которые все равно кто-то должен был отвечать, так почему не Пол? И всячески
подчеркивал важность поста регистратора, как краеугольного камня всей последующей
репутации. Пол, и без того перегруженный неимоверными требованиями курса,
который только что начал — двухлетней программой по психологической медицине,
— согласился было на одно-два предложения, но, не видя особого толка, отказался
и предпочел оставить время для занятий.
Сейчас, спустя два месяца после Рождества, Элсоп почти поставил на
нем крест. Пол все еше помогал ему раз в неделю в Бликхемской клинике,
но предложение проводить приемы во время его отсутствия, оброненное как-то
Элсопом, так и осталось пустым звуком, не породив конкретных планов своего
воплощения.
«Наверное, я его разочаловал. Но тут он не одинок. Родители, жена,
да и я сам вполне могли бы составить ему компанию.»
Как бы то ни было, встретил его Элсоп довольно приветливо и махнул
рукой в сторону единственного в полупустом кабинете кресла.
— Дайте мне, пожалуйста, все это сюда, — попросил он. На кушетке рядом
с Полом лежала внушительная груда папок. — Как дела, молодой коллега?
«Сказать или нет? Все равно это уже не секрет. Только он не любит неудачников,
а человек, у которого рушится брак, уже наполовину неудачник.»
— Так себе. Наверное, это погода меня угнетает. Я начинаю понимать,
почему пик суицидов приходится на март.
— Ну, вам же не семнадцать лет, — проворчал Элсоп, бегло просматривая
блокнот с выписками из историй болезней. — Ваша жена все еще в отъезде?
— Да.
— Возможно, это дополнительный фактор. Я не захожу так далеко, как
этот швед, который считает беспорядочность связей профилактикой правонарушений,
но и не сомневаюсь в терапевтическом значении регулярного оргазма. — Элсоп
усмехнулся. — Ваш друг Бакшад, кажется, это хорошо усвоил. Я встретил его
вчера вечером в Бликхеме, если не ошибаюсь, с двенадцатой по счету девушкой
с тех пор, как он здесь появился.
С трудом сдерживаясь, Пол чувствовал, как в нем поднимается волна ярости
пополам с горечью.
«Терапевтическое значение оргазма! Очень хочется выплеснуть ему всю
правду, а потом посмотреть на его физиономию.»
Но пока решение не было принято, Элсоп продолжал:
— Говорят, вы наступили на хвост какой-то местной шишке?
Пол нахмурился.
— Миссис Веденхол, мировой судья! Кто вам сказал, доктор Холинхед?
— Конечно.
— Мне казалось, что я вполне понятно ему все объяснил. Но, видимо,
я говорил недостаточно громко, и он не услышал.
— Ну, мне-то не надо так громко. — Элсоп посмотрел Полу в глаза. —
Только честно, не возражаете, если я буду говорить прямо?
— Нет, конечно, — пробормотал Пол.
— Мне кажется, вы слишком увлекаетесь. Плохо. Нельзя так. Если вы будете
отождесталять себя с этими несчастными, то очень скоро станете одним из
них. Вы ведь проходили когда-то курс психотерапии, верно?
— Да, курс анализа, — ответил Пол и добавил обычную свою легенду. —
Я думал, это самый простой способ взглянуть на психиатрию глазами пациента.
— Да. — Элсоп медленно кивнул и снова протянул: — Да-а… Ладно, нет
ничего стыдного в перенапряжении. Это не самая легкая больница для работы,
даже при ее размерах. И будет чертовски глупо, если вы позволите себе сломаться
под таким ерундовым давлением, как Чент. Поэтому поберегите себя, пока
не поздно.
«Как? Водить дружбу с Холинхедом и лизать ему ботинки? Послать к черту
Айрис?»
— Однако, — сменил тон Холинхед, — у нас на сегодня слишком плотный
график, чтобы заниматься здоровьем врачей. Я просил включить в список миссис
Ченсери, а вы этого не сделали.
— Простите, — стал оправдываться Пол. — Совсем вылетело из головы.
— Как говорил папа Фрейд… — Элсоп нарисовал на бумаге большую жирную
стрелку, меняя очередность пациентов. — Ченсери вам не нравится как женщина.
Мне тоже, но я не забываю это контролировать. А что еще за Арчин?
— Увас должен быть о ней отчет. Мы подобрали ее вчера ночью. Экстренный
случай.
Элсоп перелистал бумаги.
— Нету. Наверно Холинхед все еще на нем сидит. Много кровавых деталей?
Я заметил, что чем необычнее случай, тем больше нужно времени, чтобы отцепить
от него вашего начальника.
«Ну и как я должен на это реагировать? Как на панибратство или понимать,
что ты выше Холинхеда? С тобой-то все в порядке, а со мной?»
Пол как можно короче пересказал вчерашнюю историю.
— И у вас это вызывает недоумение, — прокомментировал Элсоп. — Я удивлен.
Женский эксгибиционизм встречается реже, чем мужской, потому что у него
есть… гм… институциализированный выход, стриптиз, например, но он существует,
и для подобных случаев есть вполне когерентный диагноз. Я бы выдвинул гипотезу
о чрезвычайно напряженном детстве и запретах, связанных с обнажением тела,
в результате чего, — он изобразил пантомиму, скомкав лист бумаги, — личность
не выдержала давления. Вы давали ей транквилизаторы?
— Нет, я вообше не давал ей лекарств.
— Терапевтический нигилизм давно вышел из моды, мой юный коллега! Я
когда-то работал под началом врача, который страдал этим недугом, но был
уверен, что он последний из динозавров. Почему?
— Ну… — Пол помолчал, подбирая слова. — Она вела себя слишком спокойно,
я бы так сказал.
— Не считая того, что за час перед этим сломала руку взрослому мужчине.
Вы говорите, она весьма миниатюрна. Да, но черная вдова тоже не огромный
монстр, однако я не стал бы держать ее в качестве домашнего животного.
«Ради Бога, оставь свой сарказм!»
— А как быть с сегодняшним утром? Я ни разу не слышал, чтобы при истерической
афазии пациент просил врача научить его английскому языку. Впрочем, я и
так уверен, что у нее не афазия.
— Да? Так что же у нее тогда? — Элсоп умолк с видом триумфатора, но
ответа не дождался. Наконец, он вздохнул. — Меня гложет подозрение, что
вы убеждаете себя, будто столкнулись с неведомой разновидностью психического
расстройства, которое сможете описать в статье, доложите на конгрессе или
симпозиуме и в конце концов назовете своим именем.
«Похоже, ты рассказываешь мне историю из своей жизни.»
Подтверждение последовало незамедлительно.
— Вы попадаете в ту же ловушку, что и я в ваши годы. Напомните мне
как-нибудь, я раскопаю ту историю болезни. Это… гм… поучительно. Призовите
на помощь свой здравый смысл, мой юный коллега, а потом немного поразмыслите.
Ничто так не роняет нас в собственных глазах, как необходимость публично
срывать с себя орден, который мы уже успели нацепить. Бррр.
Элсоп демонстративно передернулся и невесело усмехнулся.
— Давайте-ка займемся делом. Начнем прямо с нее. Чаррингтон не станет
перерезать себе горло от нетерпения.
Поначалу Полу даже понравилось, с какой тщательностью Элсоп взялся
за перепроверку результатов вчерашнего обследования Арчин; он лично удостоверился,
что девушка не понимает английского, но вполне способна говорить на своем
языке, затем повторил осмотр, сопровождая свои действия комментариями.
— Дайте мне анализ мочи, сестра, это первое, что вы должны сделать
завтра утром… И анализ крови тоже. Кстати, у каждого пациента нужно проверять
группу крови, писать на специальной карточке и отдавать ему при выписке.
Это может спасти ему жизнь… Любопытный тип лица! Ничего азиатского, и такая
выраженная эпикантическая складка. Думаю, надо назначить ей рентген черепа,
молодой коллега. Согласен, она весьма бегло лопочет на своем странном языке
— вы, конечно, потом проверите, на каком — только как она умудрилась попасть
из своей Верхней Славонии, или откуда там еще, в самый центр Англии: разве
что кто-то привез и бросил, а потрясение стало причиной инверсии, скажем,
к языку детства…
«Замечательно просто и исчерпывающе. Если бы только не фальшивый тон.
Будь я проклят, но тон у него фальшивый.»
И внезапго, с обескураживающей отчетливосьтью Пол понял, что знает,
в чем тут дело.
«Ублюдок! Он подозревает, что я прав, и что это действительно неординарный
случай, которого нет в литературе; он никогда в этом не признается, но
будьте уверены, не упустит шанса сообщить нем раньше меня!»
12
Часы с неизменным «банг, бум и клинк» отбили четверть второго, когда
Элсоп забрался, наконец, в свой «ванден-плас-принцесс», а Пол, устало вздохнув,
развернулся в сторону столовой.
«Наверное, он прав, нужно действительно взять этот курс. Но почему
все эти проклятья сваливаются тогда, когда Айрис нету дома? Могу себе представить
ее лицо, когда я скажу: привет, дорогая, рад тебя видеть, завтра я уезжаю
и вернусь через две недели. А может, оно и к лучшему. Декларация независимости.»
Он чувствовал себя не в своей тарелке. Нежданно свалившееся на него
личная ответственность за Арчин, свалившаяся потому, что вечный его кошмар
о чужом мире стал для этой девушки реальностью, заставил его говорить сегодня
с Элсопом в куда более резком тоне, чем он обычно себе позволял — кульминацией
стал десятиминутный спор об одном из пациентов, которого должны были сегодня
выписать. К немалому его удивлению, Элсоп вовсе не рассердился, а наоборот
— сохранил предельную доброжелательность и даже впервые за месяцы их сотрудничества
предложил прослушать специальный курс.
«Я … я подумаю.»
В дверях столовой Пол стокнулся с Ферди Сильвой.
Ни Фила Керанса, ни Натали не было. Только Мирза подозрительно рассматривал
тарелку с тушеными яблоками, которую поставила перед ним Лил.
— Натали ушла? — спросил Пол.
— Ее увел под ручку Рош Хашана, наш еврейский Новый год,
— ответил Мирза, на последнем слове дотрагиваясь кончиком языка до ложки
с десертом и тут же отдергивая его обратно. — Лил, дорогая, выбрось это,
пожалуйста, и принеси мне что-нибудь более соответствующее человеческим
потребностям, ну, хотя бы сыру. Кстати, Пол, суп сегодня такой же отвратный,
на всякий случай, если ты собрался его есть.
— Чем-то же надо заполнить желудок, — вздохнул Пол. Но Мирза был прав
— суп оказался тепловатой бурдой с плававшими на поверхности кружками жира.
Ладно хоть бублики были свежими. Он сжевал их всухомятку.
— Ну, сарафанное радио ей уже наверняка все сообщило. Я сам за сегодняшнее
утро выслушал не одну историю.
— С чего это вдруг? — Пол опустил ложку и уставился на Мирзу.
— Ты прикидываешься или действительно не понимаешь, что подобного случая
Чент не видел с начала эры, или со дня рождения святого Джо, не знаю, что
было раньше? — Мирза изящным движением нарезал сыр и разложил кусочки по
поверхности бисквита. — Больные знают, персонал знает, один ты не знаешь.
— Не слишком ли ты высокого мнения о диагностических способностях пациентов?
— огрызнулся Пол.
Мирза посмотрел на него с удивлением.
— - Пол, я думал, крепкий сон твое раздражение вылечил. Прости, если
наступил тебе на мозоль.
Усилием воли Пол взял себя в руки.
— Нет, это я дожен просить прощения. Продолжай, что ты хотел сказать.
— О диагностических способностях пациентов? — Мирза успокоился и вернулся
к своей обычной насмешливой манере. — Знаешь, я действительно о них высокого
мнения. Иначе, как бы я мог выжить в Англии?
— Если у тебя есть, что сказать, говори серьезно. Или заткнись. У меня
нет настроения шутить.
— Я абсолютно серьезен. — Мирза послушно сменил тон, а заодно и выражение
лица. — Ты вдумайся, Пол, я приехал из страны, — он вытянул руку и принялся
загибать пальцы, — мусульсанской, неразвитой, только что деколонизированной,
преимущественно аграрной и во всех отношениях отличной от индустриальной,
цивилизованной и номинально христианской Британии. И вот я здесь и претендую
на то, чтобы ремонтировать ту часть человеческого существа, которая является
в наибольшей степени продуктом культуры. Да, я учился в английской школе
и английском университете — и что? Это только внешний лоск на моем существе.
Я не был в мечети с восемнадцати лет, но мечеть внутри меня. Этот надтреснутый
звон, — большой палец уставился в потолок, — действует тебе на нервы еще
и потому, что Англия — страна утренних колоколов. У меня нет таких культурных
ассоциаций. Но когда у того парня из буйного отделения плохое настроение,
и он начинает вопить дурным голосом — ты знаешь, о ком я говорю? — я дергаюсь,
как лягушачья лапа в гальванической ванне, поскольку начинает он свой хит
с тех самых трех нот, которые я слышал каждое утро все свое детство, и
еще до того, как начал себя осознавать, в моем мозгу намертво отпечаталось:
Йа-аллах йа-аллах… Муэдзину было почти девяносто лет, и он был почти
слеп, но каждое утро перед восходом солнца он карабкался по сорокафутовой
лестнице.
Погруженный в воспоминания, Мирза умолк, взгляд его уперся в далекую
точку за пределами комнаты.
«Мне должно быть стыдно, я ведь когда-то осуждал борьбу против этой
идиотской сословной системы. Как бы я на месте Мирзы справился с такими
проблемами? Культурный шок.»
«Культурный шок!»
Идея была настолько поразительной, что он полностью отключился от того,
что говорил Мирза, и опомнился, только когда тот спросил, не надоело ли
ему слушать.
— Прости Мирза! — поспешно отозвался Пол, — Кое-что пришло в голову.
Потом скажу. Ты продолжай, это очень интересно.
— По твоему отсутствующему виду не скажешь, — усмехнулся Мирза. — Я
говорил, что не бывает абсолютно невменяемых больных. Даже к тем, кто наглухо
закрыт для общения, иногда возвращается память о том, что они делали во
время тажелой фазы, пусть и не полностью. Я кстати не верю в полную закрытость.
А менее тяжелые больные, те, например, кто страдает от спровоцированного
невроза, полученного, кстати сказать, стараниями семей, а не общества и
не их самих, сохраняют огромные запасы относительного здравомыслия. День
и ночь они проводят со своими товарищами по несчастью, и хотя им и не хватает
профессиональной подготовки, чтобы поставить диагноз, вполне способны сложить
из того, что они видят, довольно ясную картину. Я часто слышу, как больные
говорят о вновь прибывшем: «А, это еще один мистер такой-то». И потом,
когда я смотрю историю болезни мистера такого-то, я говорю, черт подери,
они правы. Ты меня слушаешь?
Пол отказался от супа, и Лил поставила перед ним тарелку с макаронами,
посыпанными сыром и терым картофелем.
— Нужно взять в штат диетолога, — кисло произнес Мирза. — Знаешь, с
тех пор, как я перебрался в Чент, я похудел в талии на два дюйма. Ужас!
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Пол, разжевав макаронину
и решив, что это блюдо, по крайней мере, съедобно. — Однажды, еще студентом,
мне нужно было описать нового больного, чтобы сравнить потом диагноз с
уже поставленным, и я был в полном тупике, пока один из пациентов не сказал
кое-что, что навело меня на мысль.
— Но ты так и не спросил, что пациенты думают об Арчин. Извини, я понимаю,
на тебе все утро проездил консультант, у тебя не было времени.
— Рассказывай, что слышал.
— Знаешь миссис Броухарт? Учительницу, которая носит юбки со сколотым
между ног подолом, потому что вокруг «эти грязные мальчишки»?
— Под каждым кустом и за каждым углом. Да, знаю.
— Утром она схватила меня за пуговицу и начала таинственно шептать
об Арчин: «Бедняжка, она не сумасшедшая, она просто перепугана.» — Мирза
достал из кармана сигареты. — Можно, я покурю, пока ты ешь?
— Да, конечно, — Пол замялся. — Ты с ней согласен?
— Хочешь, чтобы я ставил диагноз больной, которую даже толком не видел?
Но то же самое я слышал и от сестры Уэллс. «Никогда не видела ничего похожего,»
— так она сказала. — «Она не глупа, она очень сообразительна. Но я ума
не приложу, почему ее надо всему учить, даже одеваться,» — Мирза щелкнул
зажигалкой. — И, как я понял, она все время просит людей называть по-английски
предметы, которые есть в палате.
— Верно. Утром она просила меня о том же.
— Короче говоря, это представляется мне аномальностью. А ты что думаешь?
— Хочу сначала послушать тебя. Все равно у меня рот занят.
— Как ты можешь запихивать в себя столько помоев?.. Хотя подозреваю,
что это отвлекающий маневр. — Мирза нахмурился. — Держу пари, Элсоп пытался
убедить тебя, что она страдает полным набором симптомов истерии: эксгибиционизм,
истерическая амнезия, и весь этот джаз. А сам при этом прекрасно понял,
что столкнулся с явлением исключительным.
— Хотел бы я, — сказал Пол с неожиданной пылкостью, — чтобы Бог дал
мне твой талант предсказывать человеческое поведение.
— Это не талант. Это означает, что я пропускаю через голову все, что
жители этой страны принимают как должное, и чему я должен учиться, потому
что иностранец.
— Что ты думаешь о культурном шоке? — спросил Пол.
— Что? А, ты имеешь в виду шок, когда человека забрасывают в центр
Китая или куда там еще, а он не может даже прочесть указатели на столбах?
— Мирза стряхнул с сигареты пепел. — Да, некоторые из моих пакистанских
приятелей этим страдают. Из богатых домов у себя на родине приезжают сюда,
живут, как свиньи в трущобах, не заботясь даже о том, чтобы помыть окна
и разобрать бумаги, не пытаются завести друзей среди местеых и, как только
кончается срок учебы, или ради чего там они сюда приехали, возвращаются
домой со вздохом облегчения. — Он помолчал. — А к чему ты вдруг спрашиваешь?
— К Арчин, — неохотно ответил Пол.
«Когда идея приходит мне в голову, она похожа на удар, или на паралич.
Вид при этом наверняка глупый.»
— Понимаю. Ты думаешь, что она — давай посмотрим — неграмотная дочь
или жена какого-нибудь иммигранта, не знаю, или ее привез в Британию более
образованный родственник, и она ни слова не знает на чужом языке… Но что
она делала в лесу без одежды? Или муж-деспот выгнал ее в таком виде из
дома за какую-нибудь провинность?
— Я бы не стал вдаваться в столь глубокие подробности, — задумчиво
произнес Пол. — Но это, по крайней мере, дает хоть какое-то направление.
— Флаг тебе в руки. Но имей в виду, если ты изложишь свою идею Сопливому
Элу, он решит, что это его изобретение, а не твое. Он очень ревниво относится
к чужим мыслям, не замечал? — Мирза бросил взгляд на часы. — Черт, я собирался
еще минут десять почитать после ланча… Так что ты собираешься делать с
Арчин?
— Элсоп насочинял целый список: анализ мочи, рентген головы — да, хорошо,
что ты мне напомнил, надо послать заявку в Бликхем. И еще одну вещь, которую
придумал сам. Кстати, тебе не попадался по-настоящему хороший невербальный
интеллектуальный тест?
— Ну, разве что для животных. Но ты можешь спросить у Барри Тамбелоу.
Пол щелкнул пальцами. Он встречался с Тамбелоу, когда тот приезжал
в Чент выявлять больных детей с врожденным слабоумием, которые по положению
должны были находиться в специальных заведениях, но жили здесь из-за вечной
нехватки места.
— Спасибо. Я мог бы и сам догадаться.
— Может, он тебе что-нибудь и подскажет. На нашего святого Джо очень
похоже — смотреть на педиатрию как на модное увлечение вместо того, чтобы
взять в штат хорошего детского психолога. Если бы… Ладно, мои предрассудки
и так всем известны. Пока.
Оставшись один, Пол принялся машинально перемешивать в тарелке тушеные
яблоки, думал же он при этом совсем о другом.
«Не сумасшедшая, а просто перепуганная. Нет, это общие слова, слишком
часто умственные расстройства сопровождаются беспочвенным страхом. И что-то
в ней очень рациональное, в этой Арчин. Да, параноики рациональны, даже
слишком, но паранойя — это уже серьезно, а все похоже склоняются к тому,
что у нее не больше, чем истерия… Если она действительно хочет знать английский,
придется ее учить. Без языка мы все равно ничего не сделаем.»
1. Фамилия произведена от англ. «thorough»
— «основательный, дотошный».
2. Мирза переиначивает фамилию Рошмана
так, чтобы та звучала как «Рош Хашана».
3. Так Мирза произносит фамилию доктора
Радж: «Dr-rudge».