Speaking In Tongues
Лавка Языков

Эзра Паунд

БЛИЗ ПЕРИГОРА

 
 

Перевел Сергей Петров

 
 
A Perigord pres del muralh
Tan que i puosch’om gitar ab malh.
 
 
 
 
Вы воскрешали голоса из праха
И заставляли их рассказывать секреты, Мессир Чино,
Не правда ли? Тогда прочтите между строк у Юк Сент Сирка,
Решите мне загадку — вам история знакома.
 
 
Бертран, Эн Бертран, оставил чудную кансону:
«Маэнт, я вас люблю, вы выгнали меня за дверь.
В Монфоре голос, шевелюра госпожи Аньес,
Стать Бель Мираль и шея виконтессы,
Все вместе собранные, вас не стоят...»
И, пропевая вслух эту кансону,
Припомните, что Маэнт пребывала в Монтаньяке,
Одна — в Шале, еще одна — в Мальморте
Крепком, что вздымается над Бривом, для каждой дамы замок,
Твердыня.
 
 
                      О, легко ли это?
Двор Тарирана находился в Монтаньяке,
Его же зять был сильным человеком
В Перигоре, славный их союз
Всю землю под себя подмял и ею обладал столетья.
Наш Эн Бертран жил в Альтафорте,
Ступица колеса и сеятель вражды,
Изображенный Данте в последней яме ада —
Без головы, «которую он нес подобно фонарю»,
Поскольку разделенье породило разделенье,
И тот, кто между братьями воздвиг раздор,
Поднялся против старого английского владыки,
Такое наказанье нес за «contrapasso».
 
 
Как можно было жить с соседями вокруг —
Пуатье и Брив, и неприступный Рошкуар,
Как пальцев кончики расслабленной руки,
А он как на большой горе ладони —
Не срезанный уступ, и не Фуа среди своих потоков,
Огромная скала, сосной поросшая наполовину,
Оплачена трудами и мошной де Борна —
Четыре круглых вежи, четыре брата — в общем, дураки:
Что оставалось для него, как не играть ва-банк
И раздувать горнило старых распрей?
                   «Закладывайте замки, господа!
Пускай евреи платят».
                   И та незабываемая сцена —
(Которой, может, не было совсем!)
                   Разбитый наконец,
Перед суровым старым государем:
                   «Ваш сын с тех пор как умер
Мой ум и сила — паутина на ветру,
Я сломлен горем. Делайте что вам угодно».
 
 
                    Возьмите человека целиком и разбирайтесь в происшедшем.
Любил ли он ту даму в замке Монтаньяк?
Ему был нужен замок, угрожавший флангу.
Сегодня мы читаем, сколь долго перигорские сеньоры,
Таллейраны, обладали замком, это не было случайным эпизодом.
А Маэнт подвела его? Иль разгадала схему?
 
 
А вся его сетеподобная затея нового союза?
Шале вздымается над тополиною листвою.
Окрестные вершины — не выше оснований стен,
Под ними медленная Дронна с ковром из лилий.
Ему же впору Рошкуар, еще сильнее,
Подобный шпоры острию, воздвигнут на утесе,
Мальморт в объятиях надежно держит Брив.
А Борн, его замкнутая мошна, его крольчатник,
Его подземные покои с дюжиной дверей,
Откуда щупальца протянуты к дорогам
Вынюхивать, кто едет в Перигор.
А та непобедимая фаланга, рубеж, через который не пройти,
Те десять добрых миль до замка Маэнт,
И все ему по флангу — как мог он обходиться без нее?
А вся дорога на Каор и на Тулузу?
Что мог он сделать без нее?
 
 
                    «Папиоль,
Пой песню — Аньес, Цимбелин.
Есть шея, ах, есть пара белых рук,
Есть полная шпалера ранних роз,
А сердце все мое охвачено любовью.
Зачем я здесь со сборной этой лестью —
Какие двери отворит мне похвала?»
И каждая слегка ревнует Маэнт?
Он написал свои стихи, чтоб их направить ревность
На нее, чтоб вызвать в ней гордыню?
Возьмите то, что он сказал, и истолкуйте как хотите —
Вопросом без ответа останется Маэнт?
 
 
                       Любовная ли это песня? Пел он о войне?
И был ли это хитроумный план,
Рожденный языком жонглера, слух о котором разнесется
По всей стране и к северу и к югу,
Его прославит как умельца и стратега?
(Подобное проделал в Полиньяке Сант-Лейдьер,
Он пел другую песню, столь же хитроумно смысл упрятав).
Есть прецедент и узаконенный обычай —
Петь что-то, а в виду иметь совсем другое,
«Et albirar ab lor bordon — »
Фуасский граф об этом знал. Что в песне Сир Бертрана?
Маэнт, Маэнт, и вновь она — Маэнт,
Или политика, война и сломанные шлемы?
 
 
 
 
                        Закончим с фактами. Попробуем представить, что мы видим
Эн Бертрана в зале вежи в Аутафорте,
Закат, дорога-лента в лиловых перекрещенных лучах
Уходит к югу к Монтаньяку, он склонился над столом,
Строчит, ругается сквозь зубы, у его локтя
Листки бумаги, испещренные словами,
То тут, то там зачеркнуто, и рядом — al и ochaisos.
Просматривает список рифм? Худ, желчен?
С лохматящейся рыжей бородой?
И к Монтаньяку обращается зеленый глаз кошачий.
 
 
                    Или представим, как его Магнит пускается в дорогу,
Пробравшись мимо Обетерра, поет в Шале
                     В романском зале,
Или под старой кроной в Рошкуаре
Следит бесцельно за полетом птицы в небе,
Вечерним часом ожидая свой черед,
И думая об Аэлис, которую любил всем сердцем...
Найти ее почти одну, Монфор в отъезде,
Но у нее в гостях — проклятая старуха,
Его визит испорчен, а до нового — не меньше года.
Неплохо?
Или пускай идет вперед. «Пройди по всем дворам,
Магнит мой» — написал Бертран.
 
 
                        И вот мы в Вентадорне
Среди двора любви, он пропевает ту кансону,
Никто не слышит, кроме Арримона Люк Д’Эспаро —
Все слышат лишь слова любезных комплиментов.
Сир Арримон сгибает пальцы, вот Монфор,
Вот Рошкуар, Шале, остаток, тактика,
Мальморт, он понимает, сообщает Ричарду догадку:
Союз, де Борн сдается, срублены деревья
Вокруг его твердыни, скот угнали!
Или никто не понял смысла, и де Борн, как раньше, процветал?
 
 
                         А десять лет спустя, иль двадцать — как угодно,
Арнаут с Ричардом — под стенами Шалюса:
Во мраке вежи возвышаются над полем,
Натянуты палатки, боевые скакуны
У коновязи, фиолетовая ночь,
Потрескивает пламя, знаменосцы,
На княжеском штандарте — выводок ленивых львов,
Случайный отблеск на подвешенной кольчуге, оружейник,
Держащий факел, за работой.
 
 
                         Уединившись,
Они припоминают старые скандалы, говорят о смерти Борна,
Мы тоже знаем эту новость (через шесть веков).
Назавтра Ричарда ждет смерть — пусть он обсудит
Сегодня с Даниэлем trobar clus.
А «лучший мастер» вспоминает песню друга,
Завидует его неистовству... оплакивает стиль,
Преуменьшает собственный? — Как вам угодно.
Потом они заводят тяжбу о покойном.
Плантагенет загадку задает: «Любил ли он ее?»
«Любил ли вашу он сестру? — парирует Арнаут —
Да, ей он пел хвалы, но существует мненье,
Что делал это только для того, чтоб показать
Что он ваш человек, что хорошо был вами принят».
 
 
«Его вы знали».
                    «Знали его вы».
«Я лишь певец, вы ж преуспели в двух ремеслах».
«Вы рядом родились».
                     «Что знаем о друзьях мы?»
«Скажите, что он видел замки, скажите, что любил Маэнт!»
«Сказав — любил, решу ли тем загадку?»
                     Закончен спор, наутро Ричард выйдет,
Стрелой из арбалета пораженный сквозь забрало,
Простит стрелка, умрет,
 
 
                      Закончит этот спор, Арнаут же закончит
«Во чине ангельском» — (Так говорит апокриф!)
Спор прекращен, но после скажет Данте:
Я видел, вижу словно и сейчас
Как тело безголовое шагало
В толпе, кружащей неисчетный раз,
И срезанную голову держало
За космы, как фонарь, и голова
Взирала к нам и скорбно восклицала:
«Я связь родства расторг пред целым светом,
За это мозг мой отсечен навек
От корня своего в обрубке этом.
И я, как все, возмездья не избег».
 
 
Или возьмите Эн Бертрана?
 
 
 
 
Ed eran due in uno, ed uno in due;
Inferno, XXVIII, 125
 
 
Безумная весна, и возле Овезера
Зеленая эмаль с узорами из маков
И маргариток над нами поднималась, мы увидели всю реку,
И наши кони исходили все долины,
Мы видели затопленные земли, обсаженные тополями,
В те молодые дни, когда друзьями были мы с глубоким небом.
                    Тогда большие крылья в сумерках над нами били,
И на больших колесах в небе
Мы сближались... поднимались... и отдалялись снова...
Но верили, что встретимся губами и руками,
 
 
                     Все выше, выше, вот сейчас... и вдруг толчок:
«Зачем ты любишь? Будешь ли любить меня всегда?
Но я лишь как трава, я не могу тебя любить».
Или: «Люби, и я люблю, люблю тебя,
И ненавижу ум, но не тебя, не душу, руки».
 
 
Итак, до этого последнего разрыва, Тариран!
 
 
                    Закрыта в его замке, Тарирана,
Та, у которой не было ни глаз, ни языка, но лишь в руках,
Исчезла, ах, исчезла навсегда — неосязаема и недоступна!
Обязанная жизнью одному лишь человеку,
Обязанная речью одному лишь человеку,
Все ж остальное в ней — мелькающая тень,
Разбитые зеркальные осколки...!