Speaking In Tongues
Лавка Языков
Эстетика дурная постмодерна
кому угодно искорёжит нервы,
и, рифмою глагольною шурша,
я не заплачу, потому что слёзы
сплошь в том же ареале, что и грёзы…
Не отвращай лица, постой, душа!
Взгляни, взгляни: вон капает из крана --
неужто жизнь? в минуту полстакана --
ну, это я, положим, с потолка!
вот ложечка вдруг на пол упадает --
должно быть, к гостье… что я, сам не знаю?
и даже не совсем издалека.
Читал Флобера, не читал Толстого…
да я ведь подражаю Кабакову!
а он кому? уж, верно, букварю,
в котором мама мыла харю Кришны.
Кто виноват? Что делать? Снова лишний.
Особенно тебя благодарю…
А это уж была автоцитата.
Живущий по закону самиздата,
я не заметил, как пришла война.
Так если пол покрасить чёрной краской,
потом просыпать соль, что будет -- грязь ли
иль только композиция одна?
Здесь слов игра, случайная, конечно.
Но оговорки более успешны,
как доктор Зигмунд некогда учил,
чем все целенаправленые майсы…
Я не пустил своё искусство в массы
и не послал ни в авангард, ни в тыл.
Я что-то делал. С интересом видел,
что получалось. И ко мне на выстрел
ни человек, ни зверь не подходил.
Лишь ангел, белый мой язык не тронув,
меня, как первомайскую корону,
на тонкий шест почёта насадил.
Так сделалась символика судьбою:
мне не видать ни очага, ни боя;
ни девой, ни мужчиной мне не быть.
И будут усмехаться те и эти,
и с отвращеньем всматриваться дети…
Киев, 1991, май
II
Слишком много слов
внутри и вокруг меня,
слишком много коротких строк.
Не спасает восковая броня,
превращается хвост в цветок.
Я иду без конца,
без лица, как и ты,
но не спутают наши хвосты
ни за что.
А кругом -- окоём в решето.
Слишком много боли я причинил
и не перестал причинять,
слишком долго просил, чтоб меня обвинил
Тот, кто не умел обвинять.
Слишком много слов, слишком много сна,
от стыда слишком рано встаёт страна.
Не досмотрят никак этот внутренний фильм
то ли дикий квирит, то ли финн.
Слишком много я хвастал и жрал, и млел,
и порвал на груди рубах.
Слишком долго и нудно себя жалел…
Сок травы ещё на губах.
Коротка строка, но и жизнь не длинней.
Нам везёт, и тебя мы встречаем в ней,
и горим -- в кислороде гвоздь…
Слишком много слов уничтожил я,
и других уже не нашлось.
Чикаго, 1999, апрель.
III
мне снилось я в аду и ад был наг и скуден
как первый мандельштам я брёл среди безлюдин
пытаясь говорить но ад был глух и тих
как первый вавилон ад признавал своих
изблёвывал чужих едва слизнув их лица
безглазые они стремились погрузиться
опять в воронку ту что ворона творец
столь стрёмно описал но ад немой гордец
того не принимал кто с ним язык не делит
так в чёрной глубине вдруг слово стало делом
пародией на тот неповторимый миг
когда из хаотьмы первообъект возник
и заблистал в среде материи злодарной
за нею шёл четверг крыжливый и угарный
и демиург не знал ещё когда сей путь
укажет и ему что время отдохнуть
но время не было ещё стремниной мрачной
сияло свежестью постели новобрачной
вот так в потоке том слились Она и Ты
чтоб времени придать священные черты
которых был лишён я в вечном обороте
в амфитеатре том хоть в теле но без плоти
мне не давал язык упасть на дно глубин
но ад не отпускал в тот свет где Ты один
и так я брёл и брёл зеркальной котловиной
её пересоздав и переполовинив
а рядом ноктулы неслись мои друзья
полупрозрачные вот нэнтик вот нуя
вот нан кто звал меня мистическим нагвалем
вот нокстан коего узнал бы я едва ли
когда б его полуистлевший рот
не длил пустое слово тьматокод
и понял я что от меня зависит
им всем остаться здесь или подняться в выси
я мог бы взять их в свет я их во тьму сведу
и просыпаясь понял --
я в аду
Чикаго, 1999, сентябрь
Бессонница. Мой друг, oставшийся в Москве,
не пишет, говорят, политикою занят…
Когда блажной кентавр катался по траве
с утра, весь день потом трава хранила запах
косматой туши -- от копыт до потных рук
и гривы спутанной; и обходили звери
то место стороной. Он никому не друг…
Так каждому из нас далось по вере,
слезам его души -- хоть Нобелевка, хоть
тонуть в блевотине, совокупляться с птицей,
жрать человечину иль просто вздор молоть…
так нашим бывшим лидерам не спится.
К ним послан гиппокамп; Хувавы блудный сын,
Левиафана внук и сводный брат Химеры,
он никому не друг -- один, всегда один…
И это выше самой высшей меры.
Чикаго, 1999, декабрь